СООБЩЕСТВО
СПИСОК АВТОРОВИрина Максимова
[Люди]
24-01-2007
[...]
и пока никто не спросит меня:
– зачем ты предаешь,
зачем отдаешь –
...и пока никто не спросит меня
изнутри,
...то есть – если снаружи,
то я скажу: нет,
да что вы!
– да что вы!..
(и эхо внутри меня
отбивается от суставов
множеством маленьких
каучуковых мячиков.)
и только
подушечки пальцев стучат по столу.
[...]
есть окна, посвященные спиралям,
воздушным пелеринам арабесок,
ажурным, будто свадебным, скрижалям,
в которых общий замысел невесок.
есть окна, отражающие воду,
в квадратах, бликах голубых и желтых;
они как будто ждут еще кого-то,
кто из чужой страны придет, чужой им.
и есть, конечно же, еще окно одно,
в котором страха нет, в котором все равно.
то наше черное: открытое окно.
[...]
у меня болят вены,
в которые меня кололи, когда я была больна.
так вот, сейчас, когда я здорова –
почему у меня болят вены,
моя жизнь.
[...]
И моет руки торопливо,
И без конца ладони трет.
Она могла бы быть счастливой,
Но, видно, память не дает:
Она несчастлива безмерно,
И бед ее не перечесть.
Он мог бы быть другим, наверно.
Но оказался – тем, кто есть.
И так судьба ее сложила,
Что ни налево, ни вперед.
Она стоит, ладони в мыле,
И без конца ладони трет.
[...]
И даже если мы с тобой люди,
для которых дорого стоит время,
даже если мы с тобой – люди,
для которых время само по себе ничтожно,
и ты предлагаешь почту, простую почту
перевести из формата времени в деньги,
чтоб не стоять в дорогостоящей очереди,
то как мы сможем жить стариками,
как мы сможем ждать друг друга из армии
или – не дай бог – из тюрьмы?
И все время хочется, так нестерпимо хочется
исправить что-то неважное.
Есть люди, которые в крайности,
живут на самом краю,
на самом краешке неба.
Разве не ради них –
наше с тобою время.
...То есть – мое.
[...]
в тот миг, когда я про это читаю,
про то, как некто, побывавший в раю,
держит в руках охотничье ружье, –
я перестаю понимать,
как можно жить человеком
во всей этой тишине,
в этом мерцающем свете?
[...]
и вдруг – что-то поняв про это – сорваться с места, бежать по долгой извивающейся улице с выступающими кирпичами и фонарями – подленько так, из-за угла внезапно в лицо, и в результате прорвавшись увидеть тебя, и схватить за руку, и отвести в угол какого-то чердака; и там приставить свой лоб к твоему лбу и тебе: – о боже, кажется, что здесь мы еще никому не нужны и, кажется, никогда не будем, – сказать, краснея и задыхаясь от бега.
и мы смешались, и трогали друг друга за плечи, и от страха рвали друг друга на части, вконец онемевшие.
и пахло чаем, и чьей-то шерстью, и мы ушли.
[...]
Ко дню нашего славного города
– того самого, шестьдесят на семьсот пятьдесят –
было постановлено нашей мэрией снести старые
никуда не годные остановочные пункты
– металлокаркас там и сэндвич-панели,
продающие газеты и всякую дребедень,
в которых еще были прекрасные окошки
на уровне груди, и только нагибаясь
– ты к продавцу и продавец к тебе –
вы могли увидеть друг друга.
А так, конечно, видели руки – редко уже с часами,
и животы, и, если даже повезет, грудь.
Так вот, их снесли и на их месте
разместили остановочные комплексы,
сложенные из этого, как его, металлопластика,
то есть металлокаркас и что-то там еще цвета
натурального дибонда, но гораздо дешевле.
Комплексы состоят из трех будок:
для продажи газет и пива тоже с окошком,
но почему-то на уровне живота, так что
совсем ничего не видно кроме того, что покупаешь;
и третий – игральные автоматы,
в которых есть маленькие щелочки, в которые нужно
просунуть деньги.
Моя соседка Таня сейчас там работает.
По закону предполагалось, что дети в них играть,
конечно, не будут, так же как и покупать
пиво и сигареты в соседней будке.
Но каждый день проходя мимо таких комплексов
...повторю еще раз: они теперь есть на каждой остановке
общественного транспорта, где бывает много народа, –
я вижу с десяток школьников.
Бабушки писали в газеты, газеты даже напечатали
несколько псевдореволюционного толка статей
– это уже повод удивиться, тем более что
однажды моя соседка пришла на кухню, села
и заплакала оттого, что, судя по слухам, ее будут увольнять
и она не сможет получать эти пять тысяч рублей.
«Как же так, – говорит она, – о чем они думают, эти
выжившие из ума старухи, это же столько рабочих мест».
давайте встанем и все вместе подумаем об этом
[...]
Мама в детстве не баюкала, не говорила:
не подсказывай ни играющим,
ни стоящим по разные стороны,
ни держащимся за руки у витрины,
разглядывающим что-то желанное;
а так, возможно, я бы поняла раньше,
берегла бы
чужую возможность,
вечную бесконечность,
не пресекла бы,
не опрокинула
порхания и твоего мотылька.
[...]
Мне больше не надо боли,
тем более истерик.
Несмотря на то, что боль – это самое сильное чувство человека.
И даже когда я смеюсь, и даже когда гордо рассказываю о чем-нибудь
произошедшем,
внутри меня – и каждого человека –
есть боль.
Боль спит в моих ногах; точнее, это я сплю, и боюсь просыпаться, потому что во сне я чувствую, что боль моя стоит у кровати, как тапочки, ждет меня моя вечная боль.
И дело, конечно, не в сексе.
А только в жизни.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney