РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Александр Мурашов

Стихопроза II

22-03-2013 : редактор - Женя Риц





1. (Византия)
история гадает на кофейной гуще
мужчины в розовых боа из перьев спорят: Подобносущный или Единосущный
пока подносит трубки с гашишем пария
едва шевелятся умащенные мощи
ветер комкает шапки деревьев, шамкает, заламывает на ходу худые руки
солдатня разыгрывает месяц в кости, не уступить ни на йоту, просто из скуки
но, наверное, рядом незваные гости, наверно, крейсеры Магелланова облака
они в пути - крейсеры Магелланова облака уже в пути
дикари продают себя за цветные стеклышки слов
патрицианские дикари, заглохшие сном, в котором прошлого геральдического не найти
под миниатюрами, вышитыми по кайме, не видно основ
принесите еще жаркого из лилий мне: какая разница, где застанет заря
какая разница, в каком закоулке плеснут пером под ребро
история – старушечьи кривотолки
также как зло, например, добро
старушечье серебро

2.
(1)
и замирает сердце на скрипучих ржавых качелях, чем выше и стремительнее поднимаешься – опускаясь, поднимаешься –
тем более тугим холодом обдает сердце
а на земле существует только падение в пустоту
Елена Чаушеску кричала: «Солдаты! Я матерью вам была!»
но ее увели, а мы переставали носить пионерские галстуки и слушали, как в коридоре
опадают листики шагов, глядели на выдыхаемый дым «Родопи»
где-то уже потянулась стрелка тишины по циферблату шестеренки
последние несколько минут до конца империи

(2)
на некрашеной скамейке, мокрой от дождя, такие милые слизняки. За белесыми стеблями
каменистая поляна засыхающих водорослей, оттенков аквамариновых и йодистых
по заливу ряски рябь, но мы купались, как в бочке меда, я – еще не вкусих, родители – позабыв
и тронутая невинность, и канун старости замирают, как пловчиха перед прыжком с трамплина
наслаждается – то-то я выше всех и всего
скоропортящиеся товары возврату и обмену не подлежат

(3).
как неподвижно ветер веет – флаги будто жестяные
быть может, созревает яблоко, изнутри розовея снежно, рыхлеет, похрустывает, тикает изнутри
наливается временем, которое одно отвечает на все вопросы, хотя бы нас уничтожая
бомба замедленного яблока
застрявшие на лету ширококрылые облака подобны
нитке, не продевающейся в петлю

(4)
пуговица облака не продевается в петлю, укореняется в мягкой лазури, становится островом –
облако – замирающим летучим островом
вылизал метким языком метели снег деревья до самой крошечной ветки
усталый, сугробом выше моей головы, облаком-островом, укоренившимся в мерзлой земле
солнце рассылает сплошные тире без точек
гудящие непрестанным зуммером по вселенским сумракам
свернувшийся дикобраз лучами во всех направлениях
скрипучий, как старый шкаф, бамбуковый лес лучей, покачивается
облетает мистическая роза московского заката над Летой
остывает звезда, откалывается метеорит от планеты, устремляется улетающая со стола пластмас-
                                                                                                                        совая тарелка
может быть, распадаясь в каждой своей частице, однако сохраняя покамест порядок частиц
галактика Млечный Путь, поскрипывая, постепенно расшатывается
но под снегом этого не видно


3. Requiescat А.К.

я вижу вдаль, как брошенный в колодец камень падает вниз
я слышу вкруг, как меркнет звук упавшей капли вмиг
сквозь поволоку траурной паваны – недоуменья отдаляющийся свет
бледнеет, и я говорю, помедли, говорю
и я говорю, и ты услышишь, хотя бы кивком завес ответишь
ты не дышишь, больше нет тебя на примете – смертный мрак да будет тебе приветлив
смертным светом
славно жилось, говорю, а то и не славно
в неком спешащем танце словно, пузырькам шампанского, говорю, подобно
а камням всплывающим и подавно
я говорю – помедли, хотя бы кивком завес ответь
проплывают, как рыбы в аквариуме, мои минуты
смертный мрак да будет тебе
смертный свет


4.
захлебываясь осторожно птичьим глотком
зренья, задержанным между каймою футболки и горлом,
в мгновении неподвижном ни вверх ни вниз
но сахар лесть, а саван – гроб
в янтаре веселой кожи замерший блеск покрывается бархатистою темью по мере
проезжанья мимо больших домов в разболтанно-шустрой маршрутке: вдруг
птичьим пометом зренья тень на сегмент секунды, и уже миновала она
павшая страстной ночью, когда как ножом по нежным поверхностям кубиком льда и когда
губам обжигает крапива губ и щеки вздрагивающее дыхание
ciao bambino sorry

слишком поздно, c’est dommage, на невадской границе
ясной ночью близ воронихинской колоннады
затягиваться желтым дымом моей сигареты, потрескивающей, знаете, слишком резко
слишком поздно, чтобы еще рановато накидывать было на податливые запястья петли
бельевые, жмуриться от предвкушения всплеска
je ne suis pas Blanche Neige pas plus que Monroe
обычный приговоренный к смерти, как все на свете, и день при вечере, секира при корени
ciao bambino sorry
ни вверх, ни вниз, полоса наблюдения, страстная полоса, останавливаемся
и кто же из нас выходит, кто же
Господи, пока еще дышу я в этой коже, по велицей милости не вырви мои глаза
удерживающие впадину между каймой футболки и горлом, когда исчезли уже голова и плечи с
                                                                                                                        туловом
я не буду смотреть в окно, куда
ciao bambino sorry


5. (Галя)

арестован равнодушной страстью, сидишь в поганом обезьяннике, и кем бы очарован, а никем
какой-то прихотью, восторга вдохом полым, сидишь в поганом обезьяннике мечты
и радуешься нехотя хотя бы такому нелепому
обольщению жизнью без нужды, но червивеет жемчуг, как белый груздь
нахрапом нахлынувши грусть
в холодном халатике Галя-медичка склоняется и поет
мои бессолнечные сны заклиная, вонзаясь нежной холодной иглою в мозг
и сквозь меня протекая по невидимым венам
госпожа белоснежная Галя, царица галеры
я знаю, я помню, что это – Галя, это она, и я забываю, что это она
но закатился мячик сознанья в угол мгновений, серая пелена, застилающая сны и дни
                                                                                                                        мгновенным
упыриным ртом присосавшись к моей руке, металлическим ртом упыриным остро прильнув
в белесом халатике Галя, какая такая Галя
в таблетках, в инъекциях, в голосах, в спонтанных визуализациях, в чудовищах тени
она приходит, как нож по реке моей беспозвоночной жизни, распластанной на берегу
она укутывает в серую, войлочную пелену
она убивает всё и даже страх, когда потускневшая пульпа глаз не улавливает
смысла кощунственно-мерных движений, сколько ее изнутри не растравливай
Галя-Галентина алоперидин-галдол и как еще
отдаленной яви мираж в шестиместной пустыне надзорной палаты
сплошными белыми движутся пятнами надо мной, по капельнице минут наполняя меня
белая Галя, обволакивающая белесою пеленой


6.
для белого негра бунт – большой шерстистый оргазм
имеющий даже не сходство с полным уничтожением, из бытия и мира себя самого испражнением
а равенство на мгновение за мгновением
я знаю, о чем говорю, и Норман Мейлер писал об этом
истребленье настолько полное, что для морга безынтересное, а также для мобилизации масс
но оно разрывает безжалостно в прах изнутри, в прах разрывает нас
истребленье себя как действо высшей свободы себя разрушать, дышать, известное Робеспьеру и
                                                            Святой Тересе Авильской:
запрокинуться в ночь бездонную, внутрь неизвестных утр
забыть все мысли, свои, не свои, не испытывать чувств, помимо сладостной жути тоски
и уже не жути, и, на зудящем лету истончаясь, во мглу, холодящую мглу
бесконечно падаешь, падаешь, падаешь, но опомнившись вдруг
и чистый эротизм, как чистая аннигиляция – бесплотен

7. (Сосны)
стоя над прудом, окруженным соснами и шелушащимися березами
с наполовину их обнаженной арматурой корней, разглядывая: они порывисто-четки
вырисовываются до каждой иглы в своем отраженном небе
пробуешь думать, что это небо вверху, над тобой – устрашенным необозримостью
где тонут вершинные атомы шпилей
колодцы – опрокинутые башни, в которых утопленницы-дни томятся
возносятся сталактиты стволов, вонзаются сталагмиты корней
и где верх сосны, когда она с обеих сторон растет, не видя росту – дна?
на копьях бледно-зеленых атласные штокроз кокарды, трепещут, треплются непоправимо
пионы в цвет кустодьевской буженины расселись томно
горбатый красавец крадется с пером – шиповник
в мистическом небе на марианской глубине паденья бесконечно застыли облака
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney