РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Рафаэль Шустерович

губка, кифара, хлеб

16-03-2015 : редактор - Василий Бородин





на свободу

Треугольный кузнечик складной
Отвертелся от плена ладони
И, с улыбкой своей ледяной,
Перед взлетом присел, как на троне.

От него отступила беда,
Засвистит свои длинные строчки –
И не вспомнит уже никогда
Приютившей его оболочки.

1983


гул

тут один убоялся и сделал глупость
вдруг решил небеса проверить на гулкость
стукнул в свод и вот оно загудело
так загудело будто кого задело

что со страху не натворишь дерзая
разум теряя с ложа на пол слезая
эй придержи кулак не стучи в границу
а не то отольется тебе отоснится

2006


consciousness

затеряться на лодке в дельте
в тростниковой сонной тени
господа вы звери вы дети
вы одни

покатиться по школьной сфере
по зеленой грозной воде
господа вы дети вы звери
вы в беде

2006


тибидабу

посвящается Барселоне

lo más profundo es la piel

I

долгие проводы дальние страны в руку цветок
побереги от гитаны карманы и кошелек
рта в беззаботную летнюю пору не разевай
где поднимается медленно в гору старый трамвай

на горизонте флот гамилькара порт или грот
чья это рать вдали замелькала кто у ворот.
тают антенны и аттракционы. грудью к волне
курсом по звездам определенным, карго на дне.

II

вот рукоделие, девочки-мойры, прыснул смешок
мантия тверди мантия моря крестик стежок
нынче же ждите гостей антиподы двери раскрыв
первое бегство первой свободы первый разрыв

сон монгольфьера тьма монсеррата где-то гремит
встретятся ль заново небо вульгаты и сталагмит
мастер антонио за океаном твой пересказ
тропы ли страны там караваны скроются с глаз

III

грозы пророча миру и дому знай нострадам
где-то один обещает другому я тебе дам
купол и стропы ключи и крылья меч и огонь
каждую сказку сделаешь пылью только лишь тронь

дам тебе ур геркуланум и трою пурпур и синь
только над этой усталой горою руки раскинь
только найди себе камень откуда взмоешь ценой
опровержения глада и блуда над тишиной

IV

ибн ли батутта чертил эту карту иль геродот
в трещину ветреного заката море уйдет
в хрупкие клетки вдетые сферы горний балет
тысячи лет до нашей веры тысячи лет

авантюрист ты или вельможа но посмотри
нет ничего в нас глубже кожи – так, валери?
смыта сарданья песенка спета выставлен срок
выдай монету ровно в песету цену в цветок

2006


обжиг

Татьяне Васильевой

к вечеру все ноет ни встать ни лечь
стоит понять что мы тоже знать
чтобы эту глину обжечь обжечь
надо неделю не спать не спать

избраны для масла зерна и вин
вазы недозрелые сохнут в ряд
косточки горьких горьких маслин
жарче горят ровней горят

устье печи побеждает мрак
пламя источник полночных чар
есть на стене потаенный знак
здесь когда-то правил другой гончар

вот его герб разъяренный лев
вроде бы с человеческим лицом
буквы непонятны распахнут зев
может быть для спора с самим творцом

это начинается не вчера
помнишь как вылеплен был Адам
вот ремесло ремесло гончара
я его никому не отдам

дважды в огонь и течет глазурь
преображаясь меняют вид
охра и кобальт кармин лазурь
чуть постучи от ногтя звенит

горе подумаешь сбросил разбил
хрупкое дело судьба проста
тот кто воистину не любил
тот и не вылепит ни черта

если рука не умеет ласкать
нежностью выглаживать материал
то гончаром не сумеешь стать
кем бы ты здесь отродясь ни стал

это мастерская не храм не суд
круг инструменты и глины пласт
те кто любил тебя тоже уйдут
только глина одна не предаст

2006


архео

Я тебе напишу
на убористом ронго-ронго,
я свяжусь с тобой
узелковым летучим письмом,
я тебе нашепчу
языками дыма и гонга
ни о чем, о чем-то,
и еще чуть-чуть обо всем.

Расскажу – как вижу:
что рушатся воды потопа,
что по скользким мосткам
в брюхо барки гонят стада,
прозревают слепцы,
моряки ослепляют циклопа,
и теряют пройденное
продвигающиеся в никуда.

Семь с половиной слоев,
пока доберешься до Трои,
подсекая траншеей
сон землистый осевших волн,
семь с половиной миров
задыхаются на покое,
и гряду облаков
тащит темноусталый вол.

Здесь вокруг племена,
что не знают обжига глины,
вертят в пальцах неверных
щепку, камень, ракушку, кость...
На гранитное ложе
семь эпох легло с половиной,
забывая записывать –
хоть торопливо, хоть вскользь.

2007


если бы

Если бы
Если бы
Если бы мы

Если бы
Если бы
Если бы мы

Если бы мы

Если бы мы

Если бы
Если бы
Если бы мы

2005


сатиры

Судя по вазам, сатиры любили по бабам,
Бог за порог – а они уже тянут ручонки.
Буйная плоть затаилась за дубом и грабом,
Тело трепещет по каждой пролетной девчонке.

Судя по яблоку, мир не сводился к искусу,
Знать, первоназванный фон не способствует плачу,
Тонкая соль на обводы ложилась по курсу,
Греки сбегались на быстрых челнах на раздачу.

Судя по мифам, кипело по сангвам и лимфам,
Так припечет – только б туче нагрянуть с востока.
Судя по нимбам, святые не прочь бы по нимфам,
Судя по книгам, они отпирались жестоко.

Судя по язвам, во сне им бывало неловко,
Долгая святость носителя делает нервным,
Чтоб устоять, боевая нужна подготовка,
Тяжко посланцев учить подходящим манерам.

Колкая пряжа прядется и сучится дратва,
Взносится мысль, иногда подавляя масштабом,
Глянешь – в повестке опять воздержания жатва.
Что ж им неймется? Не лучше ль – по нимфам, по бабам?

2007



snail

улитка пересекает шоссе
у нее похоже дома не все
и вот ползет распустивши усики
в окружении внутренней музыки
раковины

2008


анатомия ангелов

анатомия ангелов подвергается пересмотру
крылья станут крепить на вставные болты
одновременно заново входят в моду
рюши сборки плиссе банты

надо бы придерживаться образа и подобья
но сквозная пернатость прочней на ветру
за подшефным не углядишь исподлобья
и особо спросонок когда поутру

доработки вечные переделки
сохранение сущности под угрозой
на столе тарелки над головой тарелки
никому не внятен бесплотной позой

в утвержденном перечне правит хаос
подопечный то здесь он то его нет
иногда наваливается усталость
или меркнет подбадривающий свет

2008


пчелы

Дошло до нас, о великий царь,
что пчелы не стали давать мед.
Тосклив показался осенний ценз
тому, кто пережил этот год.

Кувшины у пасек стоят пусты,
бортники бродят по праздным лесам,
не видя прозрачной их красоты,
напрасно прислушиваясь к голосам.

Дошло до нас, о великий царь,
что пчелы не стали давать воск,
в смятеньи волхвы и великий жрец,
ропот в рядах пограничных войск.

Дошло до нас, о великий царь,
что пчелы не стали давать яд,
молчат целители и лекаря,
змей и жаб по ночам доят.

Дошло до нас, о великий царь,
что пчелы отказываются вылетать
из хрупких, пахучих своих светлиц,
ни дымом, ни пеньем их не достать.

Но если прислушаться – чуть гудит
притихший рой сквозь узкий леток,
и что-то поет о том, что грядет,
их хор, выдыхающий холодок.

2008


ретролингвистика

Если идти за корнями «люблю», «убью»,
за бытованием, чередованием звуков,
можно ретроспективно застать в раю
шорохи выноса к бою щитов и луков,

или – что у них было – рубил, дубин,
шкур в колтунах, не тертых еще квасцами,
слово затылком помнит: убил, любил –
словно волчица сцеженными сосцами.

Слово – суставчатый остов, оно – обезьяний ген,
перебирай – по-друзски – стертые чётки:
что случалось, сочилось, кого уводили в плен,
скорбные гати, бегств от голода метки.

Множащейся дрозофилы от века белы глаза,
слово устало, сникло, подвяли звуки,
стало можно – кажется, было тогда нельзя,
луки, копья, серпы, тамбурины, луки...

Сводится всё к тому, что оно идет
в сторону моря, туда, где фонемы немы.
Вёсел ряды, на закат нажимает флот,
брызги звуков слизнешь – припомнишь: триремы.

Перетекает язык в язык, словарь в словарь,
розы – в розы, язвы, понятно, в язвы.
Что повторят, токуя, тетерева,
что на бесшумной ноте промолвят язи?

Рей, виноградная кисть, как герольдов флажок,
вызов труби, рожка безумная глотка.
Рваная рана. Факел поднес, прижег.
Это за словом, кажется, третья ходка.

2008


гербарий

Паулю Клее

выходили в сад зеленый
набираться хлорофилла
разворачивать гербарий
восемнадцатого века

уловительные стёкла
удивительные жизни
утешительные вести
доверительный румянец

лист тускнеет перед снегом
плод краснеет перед плодом
две тычинки с цветоложа
поднимаются смущенно

за дощатую калитку
за соломенный подрамник
за кивание крапивы
за щавелевые дебри

развивайся ход прогрессий
знаменателем сияя
разноцветные спирали
поднимайтесь обнимаясь

за калитку за ограду
по ветвям побегам листьям
в воздух ласково морозный
в пожелтевшие блокноты

горечавкой зверобоем
солнцевласым анемоном
поступиться не умея
не желая говорить

2008


Филомела

И давно ли миндальная вьюга мела,
а теперь белизна поредела.
Ты кому-то мила, Филомела, мила,
ты кому-то мила, Филомела.

То сестра, то наперсница праздных затей,
рассыпатель серебряной дроби...
Упирайся, потей, записной грамотей,
настрочи мимолетной зазнобе.

Неурочного часа остыла зола,
ни на йоту согреть не успела.
Пустота за плечом, трепетанье крыла –
это ты, это ты, Филомела.

Дом, устало-малиновым крытый листом,
на отшибе. Хозяева строги.
И с шипастым кустом за горбатым мостом
Ты бормочешь свои диалоги.

Костяной язычок, золоченый зрачок,
ты пернатую шкурку надела,
чиркнешь где-то поблизости, снова молчок –
прилети, промелькни, Филомела.

2008


dum spiro

Я говорю: дыши –
и он начинает дышать,
остановился в дюйме
от невозможного края.
Не доведись вам однажды
что-то такое решать,
между жизнью – нежизнью
для других выбирая.

Было мое дежурство,
примерно без четверти два.
Самаркандская ночь
бархатна, полнозвездна.
Кажется, я молился:
ты, судьба, неправа,
где же твое милосердие,
ты не судьба – а бездна.

В девять смена. Соседи
свежий несут чурек,
виноград и каймак,
заглядывают за ширму.
Этой ночью я понял –
нежен, слаб человек,
тем более слаб я сам.
Даже сказав «дыши» ему.

2008


бабочка

Бабочка думает, что она навсегда,
и сброс пыльцы закрывает тему,
и сладок нектар, и сегодня среда,
и всё выстраивается системно,
а завтра некий умелый мороз
придержит до неопределенного срока,
а там разбудят, а там вопрос:
как спалось тебе? не одиноко?

Бабочка в воздухе оставляет пыльцу,
с нее и этого дня довольно,
слегка рассеянна – даже к лицу –
и ей не больно, не больно, не больно.

2008


важное

В году неведомом, в каменном муравейнике,
случилось важное для русской лирики:
пришли невзрачные, форменные, фрачные,
шипром и луком
пахнущие, обученные
практическим наукам,
что-то искали, как сказано – важное.
Ушли, увели... А вот еще дело – скандальное, бражное,
для русской лирики необходимое,
из чьей-то памяти невыводимое,
оно случилось, случилось, случилось.
А то – мчалась бричка, луна сочилась,
и кто-то примету под нос пробуркивал.
Или Шиллером протапливал конурку.
И что еще важное припомнить?
Вот: закинув голову.
Что-то тихо клокотало в горле.
закинув голову
голову закинув

2008


плащ

Повели мне пронзить скалу, как бедный Галгано,
Остановленный по дорожным бренным делам,
Так положено темным векам: выезжают рано
И рассеиваются по окрестным долам.

Там за каждым тянется клок золотого тумана –
За воротами повременить, рассечь эту ткань,
Протянуть ее мерзнущей роще, как бедный Галгано,
Не догнавший свою прихотливую лань.

2008


ожидание

Меня забыли в детском саду.
Я знаю дорогу, но не пойду.
Есть некий закон, по нему в аду
Нельзя возвращаться.

Блондинка Рита и ты, Блинов,
Ушли, не оставив касаний, снов,
Закончен день говорунов,
Их всех разобрали.

Калитка, маленький тесный двор,
Деревья, забор, чугунный узор,
Моих муравьев немой разговор,
И вот стемнело.

На улицу лип опустилась тьма,
Со мной на крыльце сидит задарма
Какая-то ласковая она
Из персонала.

2008


реквием

Дирижер торопится к пульту, как на пожар.
Он давно порывался озвучить сей гнев господень,
А иначе к чему он годен, на что он годен –
Ловелас? Позер?

Несомненно вменяем, в трезвом рассудке, здоров,
То есть в здравой памяти, во цветении личных амбиций,
В тоге местного пурпура – неодряхлевший патриций,
Зараженный гордыней красных профессоров.

Дирижер спешит, спотыкается, как на пожар,
Пробирается к своему законному месту.
Неужели он наконец совершит эту мессу?
Дирижер, что посеял – сегодня ты и пожал.

Этот вечер приморский удачен, достаточно сух
Поддержать не зря репетированное горение.
Позабыв предательское, легко возмутимое зрение,
Превращаешься в слух.

На садово-парковой изумрудной миллиметровке,
Сколько позволила драгоценная, пестуемая земля,
Расположились в количестве, достаточном для
Несостоявшейся бомбардировки,

Отомкнувшие уши для бесплатной латыни
И на невыносимый час запечатавшие уста
Незадолго до горького храмового поста
Нелюбимые дети гордыни.

Гражданин неизвестных стран, известковых гор,
Ветряных пещер, неприветливых гость кантонов,
Раздувай же тонким жезлом свой огонь антонов
Соль-минор.

Ты накрутишь экстренной связи старинный лимб
Эбонитовой палочкой для мотыльков бумажных,
Для служебных сонмов, когорт, эскадрилий отважных
В сопровождении тамбуринов, тимпанов, лир.

И по лестнице привозной забирая ввысь
Недалёко от разблюдовки битвы последней,
Под ревнивым взором планеты чужой соседней
Голоса зазвучат оттуда, куда забрались.

Замерцают распахнутые декольте хрустальных сопрано,
Зарыдает с кошачьей улыбкой верзила бас,
Для себя добиваясь прощения – или для нас –
С полевого экрана.

Дирижер дорожной державы во тьме дорожной,
Ненадежной, тревожной, никогда – осторожной,
Во чужом пиру, во чужом последнем пиру,
На ветру, ввечеру,

Полагает, что сир, и наг, и готов к суду,
Под гудящих медных слаженную дуду,
Под гудящих струнных пчелиный тяжелый рой,
Оставаясь собой.

Отметая поденный хлам, еженощный вздор,
Выверяя выкладки – и на праведных ставят минус.
И, наречием аборигенов выпевая «спаси нас»,
Содрогается хор.

2009


шов

Если стоять лицом к волне
высматривая невидимый горизонт
погружаешься словно во сне
в соль в песок врастаешь в Понт

Тусклый гривастый аквамарин выдвигается из темноты
навстречу спектру берегового рэпа
кто из нас чувствует себя нелепо
я или ты

Море что-то свое о чем-то своем долдонь
перебрасывая порцию раковин с ладони на ладонь
песок песок песок вода вода вода
слова слова слова истираемые до никогда

Черные флаги невозврата
по одному на брата
ужели это игра
вышаривают прожектора

Вроде три грации и кажется фавн
может быть даже с молодой бородой
три огонька трех сигарет мажорное фа
разом поднимаются над водой

Убегающий краб
стежок через край
из песчаного
в водоворотный рай

Там где от тьмы не укрывает навес
гордо разучивающих самбу вальс
церемонных в два ряда у границы двух бездн
не улыбаясь

Там где горстка жемчужных венер
брошенная в обременительном беге вдоль прибоя
темноту освежает собою
на границе двух сфер

Там где опять как челнок прибой перебегает краб
обметывая кипящий край
света и тьмы воды и песка
от пяти стихий на два волоска

Ты заманившая на границу двух сред
стежком ли швом ли самой собой
странно незнакомая оставляешь след
странно знакомой стопой

2009


приглашение на жизнь

Крестьянин выкуривал ос, поджег полуостров,
Огонь подступает к мраморам пороховым.
Он и рад бы загасить спичку, поднесенную к хворосту,
Но и сам уже не уйдет живым.

В мире воображаемых раскаяний можно начать всё заново,
Уготовляясь к высшей участи, к про-довольствию жизни
На вершине города. Или, напротив – за городом
Направляя привычный трактор рукою жилистой.

Упаси судьба выкуривать ос из гнезд,
От того, чтобы очнуться в толпе – в переулке, на площади,
Или когда ты слово неосторожное произнес,
Умолчал бы – проще бы.

Спичка времени, поднесенная к пространству хвороста,
Трепещи, дерзай, едкий серный запах вытравливай.
Вниз двенадцать уровней, до спиралек вакуумного волоса.
Мы играем по правилам. Кто-нибудь, зачитайте правила.

2009


***

кто бы
вас бы
спас
от нас бы

нас от нас
никто не спас

2006


муравей

В долгую горку ползи, муравей,
Горькую корку грызи, муравей,
Капельку меда для нового рода
Хочешь, не хочешь – вези, муравей.

2009


предсказание

В той роще подвизался некий Как
Присяжным прорицателем. Его
Запутанные речи открывали
Судьбу, что знать желает предстоящий.

Когда сгустилась тьма, проникли двое
В обитель Кака, подняли с постели
Пророка и, мечей касаясь в ножнах,
Спросили о путях своих дальнейших.

Как бормотал вначале, как обычно,
И бормотанье, как обычно, смысла
Не проясняло. Так пойми иль этак –
Смеяться над людьми умеют боги

И их посредники. Но двое обнажили
Отточенную сталь, и острия
Придвинули поближе к горлу Кака:
Так значит, в Рим нас приведет дорога,

Ты говоришь? И он ответил: в Рим.

2009


Ginepro

Брат Можжевельник,
Что там на небесах?
Те ли еще созвездия и светила?

Коршун, брат,
То ли ты ищешь в лесах,
Что рука нескудеющая отпустила?

Брат Волк,
С тобой ли ещё говорит
Губбийская непросвещенная волость?

Брат Огонь,
О том ли еще горит
Душа твоя, смоляной твой звонкий хворост?

2009


***

О, эта хмурая служба в суде благородных потомков
По совмещенью – судьей, даром что палачом.

18.10.2009


рассвет

Апельсиновый клок рассвета дрожит на белёной притолоке.
Липа, вяз деревенской площади заоконной.
Он дрожит, и как будто скачут в тумане призраки
о свободе незаслуженной, незаконной.
На границе трех провинций, в сердце заброшенном
государства, равного схеме миростроения,
этот сон случайный за полем табачным скошенным,
этот жар, это бессмысленное парение.
И очнуться кажется чудом, кажется чем-то
то ли вечным, то ли дарованным по ошибке,
пробудиться впервые из ночи туманной, черной,
в апельсиновый клок рассвета туманный, зыбкий.

2009


accounting

Пьеро делла Франческа,
совсем ослепший в старости, давал
уроки геометрии Луке
(о чем не сообщил Геннадий Алексеев,
а лишь об ангелах и шуме их одежд)
Пачоли. Позже – названный Лука,
прилежный ученик и компилятор,
нам описал венецианский метод
ведения коммерческих расчетов,
складского дела, и т.д., завет
оставив: честный счетовод не может
сомкнуть глаза, пока в амбарной книге
до мелкой лепты не сведен баланс –
и так возник бухгалтерский учёт.

Я думаю, в фанерном чемодане
из Невеля в холодный Арзамас
(где в 41-ом, в декабре, умрет
пейсатый дед мой Залман) он приехал –
затрепанный бухгалтерский учебник,
и дальше, дальше – в нижневолжский город,
куда стремился беженцев поток.

На этажерке в нашей комнатушке,
где жили двое малых, трое взрослых,
обосновался этот пухлый том.

Я, грамоте узнав, его читал –
но, пятилетний, ничего не понял:
колонки, дебит-кредит, сальдо-бульдо –
всё путалось. Ах, то ли дело Гоголь
иль Пушкин, или, скажем, «Нил Кручинин»,
который будет пострашнее «Вия»,
когда дойдет до козней тёмных сил.

«Кручинина» я утащил к себе,
под старый клавикорд, сестре служивший
к занятью музыкой. Там, в «нижнем этаже»,
мой кабинет, и ДОТ, и мастерская,
и там хранились все головоломки –
решённые и ждущие решенья.

Теперь я знаю: за плечом Пачоли
стояли Леонардо, Гвидобальдо,
и даже сам отшельник из Ассизи,
видать, его с небес благословил
на тяжкий труд. И преуспел Лука.

Недавно я на жанровую сцену
набрел в пинакотеке Сансеполькро:
почти слепой, Пьеро делла Франческа
все тайны геометрии диктует
Луке Пачоли и еще кому-то
из молодых (по кисти – не шедевр).

О, этот миг, когда слепой художник...

О, этот миг, когда бухгалтер сводит
двойную бухгалтерию свою.

2010


Thessaloniki

бархат мрамор вазы мозаика
тонка соломинка
изящна хозяйка

сквозь изгородь заглядывают сорванцы
златом позвякивают бубенцы

во тьму излучает вечерний сад
апельсиновый аромат


владелицу виллы взяли за горло
вилла осталась
владелицу стерло

вывоз полотен
малой пластики
по праву мюллеровской гимнастики

мальчишки исчезли почти навсегда
пять веков от них ни следа


залетный фотограф добьется встречи
попросит сдвинуть
сорочки с предплечий

на коже проступит вершинное рацио
табуированная
нумерация

сосчитанные поднимутся со дна
их еще много
судьба одна


короток путь
суждение сложно
прошлое безоблачно
будущее тревожно

2007


пробуждение

Нет, то не соловей, не дрозд, не жаворонок,
не иволга и не щегол, не славка.
На ветке сна небрежная булавка.

Пока внизу по доблести тоскуют,
в обжитом воздухе своё толкуют
пернатые комочки. Между тем,
пометом отмечаемы и гамом,
подонки Ромула к сабинянам упрямым
иль тускам циминийскими лесами
сплоченно движутся, не зная языка.

И музыкой наклеванные сферы,
не годные ни для какой карьеры,
кружатся за окном перед рассветом,
и ты уже прислушиваешься.

2010


когда-то

Когда-то доползет улитка поцелуев
до неглубокой мульды меж ключиц
минует горло шею и плечо
их шелковые бархатные почвы
и путь держа по виноградной ветке
бугристых позвонков
заблудится
в пространстве

2010


новый Санторини

– Передача мыслей на расстояние с помощью слов
натыкается на препятствие непонимания. Проще
дело обстоит с природой: она хотя бы
слышит,
пусть не запоминая...–

Но тут
его перебил водопад, протолкнув, наконец,
застрявшую в глотке глыбу гранита и сбросив её
по кулуару. Плоская глыба,
прокатившись потерянным колесом, легла внизу
посередине потока – новым
островом Санторини. Здесь, по прошествии, может быть, века,
ты и устроилась – на животе, касаясь рукой
ледяной прозрачной струи, следя
за небольшими камнями – они
неторопливо перемещались по дну. Иногда
мелькала илистая форель. А мы
на берегу собирали малину среди осыпных громадин, разгадывая загадки
местной флоры
и слушая посвист сурков.

Через несколько лет, вдвоем,
мы посетили то же ущелье. Малина ещё не поспела,
но земляника цвела.
Тайный замысел мой – лечь
на камень, которым я пренебрёг
в прошлый раз, и коснуться рукой ледяной струи –
не воплотился: и с этой задачей
справился горный поток
одной из вёсен.

2010


в осаде

Пришлите губку, кифару, хлеб
для Гелимера, царя вандалов:
он ослабел, запаршивел, ослеп
без полагающихся причиндалов
варварской роскоши –
без ванны,
сада, оркестров, пиров и зрелищ,
брошенный в мире пещер и вретищ,
где выживанья труды неустанны,
он ослабел, запаршивел, изранен,
царь изнеженный, арианин,
баловень или изгнанник судеб;
гнут Гелимера злые напасти,
шлите же знаки царской власти:
губку шлите, кифару, хлеб.

2010


***

человек стремится вверх
словно согнутая спица
человек стремится вверх
распрямиться распрямиться
колос пыльный дикий лук
человек побег бугристый
человек негромкий звук
неопознанный но чистый
мрамор гумус бронза тлен
человек один на свете
сноп прозрачных синих вен
тонкий слиток Джакометти

2011


вторая скучная история

я обнаружил
что тоска по месту
оказывается тоской по времени
я возвращался в Хайфу Нью-Йорк Гватемалу
и не находил города который когда-то оставил
дорогие сердцу исчезали разъезжались тонули в делах умирали
их не было более
мне оставались только воспоминания
только тоска по новой тоске
только тяжелозелёный дым самшита
лиловый дымок жакаранды
пепел чертополоха

2011


***

двое с шестами
на узкой бронзовой лодке
с бронзовыми шестами
на узкой бронзовой лодке
выгнутой бронзовой лодке
в бурном бронзовом море
бронзовом
расплавленном и застывшем
узком бронзовом море

2011


infinitive

Скажи «невозможное». И повтори: «невозможное».
Скажи «неизбежное». И повтори: «неизбежное».
Вот видишь, мой друг: предприятие это несложное.
Но ясно уже – не такое оно безмятежное.

Скажи, о скажи. То, что сказано, не повторяется,
Порхнуло – и нет, ведь ему так немного отводится.
Побудь... – ускользает, бежит, пропадает, теряется.
Но где-то, но где-то оно пребывает, находится.

2011


пернатые

Птицам поющим и птицам парящим
меньше, чем нам, любопытно своё
расположение в воздухе спящем,
в воздухе хищном своё забытьё.

Им бы следить за мельканием тени,
веток вибрации воспринимать,
мякоть выклёвывая из терний,
в гнезда вплетая белёную прядь.

Где ты ныряешь, где мечешься, птица?
Причт соловьёв, ястребиная сыть —
в птиц ли, в друг друга ли нам воплотиться,
быть, исчезая, исчезнувши, быть?

Баре амбиций и ведений скрытных,
изобретатели зла и добра —
нет, мы не чувствуем линий магнитных,
воздух не трогаем краем пера.

Только и есть (повторяю) круженье
по наущенью сомнительных чар,
тёмные игры воображенья,
гордость любви, воплощения дар.

2011


***

Бог, оставивший эти места,
Ничего ему больше не надо.
На ладони лежит темнота
Тяжелее, чем кисть винограда.

Эта тяжесть не в меру черна,
И не в меру уместна бравада.
На ладони лежит тишина
Тяжелее, чем кисть винограда.

2012


***

Листал свою жизнь, как блокнот,
как чужой блокнот, листал.
Не стал бы отчаиваться, нет,
отчаиваться бы не стал.

Но листал свою жизнь, как блокнот,
листал, как свой блокнот.
И вот он отчаивается, вот
не утешается, нет.

2012


закладка

Если не выпадет новых сюрпризов,
Утром герцог – циник, мечтатель,
Загнув страницу, выйдет на вызов.
К полудню он уже не читатель.

Книга останется на лежанке,
Прикусив язычок болтливый,
Как и положено парижанке –
Нецеремонной, нетерпеливой.

У палачей не в меру работы
В эту пору отделки рая.
Санкюлоты влезли в кюлоты,
Гневаясь и в серьёзность играя.

То, чем читалось, пойдёт в корзину.
Надпись, вмещающая три слова,
Внятна только наполовину,
Как ни рассматривай снова и снова.

Приподнимаешься эдаким франтом,
Спьяну ночующим на соломе,
Но любопытно, кто нынче Дантом
В этом привередливом доме?

Помнить младенческую картину:
Вольный сокол мил рукавице...
Выйти по вызову. Всё в корзину.
Книгу отметить на нужной странице.

2012


мороз

Фёдору Успенскому

Выпал рожок
на хрупкий снежок.
Знает рожок –
за ним должок:
песня застыла в горле. Рожку
сказано петь на этом веку.

Стужа отступит, схлынут снега.
Песня долга, жизнь недолга.
Пой, рожок, впереди весна,
песня замёрзла – оттает она.

2012


утро

Раз в триста лет находится отшельник
и ворон на отшельника. Раз в триста,
нет, в тыщу лет, находится ломоть
увесистый – его приносит в клюве
казённый ворон. Скажем, чёрный ангел,
назначенный присматривать за тем,
кто по утрам не ведает в пустыне,
с чего начать, умывшись у ручья,
день дармовой. Счастливый день студёный.
День жаркий, день дождливый, грозовой –
ломоть случайной, ненасытной жизни.
Итак – рассвет, журчание ручья
в промоине навстречу Иордану –
и ворон на подлёте. Вот его
привычный груз. И можешь быть уверен:
для ворона день даром не прошёл.

2012


skills

Случается, изобретёшь систему
бессмертия – и носишься, как с торбой
повапленной, и слушаешь с высот
аплодисменты Одена и Фроста,
и дантовы конструкции дрожат
от восхищенья, и Фальстаф хохочет,
и чешет пятку буйный Ахиллес.
А ты меж тем изобретёшь другую
систему – и несёшь её, как торбу
повапленную.

2013


кинор

На чём играет царь Давид,
Когда Давид царю играет?
Струна заветная звенит,
И всё в природе замирает.

Играй, Давид, Давид, играй,
Ты попадёшь в особый рай,
И этот рай не для царей,
А для певцов и бунтарей.

Зачем играет царь Давид,
Зачем он пляшет и рыдает,
Зачем струна его гремит,
Зачем душа его страдает,

Зачем со стен он смотрит вдаль,
Зачем и радость, и печаль,
Зачем опять цветёт миндаль
И кровь холодная вскипает?

2013


игры

Вращаясь, как дервиш,
Раскрученный горней рукой,
Равнение держишь —
А может, пора на покой.

Поджарое тельце,
Капризный, волшебный волчок.
Вертелся, вертелся —
И лёг на бочок, и молчок.

2015


blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney