РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Ирина Машинская

Стихи из книги "Офелия и мастерок"

14-01-2015 : редактор - Василий Бородин





ТВОЯ КНИГА
Бабушке

Ты дремлешь, меня ожидая, одета
нарядная, у стола — скатерть в сто ватт — открыта

дверь, с порога я вижу вазочки и закуски
будем с тобой чай из чашек московских

Кобальт их небосвод, измайлово разливая
волнами на краю бежит кайма золотая

а в ней корабли, как петли в шёлковых ширмах
Как я люблю, как ты говоришь, шорох

ногтем разглаживаемой фольговой
узкой закладки, складывающейся по новой

в устной книге, ясной и сильной рани
Фанички-Зины-Лизы-Шурочки-Лёни-Ани

с музыкой над Днепром, обыском на Никитской,
с лицами всех моих перед лицом бандитской

В окна вошла округа, вспыхнула и погасла
но горизонт зеркальный — словно фольги полоска

Там волна волну залатает, фольга золотая
это ещё не точка, это лишь запятая

там вода воду тешит, волна волну утешает,
и что ещё не бывало, уже бывает




***

Что, мальчик местечковый, молчаливый,
с глазами удивлёнными ко мне?
Иди ко мне.

Камней неперевёрнутых, условий
почти не остаётся, даже слов —
что слов! — узлов

не перерубленных, загубленных, сметённых,
не тронутых, не знающих суда.
Иди сюда.

Я научусь не знать вины у тёмных
черней черты оседлости, черней
не знать о ней.

Небывшее становится не бывшим,
а бóльшим, так что уже больней не быть.
Когда-нибудь

я тоже разучусь тягаться с прошлым,
пока ж во мне стоит, не тает куб.
Дай губ

талое, в горячечных рассказах,
объятья вжим — скорлупка в скорлупе —
идти к тебе,

сквозь треск существованья, из запазух
чащобы непролазом, в дым родства,
в рост, в Днестр костра.





ПОВЕСТЬ

В лиственничнике, в сосняке,
на лестничном сквозняке было мне —
ну, больно.
А у вас свет горел, вбивал клин под дверь.

А за дверью вы были, ты был —
ух ты, как твёрдый знак, стоял, как ель или пихта!
А моя жизнь крошилась, мел, лифт ходил, гремел, падал в шахту.

Было — ну и быльём.
Ну, не было нам вдвоём — что ж теперь.
Было и увело, ну, увело — сразу набело.
Свет бежит, реку рябя.

Я в дверях стою, я тебя люблю, я вернулась.
Сумерки. Мы
в подъезде твоём,
на лестничном сквозняке —
тут до темна светло, точно в березняке.





ДВОЕ

Похоронили матерей,
на мартовском ветру стояли.
И смысл, и волю потеряли
и сделались себя старей.
Осталась я у них одна
на всём жестокосердном свете.
И ни оврага, ни холма —
лишь ровный голос на кассете
с небес не толще полотна.

Четыре нежные руки
меня отрывисто касались.
Ключицы скрипнули, раскрылись,
и сердце треснуло, как наст.
Пока неслась дневная мгла,
пока мело по снежной мели —
я б их оставить не могла.
Я им была как мать, не мене —
но Господи, как я мала.

Греми же, мартовская жесть,
жестоковыйные морозы!
Больней любовь на свете есть
горящей на щеке угрозы —
слепая ласковая лесть.
Разлука выпорхнет — и во
все концы! — не оттого ли,
что смысла нет в добытой воле?
Но и в неволе нет его.






СЕДЬМАЯ СКАЗКА

И что — непонятно, но, видимо, в ней
и в нём что-то было такое —
тревога
бежала по кронам семей.

Топтаться поодаль, держаться вдали
им было привычно — об этом
и речь-то —
их, было, легко развели,

покуда в двенадцатый год и ручей
двунадесять рук не тянулись вслепую
в листвую дощатую ночь,

прорвавшие дамбу пока не смели
смешные картонные створки
в июле,
и некого стало беречь.

Друг другом напиться они не смогли
и оба погибли от жажды
и дважды,
и трижды за летнюю ночь.





РИФМА

Как женщина, негромкая с утра,
с пергаментными нежными тенями —
ты, рифма бедная,
любой
дороже и лихой, и небывалой.

Она стоит в халатике цветном
на кухне, освещённой первым снегом,
единственная —
и своей
не сознаёт, сжимая сердце, силы









Книга целиком:

http://brownianmotionfoundation.files.wordpress.com/2015/01/irina_mashinski_ophelia_and_the_trowel.pdf
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney