РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВАся Шевцова
Последняя столица
30-01-2020 : редактор - Женя Риц
***
Мы не помним себя, но мы помним своих протеже:
тех, которых любили, лелеяли, холили — только всё зря.
Ну а в городе — утро, и в ярком цветном витраже
отражается красная так по-октябрьски заря.
Мы забыли весь мир, мы не помним вообще ничего,
кроме улицы детства и маленькой нашей страны.
Мы — поэты и циники, в общем, народ кочевой,
потому наши мысли и наши повадки странны.
Мы до вечера будем в подробностях всё вспоминать:
наш такой нелюбимый, такой неустроенный быт.
Нас настолько давно не зовут уже по именам,
что у нас имена получилось надёжно забыть.
Но зато нас зовут за собой корабли, поезда,
и опавшие листья пунцовых осенних аллей.
Эти красные флаги — толпе поскорее раздать:
от стыда за идеи упадка пусть будет алеть.
Боязливая, словно бездомная кошка, в подъезд
наша память о лете укроется от холодов.
Будем делать мир лучше, покуда нам не надоест,
не дождавшись от осени закономерных плодов.
Это — наш сумасшедший, наш гипсокартоновый век.
Черепные коробки всех многоэтажек пусты.
Покрасневших от слёз неожиданной радости век
раз на небо подняв, мы не сможем уже опустить.
Это чувство победы и сладкая-сладкая месть
злой судьбе, ведь своё у неё мы всегда отберём.
И пускай как угодно меняют названия мест,
но мой красный октябрь остаётся моим октябрём.
***
К людям, которых любишь — не привяжись
ниточкой красной, сердечным тугим узлом.
Это десятая заповедь. Это жизнь.
Если не знаешь, что делать — борись со злом
в виде свинцового неба, свинцовых пуль.
Этот животный страх наперёд прощён,
если от слова «смерть» участился пульс.
Это девятая заповедь. Есть ещё.
Радуйся! — ратует заповедь под восьмым
номером — радуйся, поводов — с головой!
Вслушайся в музыку праздничной кутерьмы
и осознай, что до мозга костей живой.
Кроме молчания, нет у тебя преград.
Что ж ты стараешься нравиться сразу всем?
Это как в детстве: с тобой не хотят играть.
Значит, всерьёз пора — заповедь номер семь.
Гордо сидишь на стуле с лицом царька,
отрепетировав тщательно каждый жест,
Участь царей бывает порой горька,
предупреждает заповедь номер шесть.
Помнишь то чувство: в каком-нибудь октябре
ходишь по лесу и с целым ведром опят?
Только и ценим, что этот весёлый бред.
Так нас учила заповедь номер пять.
Что твоя жизнь? Сплошняком суета, возня.
Самое сложное — резкий толчок двери,
чтобы всё затхлое вынес шальной сквозняк,
номер четыре заповедь говорит.
Истина кроется в лёгких полутонах
а не в крикливости пёстрых цветных доктрин,
скажет со светлой улыбкой любой монах,
бойко цитируя заповедь номер три.
Те, с кем все трое — и Сын, и Отец, и Дух,
Тем не страшны даже пытки и злой подвал.
Всё же создание мира есть дело двух —
тихо читаем заповедь номер два.
Кто-то находит спасенье в святых мощах,
молится истово — каждый за что горазд.
Кто-то спасётся в банальных земных вещах.
Значит, он знает заповедь номер раз.
В небо не взмоешь, пока не коснёшься дна.
Слизывай с губ — не слёзы уже, а соль.
Голову вверх — и дальше иди одна.
Вот тебе главная заповедь номер ноль.
***
Чувствуя мир, и даже мигрень его,
которая станет сильнее поближе к вечеру,
банным листом прилипнешь к окну холодному
и открываешь свой город как будто заново.
Кажется всё однотонно-сиреневым,
когда отключают нам свет весь веером.
Стены во тьме белеют под стать исподнему,
так что тушите свет и опускайте занавес!
Всё как в святые голодные девяностые:
мы жмёмся друг к другу, радуясь даже малому.
Нас не пугают горе, невзгоды, бедствия,
пожар, наводнение, засуха, вирус ли.
Разнеся мироздание вплоть до остова,
греемся теми дровами, что наломали мы,
как-то не очень думая о последствиях.
Мы ведь в такой обстановке росли — и выросли!
Ведь хорошо: имеется даже ванная,
в ванной имеется даже вода горячая.
Разве что громко позвякивать стеклотарою
с нашей гордыней мы ещё не приучены.
Это не жизнь, а гонка на выживание,
где побеждают сильные, злые, зрячие.
Так и бывает: растили как пролетария,
а получился внезапно поэт и мученик.
Вот и звени, будто струна натянутый,
чувствуя остро и радость и горе времени.
Нам запрещают звёзды, тем паче — алые.
Наш гордый профиль не будет в граните высечен.
Вот и полазь, как раньше, в задворках памяти,
там где влюблённые пары и старики с мигренями.
И, осознав, что жизнь никого не балует,
пишешь о том же, только уже в двухтысячных.
***
Мы скрывались за никами
Оставались заиками,
Когда слово заныкали.
Шли вперёд персонажами
"Книги мёртвых по-нашему",
Ибо жизни не нажили.
Обвивались верёвками.
Похвалялись обновками.
Обзывали воровками
Всех кто пели утопии,
А потом вдруг утопали
Мы не подлинник — копия.
Говорили хэштегами.
Врачевали аптеками.
Вороными и пегими
Гарцевали пегасами.
Вспышки вывесок газовых —
Мы боялись, погасим их.
Но вино было в истине,
Были сны шелковистыми
Ни вдохнуть и ни выстонать.
Но не с нашим характером
Ездить танком и трактором
В центре лунного кратера.
Мы смотрели, как улица
наполняется ужасом,
и танцует, и кружится.
Препаратом без вкладыша
Душным запахом ландыша
Заживём — ну и ладушки.
***
В едва не забытом некоммерческом кинотеатре
показывают новые патриотические фильмы.
Родители водят детей на площади
посмотреть на военную технику.
Если бы не это, кинотеатр бы не смог
принимать своих нескольких постоянных зрителей,
а военная техника вскоре перестала бы ездить,
поскольку никто бы не знал, как ей управлять.
Если бы не парады — мы бы
не умели гордиться своей страной.
У истории нет повелительного падежа,
даже если нам кажется, что
нет ничего сильнее исторического императива
Империи распадаются,
ампир исторического центра города
красят в яркие цвета серые рабочие,
которые только и думают
о наступлении вечера, когда им можно будет выпить.
А я иду на странный фильм о войне молодого режиссёра, фамилию которого я не сумела запомнить.
Что нового в новом украинском кино?
Что нового? - спрашиваю я подругу
у кассы кинотеатра, который два года назад
чуть было не закрыли за нерентабельностью.
***
научиться жить во время чернотропа
в оголённом электрическом тумане
накормить собою жадную утробу
параноиков нарциссов клептоманов
оборваться тонким волосом вольфрама
оставляя запах гари и озона
дохромать на полусогнутых до храма
озверевшее слепое межсезонье
прошагать по тишине на мягких лапах
голым телом в одеяло тонкой шерсти
погрузиться обещав себе без лампы
до рассвета дотянуть без происшествий
удивиться этой твёрдости решений
каменеющих быстрее мёрзлой почвы
ставит на ноги на раз отвар женьшеня
ветер улице невнятное лопочет
научиться мимикрировать в деревья
а точнее в их раздетые останки
безымянней и заброшенней деревни
прилепившейся к глухому полустанку
Это осень здесь справляет литургию
заклинанием читать прогноз погоды
эта болью налитая летаргия
не навечно а всего лишь на полгода
***
1.
Время лощит нас,
как бумагу для чертежей.
Писать на нас трудно —
чернила смазываются.
Так и остаёмся друг для друга
tabula rasa, белыми листами,
на которых никто не осмелится
нарисовать тонкую линию,
схемы мостов и соборов,
домов, в которых мы могли бы жить.
Мысли о главном
матово отсвечивают,
как обувь из черной добротной кожи,
вытертая от дорожной пыли.
Этот спокойный блеск
и есть главный признак
нашего благополучия.
2.
Хорошая жизнь придаёт нам столичный лоск,
одевает с иголочки по слову последней моды,
словно модельер — безликие манекены
в бутике без адреса и названия
на главной улице безымянного города.
При словах «дорогой», «дорогая»
нас неизменно передёргивает
от смеси отвращения и — смущения.
Мы стоим того, что у нас есть,
Мы стоим на своём до конца.
Знаем себе цену, но не помним — откуда,
и она нам кажется слишком высокой.
Так мы и не изжили
вечный комплекс первой столицы.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney