СООБЩЕСТВО

СПИСОК АВТОРОВ

Рафаэль Левчин

СЛОЖНАЯ БИОГРАФИЯ КАТУЛЛА

01-10-2012







(возвращаясь к первому варианту)


Обо мне ты что-нибудь слыхал?
Да? Признайся, и всему поверил?..
С.Эрнандес, «Катулл»

...и если бы не было искусства я бы дрался на баррикадах
но сон слаще репы...
В.Сулягин, «Книга»


...Знавшие вас нагими
сами стали катуллом, статуями, траяном,
августом и другими...
И.Бродский, «Римские элегии»



1
Лирик.
Не оратор.
На языке современников «неотерик».
Выдающийся провокатор.
Несущий в крови каплю темного друидского пламени
транспаданец, смутно припоминающий земляков своих.
Переплывающий озеро с котенком на темени
псих.
Пятнадцатый прихвостень претора.
Поэт.
Эт
сэтэра...

2
Гай Валерий, не ходи на званый вечер.
Лучше дома поработай над поэмой.
Эти встречи, эти речи, эти плечи...
Эти тени под глазами...
Эта тема...

Я любил её не так, как все, иначе.
Я люблю её, мою любовь не выжечь.
Я люблю её и о прошедшем плачу.
Я любил её и потому не выжил.

Гай Валерий, знаешь сам, ты очень болен.
Ты, как рыба без воды, без этой рыжей.
И куда ты, Гай, туда и боль с тобою...
Я люблю её, дрyгих в упор не вижу.

Я растратил свой талант на пыль и плесень.
Мы, поэты, препаскуднейшие люди.
(Ты – прохлада, ты – источник среди леса...)
Прокажённые, и нас никто не любит.

Я люблю её.
Люблю и ненавижу.

3
Странность
гуляет по тем же тропкам,
что страсть.
Ты – мой ребенок.
Мой глаз.

Луна, как две тысячи лет назад, разевает жёлтую пасть.
Обстановка вокруг весьма нездоровая.
И напрасно пытаться так вскрикнуть и так проклясть,
чтоб признали:
вот – новое!

Не читавший «Песнь песней», не знающий Экклезиаста,
Сафо вызубривший назубок
может в ненависти сколько угодно клясться.
Эта ненависть – та же любовь.

Отказавшийся считать поцелуи
теперь перебирает их,
как ослепший мальчишка –
свои цветные стеклянные шарики:

– Помнишь, на ступенях храма Сераписа?
Помнишь?..

4
Закат и сливы, хлеб и хулиган,
кто бредит радужно и медлит без хитона,
давно уж сползшего к аттическим стопам,
чтоб не проткнуть его во время оно
растущим медленно, зато и тут, и там –
от Стикса вод до искр Флегетона...
Иной поэт тут ввёл бы слово «срам»,
а мы не предпочтём ли рифму «лоно,
разверстое навстречу... да не нам...»...
Как так? Тогда кому же? Впрочем, что я
несу? Да как всегда, не знаю сам
и забываю моего героя.
А он меня забыл давно уже,
с фригийской вредностью и томностью фригидной.
И, кстати, мы с ним оба в неглиже...

Да будет стыдно всем, кому завидно!..

5
Твой рот чудесный тает в свете дня.
Твой рот – мечта и мука пешехода.
Твой рот давно уже не для меня...
Вино – и воздух!
Муза – и свобода!

Паскудно жить и скушно умирать.
Уйдёт душа – любимая нагая.
Но ауру мою не отобрать!
Катулла не забудут, дорогая!

Бормочет Бог – и внемлют облака.
Посвистывают птицы, точно пули.
Но глушит всё галдёж издалека:
«Катулл!!. Катулл?!. Катулла!.. О Катулле...»

Каких чудес насочиняли вслед!
А жил я нерасчётливо – рисково.
Любил хрустальный звон моих побед...
Зато теперь я в медь и лёд закован.

Да, лёд и медь. Ко мне Создатель строг:
– Катулл, где брат твой? – всё одно и то же.
«А где сестра?» – ответить я бы мог,
когда бы мой язык в гортани ожил.

6
...И снится жуткий сон Катуллу,
что на него наводит дуло
орудье «Эос»-корабля...
(Найду ли слово рифмы для
или опять погрязну в глюках?)
...и вот уж, вылезши из люка
по пояс, главный канонир
даёт прицел...
ориентир...
не помню точно, как на флоте.
Но тени страха не найдёте
в душе героя.
В смерти тьму
глядит с усмешкой.
Что ему
терять?
Уже написан «Аттис»...


7
Был ты красным – камнем станешь.
Пустишь корни, замри и стой!..
Кто твоей, богиня, тайны
причащён, тот навеки твой!

Моей крови испей, да жваво!
Вынь глаза мои из орбит!
Мой язык, клинок кровавый,
мне же в горло да будет вбит!

О Кибела! На это тело
вылей ливнем свои зрачки!
Стану девой, стану целым,
не создам ни одной строки!

Мать мучений! проклятье полa
дай отринуть, как лунный бред.
Сын забудет проказы школы.
Муж не вспомнит, что был поэт.

Стану шаром, разлягусь тором,
никого не буду любить...
Диндимена! о дочь Террора!
Дай забыть!..
дай забыть...
забыть...


8
Ходит сон осторожно, гибко,
обходя изувеченные мои желанья,
и в воде качающаяся улыбка
распускается от его касанья.

От его дыхания грусть слабеет,
но зато и нежность слабеет тоже.
That’s a part of usual human being.
Мост, которым я иду, ненадёжен.

Ненадёжен воздух Эдема-сада.
Преходяща гордость, как сыпь по коже.
Не спасает щит из надменных взглядов.
Исчезает тело твоё на ложе...

9
Сияет под одеждой нагота
любимой – он завидует одежде.
А вот улыбка... нет, уже не та,
что раньше, в прошлом, до разрыва, прежде...

Синонимы – пунийские слоны –
сознания и спектра лишены.

Её лодыжки... Боже – слепоты!
Ну, на худой конец, хоть катаракты.
Зачем Ты создал Клодию?!
– А ты?
Зачем ты создал «Аттиса»?

Вот так-то...

Жизнь, вынырнув из снов, спешит в слова.
«Верни тетрадки, сука!»
Черта с два!

10
Мне снится сон, как моему герою,
что кто-то мрачно смотрит на меня
и произносит: «Щас тебя урою...»

11
Помнишь ли, девочка, я подарил тебе шляпку?
Где эта шляпка теперь, что за водоворот её вертит?
Ты бы ответила мне, как всегда, без оглядки:

– Смеет ли спрашивать тот, кем побрезговал Вечный?
Смеет ли – тот, кто избрал не поступки, а жесты,
верткий маэстро, кто вместо себя подставляет героя...

Из твоего лексикона словечко я вызубрил: «лестно».
Лестно, что мысль, хоть и в гневе, твоя всё же занята мною...

Помнишь... (пропущено)... вместе закрыли... Катулла...

12
Когда, наконец, растворится туман в мозгу,
и сделаешь шаг второй, и по воздуху плавно пойдёшь,
сумеешь даже забыть, на каком берегу
неверной возлюбленной профиль в скалах вырубил дождь.

Удары резцом нанося и тотчас стирая их,
дождь всё разрушает, чем сам завладеть бы рад,
дождь напоминает, что ты не в среде живых.
Дождь справа и слева. И это привычный ад.

Ты смотришь назад – а там пелена дождя.
Утерянный образ сечёт твоей сетчатки узор.
Уже не видать ни зги, ни статуй вождя.
Уже не собрать костей, не имать сраму позор.

А дождь ещё пуще, уже и берег размыт.
Вот так начинался у этих шумеров потоп...
Читай же, читай, пока не забыт алфавит!
Давай же, пиши! не оставляй на потом!

13
Мутанты, ларвы, выблядки Победы,
взыскующие призрачную суть,
мы выросли, читая Кастанеду,
чтоб букву к Иероглифу вернуть...

14
Белый идол Кибелы плывёт выше палевых львов,
и клубятся над ним сочлененья роящихся снов.

Как убийца боится сваривших вкрутую яйцо,
как авгуры глядят его будущей жертве в лицо,
как кружит экстрасенс под горою ненужных вещей,
как меня от себя прогоняет впотьмах и взашей
та, с которой, обнявшись, ныряли в возможный закат,
– так поющий корабль никогда не вернётся назад.
Не обнимет уж больше скалу взбунтовавшийся бог,
натянувший на правую ногу неправый сапог.

Сын мой, оборотень! Мой Агдистис, мой мальчик-мутант!
Я придумал тебя. Я отдал тебе кровь и талант.
И теперь я гляжу, забывая значения слов,
как ты гордо стоишь и уже не пугаешься львов.
А давно ли боялся щенят?
А давно ли...
Давно.

Мой черёд наступает бояться.
Но мне всё равно.


15
Горький вкус во рту означает яд,
радиацию, утро, зубов гниенье,
отношение к жизни и всё подряд,
в том числе и данное стихотворенье.

Горький смех вблизи означает: здесь
жизнь сидит, подстелив уютно газету,
и куски кровавые смерти ест,
и сама над собой хохочет... И это
лишь один из кошмаров, которым день
не предел кладёт, но даёт потачку,
растворив в безликом множестве дел...

Горький свет с небес означает тайну
запредельного града в кольце стены
из огня цвета рыси и изумруда...

Ты не помнишь меня.
Нас не видят сны –
никогда,
нигде,
никто,
ниоткуда...

16
И тогда я решился уйти на Юг
(или Юго-Юго-Восток),
где актёров и пьяниц прошёлся друг,
пёстрой шкурой украсив бок.

Транспаданский упрямец, западный вор,
я приду к ним в жару и сушь.
«Ну, привет, – скажу, – старина Пифагор!» –
и к златому бедру прижмусь.

Поражённое тело белей грозы
и опасней кессонных лет.
И давно уж не слышен полёт осы,
и шмеля тем более нет.

Лики львов, бронза змей, доброта торпед,
кривоулочек наговор,
Пятый Рим, третий мир, толпы тропов вслед
мне вопят: «Запаментай, вор,

для кого ты кровь претворял в слова,
притворяшка-жук, мазохист!»
От хребта отчуждённая голова
одиночей, чем в поле свист.

Тело помнит день, помнит тело труп,
лёд стоит немотой в горсти.
Отделяется лопот от съетых губ.
Как обычно, одно: «Прости!»


17
Из материалов пресс-конференции:

– А правда, что в следующей реинкарнации Вы были Шекспиром... высочайшей квалификации?..
– Чушь собачья! Шекспиром был Гельвий Цинна – и не иначе. Я всегда знал, что на большее этот карапуз не потянет.
– На большее?! То-есть Вы... боже мой!!! Вы были!..
– Ну разумеется.

18
А пока я дожёвываю его жизнь,
утекает-тикает жизнь моя...
Сын мой, с римлянами не вяжись!
Не будет ни фасции, ни копья!

И во мне его полыхает страсть,
а моя угасает,
с того же дня.
Но себя и судьбу мне не за что клясть.
Ведь не я выбирал.
Вызвал он
меня.

И пока я досматриваю его сны,
тает пористый Рим в застойной реке...
Всё равно, мой сын, мы всегда нужны,
даже если сны на чужом языке!

19
Штамп на штампе, буквы на трубе,
праздник отвращенья и свободы
нас уводит от себя к себе
в тёмные невидимые воды.

Где друзья? и кто мои друзья?
Так бы вас и двинул, негодяи!
Но руки поднять уже нельзя,
и башка осталась под трамваем.

Он гремит, тяжёлый, сквозь Подол,
громыхнёт Садовой и Фонтанкой,
только до Джанкоя не добрёл,
заторчав на Энском полустанке.

Жизнь прошла, проскрежетала смерть,
вот теперь бессмертие проходит.
Пьём его слабительную смесь,
очищаясь от страстей и родин.

Остаются только облака
в небе городов, в глазах любимых.
Остаются ветер и тоска,
неизбывны и неистребимы.

Где же наши книжки, где листки?
Оргий председательница, кто ты?
Школьной от до гробовой доски
всё реминисценции, длинноты.

О, поэт Катулл, поэт Катулл!
Мы воруем строки и сюжеты.
Бросил взгляд божественный на ту,
руки щедро возложив на эту.

20
Слышишь меня, слышишь ли, слышишь?
Как ты там, с кем ты, милая, дышишь?
Видишь – август, звездопад, что ли...
Это наши звёздные братья,
разорвав свои платья,
танцуют, танцуют...
И смеются
от боли.

Не снегурочка – вихрь ты и пламя...
Скажи мне, с кем Бог? Хорошо, если с нами.
Но Он на стороне больших батальонов,
и смутны для меня его цели.
Ориентирующийся в улочках ада
не пойдёт больше драться
на баррикадах.
Лабиринты
осточертели.

Не безупречный воин, даже и не бумажный,
я пожелал немыслимого: жизнь прожить дважды.
Вот и расплачиваюсь, но любовь во мне светит,
фонарик из-под одеяла детства.
Мысленно, боже мой! к тебе прикасаюсь,
радость моя нечаянная, горечь моя и завязь...
Мы не прощаемся, не боимся –
не кончается Действо...

21
Говорила муза поэту,
говорила про то и это,
говорила, корила, молила...
И остался слабеющий звук.

Звуку нет стыда и предела.
Нет ему пространства и тела.
Слушать некому
обалдело
дерзкий вызов утренних рук.

Помнить некому тайное имя
и гадать, что ж было меж ними.
Захлебнулось пламя двоими...
нет, двумя...
нет, одним, мой друг!

22
Тьма плещет в улицах и в душах.
Отмотан срок, и жизнь пуста.
Он из горла водяру глушит
у разведённого моста.

Он враг народов, он нон грата
парсуна, он безделья спесь...
Он так устал быть виноватым!
Он так поистрепался весь!

Ползёт вдоль грязного канала
из-под земли неясный гул:
«Умрёшь – начнёшь – опять – сначала –
Кибела – Клодия – Катулл...»
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney