РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВНаталия Черных
ОДЫ НЕВПОПАД
29-01-2010 : редактор - Дмитрий Зернов
Первая, к одежде.
Славься, платье, которого не сшить и не купить, простоволосое платье,
веселись, закружи плечи мои унылые, дикою розой цвети,
дырами, а вокруг них узоры из мулине; талия платья не больше запястья,
пышный батист заструился, тревожным воланом пошёл: ах, не улети.
Так и нечто внутри, более живое, чем я, волнуется платьем,
рябью от холода тронуто, вздрогнуло от прикосновения звука
пугливым котёнком. Платье и я, не разлей вода; всё равно будешь ты.
Славься, нежное, против холодного ветра, в мартовском небе лететь,
тучи густые пугая маленьким декольте.
О платье внутри, простоволосое платье,
чёрное, белое, розовое.
Алого в маках не достаёт,
ветер с востока.
Платье в узорах из песен, гибких ветвей с покорными шеями,
сердцевидными листьями, множество в платье сердец, все дрожат.
Что же внутри меня так волнуется, ходит батистом и складками,
плечи свои оправляет ежеминутно, будто спешит на свидание,
а сарафан неловко сидит, как мне быть…
Будто брызнули глиной колёса, глупая, ты же сама виновата,
клейкою лентою пятен не снять; о увы мне, платье ходит и плачет,
ибо оно возлюбило, тело твоё возлюбило, ведь тело — это же ты,
все глаза, гибкий рот, удлинённые губы, как я, невпопад,
рвётся платье. Есть ли у платья душа — если есть, то, наверное, мне
не покинуть тебя; надо наряды свои разодрать, а он у меня один,
в чём хожу и чего мне не снять никогда, даже рядом с тобою,
крестильную эту рубаху, прилипшую к небу, присохшую кровью,
рубаху, не толще запястья в обхвате; волнуются облаком крылья,
а по телу струится нездешняя рябь,
а на теле, о славься, любовь моя горькая, мреет твоё отраженье.
……………….
Бередит изнутри платье света, просит счастья и мира,
нетканое моё чудо.
Зимняя кожаных риз теснота обучает движениям новым, суровым.
……………….
Платье внутри ни стирать и ни гладить не можно,
а в химчистке не вернут первозданной чистоты.
Вторая, ко всему насущному.
Что хлеб, вода и голуби у входа, что спит посудой, дожидаясь рук,
на что глаза смотреть уже не могут, что руки выучили наизусть,
что шепчется, укрывшись диафрагмой, сидит в печёнках, надоело,
что
против списка ощущений и против описаний,
сравнила бы с глотком, да нет, намного легче,
что искренно возлюблено, что в радость, что приобретенье,
что прекрасно и прелюбезно (мне всегда казалось,
что прелюбезность излучает нечто, как вышивка, бежит как нити
прочь от иголки, рыщущей по ткани)
Не то, что чайник ставлю, чтоб чайку, хотя заварка с вечера осталась,
а то, что мир вбирает жизнь свою как влагу, и никак не описать вбирание
той странной влаги.
Губка жестока, а глотка слишком выпукла и ноет, дрожит струной,
рыдает в ней гортани погремушка.
Не то, что как покупка. А почему бы не бежать вприпрыжку новым туфелькам,
подмётки не стирая никогда. Удивленье блестит надкрыльем майского жука.
Не то, что боль, что жжёт, и неизвестно где.
А в зеркалах пылает румяная измена,
укоры под ноги бросают ей букеты, скорбей уж полон зал.
Не то, а тихость ветра, сиреневой мороки и улыбки,
ночной улыбки примиренья всем. О верно скорби спящие красивы.
Вода в водопроводе — и снова не то.
Посуда плачет, ведь у человека должно быть двадцать рук.
Полнота гнетёт, а пустота молчит на все вопросы. Худоба смеётся и клянчит,
не доверяю худобе. Ну что ещё: пакет, тепло и мыло,
вот овощи, вот суп, и курица с кинзой. Не то.
Вот соль пожалуй ближе.
Так мир взвивается, как балерина. Строго и смело,
обдуманно и бурно. Так веет запах моря или озера,
так мозг совершает земной поклон,
так дышат млечные скопления звёзд и галактик,
так ночью разволновалась портьера и дождём дохнула.
Насущное ведь выше пониманья;
не так добавили гречневой каши на сущность, чтоб с лишком,
а так вглуби изъеденного душою тела струится свежий ток.
Так просыпается — ну с чем сравнить — здоровье,
а ноги ходят, вот они, вприпрыжку,
а хлебом тянет из печи в пекарне,
а ты так строен, просто стеклорез,
а плоскость бытия — песок и пламя.
Перемешаю, отворю окно.
Третья: глупости.
Вот дурочка и с нею дурачок. Говорят, она ещё слепо-глухо-немая,
не говорит, что чувствует, что видит, какая гордая;
а люди ценят слово. Смотрю с изумлением, ах, правда, мне потребно слово.
Что человек, всего лишь имя наше, так возвестила дурочка,
когда она говорить умела, в раю, до своего рожденья.
А родилась она слепо-глухо-немою. Ей дурачок как брат, он шубой утешений
скрывает сестрёнку от зимних судеб мира; та всё мёрзнет.
Забота дурочке не в прок, как были не в прок
глаза, голосовые связки и слуховые струны.
На ней платок и юбка, всё не так, братец может и не стараться её опрятней сделать,
изгваздает в навозе или в глине, а то и в костном мыле при мытье.
Дурочка простоволоса, бегает по улице, хватает звуки ртом, да те
рассыпались.
Или же будущее она губами держит, как нить от воздушного змея, не знаю,
а братец сетует. Вряд ли эту парочку позовут на день рожденья или в клуб,
где ритмы музыки как трубы теплотрассы, паршивый чай и дорогая водка.
Вряд ли полюбят в селе, а там и молока нальют,
там сала в старой мешковине шмат подсунут,
там дарницкого хлеба злой кирпич, ну, кушай же.
Но дурочка не ест, а только пьёт, и всё не вкусно ей.
Ей бережность тяжела как молоко, от дойки трудной жалость;
ей слишком сладок сок утех, и сладостей она вообще не любит;
той дурочке вино ну как моча, от запаха её воротит; вода же пахнет медью.
Что чувствует она — лишь запахи и вкусы: да, нет, ложь, верность.
Так жуют стихи, так истлевают звёзды и стихии.
Так в майской трясине ходит шест, и человек его уж зацепил за берег.
Ни глаз у ней, ни слуха нет, ни речи. Всё на сердце:
там уши, и глаза, и даже речь.
А усики всех запахов и вкусов шевелятся, а ямки воздуха несут её крыла, а с ней
умчат и брата-мотылька к сирени дикой и юному шиповнику,
к земле обетованной. Глупость плачет,
зовёт детей прочь из бытийного капустника с бардической гитарой,
прочь из клубов анашиных, забитых до отказа мелким камнем.
Сама она как воин, молит так:
стой, солнце над Авалоном,
стой луна над долиною Авалонскою.
…………………………………
Есть глупости страна, эльфийский Авалон,
там ток, от сердца к сердцу говорящий.
………………………………..
А здесь у дурочки на платье чёрном ворс
да под большими веками тревога.
Здесь дурачок рыдает по ночам, здесь снится,
что тебя никто не любит.
Отрадное, Троица 2009 г.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney