ADV

https://lehome.ru производство ножек стульев детали и заготовки для стульев.
 

РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Аркадий Драгомощенко

Из книги "На берегах исключенной реки" (2)

28-01-2006 : редактор - Владислав Поляковский





* * *

Согласен, даже не ярость, - это так же смешно,
как моросит с утра, как неполученное письмо,
или в расплывах черники стук после тебя двери.
Хотя оконные рамы в сохранности,
поскольку туман не здесь. И ничего не пропало.
Жемчуга и запястья, как острие, ясны,
т. е. как хранится в каком-то отделе мозга "любовь",
рядом с другим, возле стекла, но другому ни имени,
а есть расстояние, а к нему ни губой, ни глазом,
остальное - пространство, как траве оса.
И вдобавок мокрые на полу свитера: развей их,
как из крапивы вили сорочки, но только наоборот,
словно из моря раковины. Чтобы рот
не раскрывался больше ни в слове, смехе, извести,
а я не скажу - "хвоя, обруч, вино, сосна".
Тогда снова к тебе, не написать - тебе только в воздухе;
дым, тебе легче письму, и зеленый, как щавель,
выдохнуть, - весны чернь, когда задыхаешься
и вино катится из руки и перекусываешь воду,
                     где закидывается голова...


* * *

Такая стеклянная поверхность, очень прочная,
очень стеклянная, как деревянная,
и еще несколько правил, чтобы гнать, держать
и отпускать, наверно.
Но за стеклянной поверхностью - ни сосен,
ни помойного ручья. Одно увидеть: как
неизвестный усердный монах слюнит палец,
затем карандаш и выводит - "вот идет
пятнадцатое облако", но он не думает, почему
нечетное переходит с такой легкостью в четное.
Он не думает, как не думаю я, когда мои губы
переходят от твоего уха к твоей шее, а потом
ты не знаешь, как поправить волосы,
или когда, медленно набирая скорость,
воздушные инструменты убийства огибают
все пригорки без исключения, и даже стоящих
на косом погосте. "Ненавижу футбол. Россию."
Намерен надорвать пейзаж. И делаю.
Легко. Как странствие скарабея
                     через пески в корнях ветра.


* * *

А мне не убежать никуда. Во-первых,
рассматриваю страницу, на которой это написано.
Во-вторых, разные фотокамеры, серебряные ложки, тени.
Буквы, которые расклеваны между теней, разное...
даже и отражение на всякий случай. Я вижу еще -
окно. И у меня болит голова. И она болит сильнее.
"Не убежать никуда" становится
неким оперным пением. А мне и не нужно
никуда убегать. Лучше - чтобы голова "пополам".
И петь, а лучше никого не видеть, типа "прощай"
тогда, - быстрее и легче. А иногда вина
и зеленый лист. Подержать в руках,
                     а потом зажечь сигарету.


* * *

Как ресница в реснице рябит небо
в своей же утвари за холмом и дале,
когда дыхание прервано одним только -
утратой в губах другого, а произнести "как" -
немыслимо, потому как время иного,

словно лучи растения; расходится по краям соли,
и слепа нефть к пальцам, и не остается иного,
кроме фаюмской нити в падении; сна заглазного,
в котором ресница скола растит кристалл совпадения,
когда слово грифельного остатка
лишается в отслоении отточенной патины.
Приемлемей отрицание.
Невесомей проточного ветра в зрачке,
хвойной подковы на ощупь, - на одно из ребер
можно ставить монету и, ось изъяв рьяно, мыслить
некое равновесие, где никто не виновен,
просты колеса. Точно мечта о детстве.

Но я лицом лягу в твое солнечное сплетение,
и пусть песок просыплется по путям глазниц
как именно то крупно-зернистое время, которое
в пальцах золотится терциями, которое не "как",
не "словно", - плоско которое
и летит безусловно, будто страница,
                     срезая путь от стены до пола.


* * *

Мы забыли про белые крылья конвертов,
рисовые ступени за спиной,
распростертое лезвие, когда вниз
и когда дерево сносит голову. Я не помню, что.
Я тебя не помню. Я помню, что был, а потом пропал.
Мне кажется, что надо дальше высовываться
в открытое окно, пристальней всматриваться
в муравья и никому ни слова, включая,
что любишь утренние камни и на рассвете и
холодные ключи в горсти. Мне сказали, что ты
смотришь слева и потом.
Можно не говорить о другом. Вслед - вначале.
О стекле, кольце нибелунгов... Если честно, то - да.
И о картинках, и о том, что книга.
Затем сказали, что ты все с себя сбрасываешь,
когда даже не знаешь, как кто-то знает, что
исключена голубиная жадность конвертов. Писем.
Пейзажа на кафеле, ногтя и шелка. Мне - вино,
вполне доступное по цене. Ты ходишь в кино.
Остальное - дело историков.


* * *

Веществом близким сумма небес округла,
по нити спиртом сгорают волокна влаги.
Звезда недвижна. Прекрасно прямое действие, -
как искривленная формула времени,
где в скважинах между пределами искрится
отсутствие имени, словно вдох, суженный до
безвидного пресечения. Так увидеть, как грязь
и немой марокканец, как твои глаза видят зрение,
а ему - каждый из нас напылением амальгамы
(смещение в области вести, серебра, полыни, ртути);
на лету испаряясь в побеге зеркала -
телефонная рябь и снег, терпкость виска ночная,
а у дна прозрачные травы. Цвет
будет им найден по каталогу, так же
как отрицанье губами в прикосновении ко всем
словам сразу. Одновременность... Что еще?
Да, - что тогда проницаемость? Разведя ветви
в стороны, стороны в страны, птиц в отсутствие.
Мало ли что... Описать к тому же,
сколь плавно движение центра в круге?
Но если "сейчас" лишь окружность, то где мы будем,
когда туман слепящий настигнет к полдню?
И нас укроет неравномерностью. Что откроется
за его пределом? Изгиб реки за последним коном?
                     Каковы величины точки,
скользящей в пересечениях зрения и голосов
в грамматических категориях времени?
Среди которых пятая форма будущего "никогда",
подобно капле в ожерелье Индры,
открывает вращению необъяснимое настоящее.


* * *
Зине

Слепителен обод снега в обиходе вдоха,
листвы, корней, кориандра. Колесницы вспять
неслышного уничтожения раскрывают тление
камеди. Сильнее склоны холма
гончарной травою. Клювом окольцована ночь,
               углеродным стеклом орешника -
у кукурузных костров сушат птиц из досок,
листают книгу, опуская руки в то, что рукам
не под силу. Каждая тень измерена.
Сны пеной взвешены на пелене багряного гравия.
Рассветов много. Пересыпая из пригоршни
в песок, и другое: из песка исключая
                        побережье пернатой глины.


Умирать в ветреный вечер

Согласен. Я умираю. Места меньше.
Медленно, как осока по ветру,
она разрезает вечер, як лезо, но время - мимо,
то есть по обе стороны. Озера, песка. Берега. Сна, -
а он обычно воздаяние и немного воды.
А дышать, как дышать,
когда ты стекленеешь холстом. Чего взять?
На всякий случай меда для тяжести желтого рая.
Но берег не покрывалом выпуклых, хотя до криптов
крови не дотянуться, и в горле сухость,
как в борозде кремния, потому, вероятно,
приятель хмур, я, признаться, тоже роняю спички,
и себе на уме, поскольку не избежать любви, войны,
младенца, новостей о том, что все хорошо, что все в
порядке, что к лучшему, когда умираешь по стенам.
Когда, когда-нибудь; наизусть; научусь не видеть,
вытирая до дна глаз пальцем, чтобы отпечаток рисом.
Кто просеет воском? Собственно, какая разница.
День до дна листа доносит изморось,
                     блеск черного камня.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney