СООБЩЕСТВО
СПИСОК АВТОРОВАлла Горбунова
Из стихов 2009 - начала 2010 гг
15-02-2010
***
брошенные дачки и участки
в заячьей капустке.
о, кто-там-смотрит-сквозь-ветки
в тюлевые занавески?
где в ставни стучится голодная навь,
замшелые камни, витые корни,
коринка цветёт, и собой, застонав,
хищная птица детёнышей кормит.
забытые вещи хранят поцелуи
рук животворящих на патине пыли
про то, как любили и как обманули,
про то, как хранили, а после забыли.
заветную сказку вещей отсыревших
впитали вагонка, времянки, сараи.
ребёнок, который построил скворечник,
глухим стариком умирает.
здесь – сумрак и свет, паутина и полдень,
патина, память, нечисть,
здесь, возвращаясь, поруку исполнит
моя соловьиная вечность.
новые дети играют в саду,
новые кости лежат на траве.
в чёрный черничник с корзинкой уйду,
счастье белое в ней унося,
как личинку свою муравей.
***
пруды на заросших участках в сплетенье ветвей.
ребёнок сидит на трухлявых мостках на болотце.
дивные девы с парнями дышат бензином, пьют водку и нюхают клей.
прокручивается лебёдка, ведро затонуло в колодце.
среди общей тишины я вижу на дачной аллее ребёнка aka подростка,
я вижу, как по белоснежной руке девственницы ползёт муравей.
мы играем в классики, делаем куколок из травы, пьём горькое молочко
одуванчиков, делаем бусы из красной рябины и черноплодки,
/ но я вижу, что за спиной девственницы притаилась старая-смерть-сама,
как за весной – через лето и осень – костлявую руку свою протянула зима /.
я детство своё ищу среди рухляди, ржавых замков, советских велосипедов,
в скрипе двери от раздевалки на пляже пустом, ведь оно –
облезлая краска, дырявые бочки, столько-то сантиметров
на дверном косяке, и в сосцах умывальников колодезное вино.
глухо молчат инструменты и вёдра в сарае,
но я вижу, как девственница в подвенечном уборе себя продаёт с лотка,
и ребёнок, к окошку прильнув в темноте, замирает,
когда с земли я камень поднимаю, с тем, чтобы бросить в стёкла чердака.
***
летний обморочный город.
мой парадис, райские птицы щебечут в твоих садах.
мимо депо и фабричных зданий
автобус въезжает в закат.
солнце над невскими водами! радость моя –
полетели со мной, я хочу показать тебе мой парадис!
Анна, Анна, об этом я говорил тебе по ночам –
ты не верила: осмотрись!
вот –
рыболовные снасти, деревянный стол и скамья,
на берегу залива, если пройти через завод.
ты слышала на Смоленском кладбище соловья?
алавастровая ночь знает, как он поёт.
алавастровые чайки кружат над рекой-Невой,
омывающей болотистые острова.
гирлянды мостов висят через невские рукава.
Анхен, Анхен, от юности моей моя любовь,
ты была не права.
что мыза у Кукуя, стадо шортгорнских коров?
для тебя, государыня моей мечты,
моя мечта
облеклась в чугун и гранит, мосты и сады.
в этом городе живут не московские дуры,
он дом и кров
красавиц – таких, как ты.
Новая Голландия – красные руины, кирпич,
зелень, вороньи гнёзда и тишина.
во времени много печали: пойдём-ка купим вина,
и, как в старые добрые времена,
загуляем. с поэтами-гитаристами посидим у огня,
согревающего неприкаянные души на Марсовом поле.
мы – юные усталые любовники, дети - сейчас, как тогда,
мы – дети, Анхен, закладывающие города,
играющие в миры,
это всё так по-детски, и как будто это судьба:
война, реформы, Антихрист, сыноубийство, какая-то ерунда
под названием история, или просто – жизнь.
и кажется, будто ничего не было и не бывает:
ты и я, девятнадцать лет, Немецкая слобода.
то, что сегодня «история», вчера – просто дети играют.
Анхен, я любил тебя, да.
и во всём этом было столько того, что теперь называют драйвом,
море по колено, и ничего не слабо,
и когда мы с Лефортом оба тебя е**ли,
у меня к тебе, Анхен, крепче была любовь.
а в Летнем саду всё те же дубы – можно потрогать кору.
а внизу – я катался вчера весь день – чертоги метро.
в хрустальном и огненном свечении издалека вырастает Охта,
когда идёшь вдоль Невы до Смольного ввечеру.
а утром, Анхен, мы с тобой заснём в первых лучах на безлюдье рассвета
на пляже Петропавловки, укрывшись косухами, когда гитарист замолчит,
и Санкт-Петербург как на ладони в моей ладони,
в тумане рассветном, и твоя голова на моём плече.
возлюбленный мой город, мой сон, моя лучшая в мире игрушка,
я и во сне берегу тебя, словно святой Грааль,
мой парадис,
лучший, чем сам Версаль!
так любил тебя, Анхен, шлюшка,
я, корабельный плотник и русский царь.
***
пустыри у залива.
двое на крыше высотки
в мягком свете позднего солнца среди новостроек.
двое на крыше
вдыхают марихуану,
упоительную свободу,
юго-западный ветер с залива,
а внизу корабли городских окраин уходят в воду,
шевелятся в песке пустыря консервные банки,
рваные ботинки, пивные бутылки, презервативы.
ветер с залива треплет юноше длинные волосы,
красные пряди девушки не закрывают выбритые виски,
и всё, что внизу – рукой подать, над заливом садится солнце,
и нет ничего белее татуированной кожи
её обнажённой и полудетской руки.
двое на крыше – ангелы пустырей и новостроек,
канализации, свалок, помоек,
на сверкающих крыльях слетают с крыши
и исчезают в небе. и, далеки,
перекликаются огоньки
кораблей,
спят у мола чайки,
в норах – складские мыши,
и кораблям отвечают
радиомаяки.
***
(нарния)
…Где вода морская не солона,
Вот там, мой дружок,
Найдёшь ты Восток,
Самый восточный Восток.
серебробородый старик, одетый в серебряное руно,
волосами касаясь земли, пел утреннюю песню,
запомнить её не смогли, но было почти всё равно.
восходя, пробежало по каменным креслам
спящих лордов и каменному ножу непомерно крупное солнце,
белоснежные птицы спорхнули из его раскроённого сердца
клевать виноград, абрикосы, гранаты на трапезе каменного стола,
и одна из них в клюве огненную ягоду для старика принесла.
старик - звезда, с каждой ягодой он молодеет,
покуда не станет младенцем и снова взойдёт
с восточного края земли, где самые воды светлеют,
и проходит начало дороги новорождённых звёзд,
ибо здесь начинается край света, последнее море,
где самые воды светлеют, как жидкое солнце, и крепче вина,
в них нет больше соли, и жителей моря страна
в башнях и шпилях, в ста футах от киля
в хрустальном подводном просторе видна.
ибо здесь начинается край света, последнее море,
где все руки и лица начинают светиться, блестят глаза,
даже гафельный парус блестит, как стеклярус -
рассыпанный морем и ветром на палубе и парусах.
это плавание уже за пределами мира, в озере лилий,
в благоуханье прохлады чуть тронутых золотом,
между лодкой и небом - мерцающая стена это или
радужная волна, словно край водопада, стоит горизонтом.
и за волной и солнцем - музыка, как сквозь дверцу
из страны за Краем Света, на мгновенье и навсегда,
совсем не печальная, но разрывается сердце.
прощай, Нарния! мы идём вброд, и всё мельче вода…
***
мозаика на витраже соберётся в заповеданный образ господень,
и танцующие льдинки сложатся в слово «вечность»,
ты снова видишь: мальчик и ангел ведут беседу.
мир, - говорит ангел, - упавшая с неба и разбившаяся хрустальная чаша,
собери её в сердце своём, и будешь свободен,
ведь и сам ты – узор на чаше, небесный початок,
в момент крещенья скреплённый Его печатью.
мальчик с ангелом в мраморных руинах,
вокруг пепелище мира лежит, как скатерть.
и мальчик отвечает: как найду и чего искать мне?
как собрать мне целое, большее, чем его части?
ангел отвечает: с хозяйкой льдов не вступай в поединок,
не составляй на зеркале разума фигуры из льдинок,
но заставь их танцевать, и ты выйдешь из-под её власти,
и льдинки сложатся в слово «вечность», разделив твоё счастье,
ангел отвечает: стучись – и отворят, ищи – и обрящешь,
ибо что хочешь, то и получишь, ни больше, ни меньше,
посему желай волей Господа и собирай крупицы:
вытряхивай из рукавицы, вылущивай с-под половицы,
из каждого мужчины и каждой женщины доставай их,
из впечатлений, прикосновений, воспоминаний,
из каждого слова прочитанной книги, подслушанной речи,
из того, что ты любишь, что врачует тебя и калечит,
ибо и стебель, и зверь, и звезда есть крупица божественной чаши,
которые ты соберёшь и воедино склеишь,
и если не сделаешь это – хуже, чем если погибнешь,
а сделаешь – и никогда об этом не пожалеешь.
/ангел говорит: мать твою, парень, ты меня понял?/
маленькая сестрёнка мальчика идёт через выжженную чащу
рядом с братом, через пустыню мира, совсем босая,
крошка герда, гретель или навсикая
из долины ветров – история вечно одна и та же.
вокруг мутанты, мёртвая техника, чудовищные растения,
отравленная вода.
мальчик не помнит, откуда он и что говорил ему ангел,
мальчик не помнит ни про крещение, ни про чашу,
но чувствует, что есть нечто самое важное,
что он должен сделать на свете, и девочка говорит ему:
я знаю, ты вспомнишь, ты обязательно вспомнишь,
и мы улетим отсюда навсегда!
***
не звучат голоса колодезных журавлей,
иней спросонья гложет, как рожь спорынья,
горлышки журавлиные. на озере полынья
по-русалочьи спросит: полынь или сельдерей?
может, сорока, ты на хвосте принесла вестей,
кто по сердцу звезде магазина короткого дня,
- хочет она армянина, солдата, меня?
спит сожитель её, завалившись в сугроб у путей,
под пологом холода в белой горячке вбирая
гул электричек, насмешки чертей, лай собак,
словно оставлено всё, -
но какой-то пустяк,
мимолётная вещь, притулившись нечаянно с краю, -
бедный дорожный кустарник весь свет соберёт,
что изливается в мир и дарит, умирая,
покуда солдат убивает и пьяница пьёт,
в хмелю и убийстве им толику радости Рая.
***
день райский прозрачен взгляду,
в зеленоватой воде Днестра поросшие буком и грабом
холмы твои, Молдавия, Украйна;
раннее утро колодезных слёз бесцветных
из глаз старушки, идущей за нищенским ветром
дорогой колдобистой мимо коров деревенских,
привязанных коз, -
только пропел петух.
из тюрьмы не вернулся пастух, что убил ножом деву,
изнасиловав тело её, русые пряди на руку намотав,
долго скрывался в лесах, воровал по ночам хлеб и водку.
в это раннее утро прощённых, утро спасённых,
утро раненых, изнасилованных, безумных
русая дева гуляет по склонам трипольским в крапиве,
и древность на черепках красной глины
играет костями прозрачными и чертит имя
мёртвой царевны в неведомых ожерельях
и юноши с луком былинным, царевича Елисея.
воздух медленен, время воздушно, вот аист на красной длинной
ноге, как церковный подсвечник и свечка из парафина,
с язычком пламени клюва.
вот аисты улетают медленно над Днестром,
и день подобен качели, оброненной и падающей
в развёрстом мгновенье.
***
дитя смотрит в окно
на налёт бронированной саранчи
из кладезя бездны, как дым из большой печи, -
солнца затмение, воздуха горе.
перед престолом стеклянное море.
распускаются голубые медузы в амфитеатрах на дне океана,
поющие водоросли, люминесцентные джунгли.
Белый, с ногами, подобными халколивану,
раскалёнными, словно угли,
голосом трубным
что Он сказал Иоанну?
дождевые леса, рыдающие лианы.
на престоле Сидящий подобен яспису и сардису,
радуга над престолом подобна смарагду.
гиацинтовая броня садистов –
две тьмы тем и четыре Ангела при Евфрате.
на берегах великой реки тростник и папирус.
звездопад, звездопад,
хвост дракона, залпы военных
превращаются в волосы нимфы, рождённой из пены,
Анадиомены, наряженной в солнце Елены,
в каждом венчике цветка –
дюймовочка в танце с эльфом,
в каждом шарике кислорода –
сильфида танцует с сильфом,
в каждом шарике крови –
код ДНК, Солнце Вселенной,
атомная война, восстание ангелов, смертельный вирус.
дитя смотрит в окно на пепелище мира,
в травах кислотных ржавеют разбитые танки,
гробницы в грибнице, мраморные руины,
марсианские мхи, акселераты-поганки,
бьёт копытом огненный конь с образиной львиной.
сирена воздушной тревоги.
о чём - гласом, как шум вод многих,
к рабу Своему Иоанну Тот, в Чьей деснице семь звёзд,
из Чьих уст выходил обоюдоострый меч –
начинал речь
Тот, Чьи халколивану подобны ноги?
дитя смотрит на полуразрушенную колонну,
две маслины в засухе и кровавой воде,
язвы конного войска,
и ни убийств своих, ни чародейств вы уже не исправите.
Опоясан Он поясом золотым, с волосами, как белая волна.
На руинной колонне: «не бойся» –
Господне граффити.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney