РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Леонид Георгиевский

Проза

28-04-2013 : редактор - Женя Риц





Здесь не все


1. ОТБОР

   Для кого тебя отобрали?
   Их ответ похож на ощущение, которое испытываешь, когда греешь руки о радиатор, завешанный сохнущим бельём. Подмоченное тепло. И всё равно не вынести ни слова.
   В магазине картошка двух сортов: расфасованная по прозрачным пыльным пакетам, называется «отборная», и валяющаяся без упаковки. Вторую нужно долго очищать от земли. Отборный здесь означает просто хорошо отмытый.
   «Ну так иди обратно в грязь». - «Я не хочу обратно в грязь, и я не хочу, чтобы меня сожрали». Сейчас они сделают вид, что уже ответили: тебе покажется, что минуту назад ты что-то пропустил.


2. ТАК ГОВОРИЛ СЕЛИН

   Это интервью Селина приводят как пример маловменяемости: «Почему в ваших произведениях столько антисемитизма?» - «Я много работаю».
   Но разве в его словах нет логики? Без сомнения, если много работать, можно стать не только антисемитом, но и мизантропом. Здесь все это понимают. Можете не беспокоиться. Да, такие вещи раскрывать опасно. Экономика рухнет. Эти, из корпораций, что сидят допоздна, уже настолько укоренились в своём человеконенавистничестве и паранойе, что думают: люди снаружи, уходящие раньше, чем мы, поймут и убьют нас, а без нас всё покрошится и осыплется. Они ещё гордятся умением вставать в пять утра, как будто это что-то хорошее.
   А мольеровский Альцест, говоришь им ты, разве много работал? – Первый переспрашивает у меня и поисковой системы, всё равно не понимает, уходит прочь. Второй отвечает: не было никакого Мольера, это мистификация, литературы не существует. Третий отвечает: это же семнадцатый век, тогда не было электричества, и почти все вставали в пять утра, поневоле станешь мизантропом.


3. ЭЛЕКТРИЧЕСТВО ДЛЯ ЕЩЁ ЖИВЫХ

   Не все. Один исчез, будто и не было. Остальные ничего хорошего не услышат – надо было следить. А ведь как упорно вам внушали, что всем плевать, сколько вас здесь задержится. Ты отсюда видишь края?
    «Выбросьте из дома энергосберегающие лампочки и купите настоящие, которые ничего не берегут, кроме вашего здоровья, необходимого государству. Они быстрее перегорают? На это мы ничего сказать не можем, но соединим вас с оператором, он ответит вам в следующий раз».
   «Не вижу края – берегу здоровье».


4. ЧЁРНЫЙ СНЕГ

   Нужно быть достойным, а ему, видите ли, холодно. / Улица темна, будто чёрного снега насыпали. / Видите – ему ещё и темно!

                                                2013.


Сталелитейные осы


СТАЛЕЛИТЕЙНЫЕ ОСЫ

Слишком больно смотреть вверх. Поэтому они налетают. Жужжат, требуя признаться. Я бы сделал это, если бы мне разрешили говорить в полную силу, но здесь нельзя: я их заглушу. В отместку они будут жалить, пока от меня не останется серый нержавеющий памятник. На этом отрезке памятником быть смешно, да и признаваться тоже.


ЧТО БЫ ТЫ НИ ДЕЛАЛА, ВЫЙДЕТ НОЖ

Не бойся задушить человека заботой. Не бойся превратиться в человеческую вошь. Домашнее создание из мяты и муки. Что бы ты ни делала, выйдет нож. Захочешь задушить, а в итоге зарежешь.


СЕПИЯ

В редакцию пришёл пьяный. Заглянул фотографу через плечо и сказал: «Сепия – “цвет превосходной красоты”? Это оттенок дерьма. В позапрошлом веке жизнь была дерьмом, поэтому ретро-фотки – светло-коричневые. Сепия “делает снимок с ноткой лёгкой тайны”! Тайна – тот факт, что жизнь была дерьмом, ведь нам врут, что она была лучше. Мы это знаем и намекаем на это в картинах-под-старину. А чужие думают – мы производим специально для них мегатонны ванили. Хотим порадовать их неразвитый вкус. Когда же застариваем снимок ещё живущего, намекаем, что он – правильно, дерьмо! Люди сами подспудно ощущают, что они и кто, поэтому сепия пользуется популярностью».
«Чего? – переспросил верстальщик, стащив наушники. – Что застраиваем?..» Фотограф ничего не ответил. Пьяный взял чью-то бутылку минеральной воды и ушёл. Ему здесь и не такое прощалось. Очень хороший человек.


РОМИНТЕН

Видел в «Бауцентре» чёрные обои. Самые дешёвые среди флизелиновых. Не взял. Когда у меня будет больше денег, куплю квартиру побольше, а эту продам. Точнее, долго не продам, если там будут чёрные обои. Или надо будет специально искать сдвинутого. Но сдвинутые бывают не только нормальные, как я: они, в основном, как не я – то денег нет, то недееспособны. Можно купить несколько рулонов впрок, и они будут стоять в углу – потому что чердак я попросил заколотить, - символизируя моё чёрное будущее. Человек, который мне нравится, не одобрит чёрные стены. Он не читает маркиза де Сада и говорит, что фильмы ужасов придумал больной.
Я вспомнил, что хотел уехать на полдня в Нестеровский район, ближе к лесу, лечь на снег и смотреть на небо, но здесь у меня работа, а там – люди; спросят: если ты трезвый, почему лежишь на снегу? Впрочем, пускай спрашивают: меня обламывают не слова толпы, а сама толпа, она даже хуже, когда молчит. Н. говорил: под веществами небо совсем белое, – но я много лет не экспериментирую с этой ерундой. Всё равно у меня не будет ни чёрного, ни белого. Я никогда не уеду в Роминтен.


РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Зачем мне такая гадость, как русская литература? Ведь я просто милое пушистое домашнее животное. Вроде виверровой кошки. И мне надо заниматься простыми вещами – убивать и съедать!


ПУСТАЯ ТРАТА

Видел тропу, кишащую муравьями, божьими коровками, пауками, скарабеями, и надо было идти. Вспомнил джайнов, сломил ветку берёзы, попробовал смести живность на обочину. Ветка стала прозрачной и постепенно исчезла. Насекомых становилось больше. Он искал взглядом пустую тропу и заметил её. Но когда приблизился, оказалось, что она заполнена странной жидкостью, словно глаз после неудачной операции – физраствором. Подумал: эта пустая тропа как пустая трата. Но она должна быть такой, что на неё ступишь, а там будет воздух, и ты пропадёшь, не успев сделать ни шагу. Кто-то предумышленно убрал пустоту со всех его путей и просил передать, что её нет вовсе.

                                                2012.


Возраст


I

   …институт располагался в ободранном подъезде. К профессору надо было подниматься на второй этаж по лестнице с обшарпанными перилами. Обитая войлоком чёрная дверь, какие примелькались ещё в восьмидесятые.
   Казалось, что студенты, которые приходят сюда с айфонами и в дорогих кожаных пальто, думают о чём угодно, кроме науки. Я вспомнил агентство недвижимости, где на десять сотрудников было два безлимитных телефона, в туалете не горел свет, а в списке квартир, висевшем над головой директора, две элитные двушки значились как «замануха», выделено крупным шрифтом. Торговцы, считающие своих клиентов не способными опознать в перечне «мёртвое жильё», надеялись вскоре заработать на стометровый офис.
   Здесь мёртвым жильём был весь институт. Иногда профессор выползал с кафедры помыть железную кружку с коричневым чайным налётом. Он был похож на Эйнштейна, не встретившего Милеву Марич. Зачем дети поступали сюда – надеялись, что уж им-то в старости повезёт? Я слышал о засекреченности института, мол, за этим фасадом скрывается то, о чём нельзя говорить, - так пустоголовая барышня разыгрывает загадочность, подсознательно ощущая, что не сможет удержать мужчин чем-то ещё. Или студентов радовало материальное превосходство над стариком, будто вылезшим из мусоросборника? Так или иначе, наименее глупые из них должны были в итоге понять: если они числятся в мёртвом жилье, они сами неудачники – кому-то отец недодал денег на университет, кто-то недобрал баллов и вынужден был отправиться сюда, кого-то не оскорбляла порезанная войлочная дверь и прожжённые стулья, и эти люди тоже были ущербными, с неразвитым эстетическим восприятием. Их согласие на мертвизну означало, что, скорее всего, ни черта им не повезёт, постепенно они будут сползать всё ниже, и хорошо, если иные в семьдесят будут как профессор – он, по крайней мере, жив.
   Я слишком плохо разбирался в той отрасли, которую он представлял, - я знал только, что в нашей стране эта наука развита не больше, чем строительство небоскрёбов в райцентре. Пару раз я ждал у институтского подъезда мальчика, потом мы расстались. В третий раз я один пришёл посмотреть на красную стену в пять часов. На крыльце никого не было. Сквозь подвальную решётку с трудом пролезла кошка; вчера это была крыса. Профессор вышел во двор выплеснуть из кружки чай. Сказал, что раковина забита, а я, наверно, водопроводчик. Раньше он пил кофе, но запретили врачи. Нет, сказал я, не водопроводчик. Мой портфель, наверно, напоминает слабовидящим чемоданчик сантехника. (В этом сне я был доброжелателен и даже испытывал сочувствие. Может, надо было стать сантехником и подвести к зданию нечеловеческую воду: чтобы она затопила институт и съела дураков до костей, а умных выбросила на берег богатыми и счастливыми; или у неё был бы сложносочинённый состав, чтобы профессорам было что изучать под этой крышей.)


II

   Самые спокойные отношения бывают основаны на садомазохизме. Я всегда предпочитал молодых, младше меня, а Б. было пятьдесят два. Он был ещё привлекателен, но мы оба понимали: пройдёт немного лет, и я уйду. Нас ничто не объединяло, кроме того, что мы не курили и на тот момент не нуждались в любви. Он не требовал от меня сильных чувств, как другие, и это расположило меня к нему. Я был ему благодарен.
   Собственно, его звали не Б. – это имя он взял в честь единственного открытого гея в своём родном городе – это поселение ассоциировалось у меня с вечной мерзлотой. Там выпадал чёрный и жёлтый снег. Когда женщины проходили в пятидесяти метрах от завода, воздух проедал им дыры на колготках. Люди были уже наполовину убиты, что им до каких-то геев. Не знаю, может, он домысливал или сочинял: полуживые жёстче расправляются с непохожими – полагают, что их это ненадолго спасёт. Или я просто недопонимал особенность этих мест – это была уже почти другая страна.
   Его настоящее имя начиналось на гласную. Не буду называть. Раньше, пока он вёл дела в нашем эксклаве, было нельзя, а сейчас неинтересно.
   Однажды я не узнал его на улице. Он уезжал на пару месяцев, я встречался с какой-то необязательной блондинкой, нам обоим было всё равно. Он меня простил. «Любовь, - говорил он, - это для молодых, - и ещё: - Редко можно встретить адекватное отношение к нижним, как у тебя: обычно считают, если ты нижний, значит, баба». Открыто проявлять презрение к женскому хорошим мальчикам неловко, а вот с мужчиной-нижним можно расслабиться; разве тебе не это нужно, спросил я. Нет, удивлённо ответил Б. Я, как дурак, тогда спутал психологическую и физическую доминацию. Он меня простил.
   В окрестностях тем временем нарисовался юноша, мечтающий превратить весь мир в кошмарный революционный трип. Его любимый фильм был «Последнее танго в Париже». Он утверждал, что в этой картинке сочетаются страсть, жестокость и анонимность, и такие отношения надо распределить по всему человечеству. Юноша обкурился и формулировал именно так. Но я не поклонник издевательства пожилых мужиков над девочками, заросшей пизды и расстрела в конце.
   Такие связи, сказал я, ебанатство. Мальчик пообещал приехать. Меня не порадовало его желание обращаться со мною, будто я восемнадцатилетняя барышня с заросшей пиздой и глупой мордочкой. Я сказал, что думаю про его сомнительные тезисы по переустройству общества, мне было не трудно. В ту же минуту я понял, что моя связь с Б. сочетает в себе всё, к чему мальчик стремится, - страсть, жестокость и анонимность, но насколько иначе всё это выглядело!
   У Б. было литовское гражданство; когда его квартиру на нашем хуторе оккупировал взрослый сын, мы ехали в офис, расположенный на полуподвальном этаже напротив милиции. Я как-то хотел произнести вслух: знаешь, находись мы тут до 1993 года, - и остановился: может, до отмены сто двадцать первой статьи такие, как Б., останавливались бы напротив милиции нарочно, назло. Теперь я почти в этом уверен.
   В марте он снова уехал в Литву, и в день его возвращения я встретил человека, к которому ушёл. Я никого не уводил у женщины, просто смотрел в его зелёно-карие глаза и думал: что он делает рядом с этой хабалкой? К утру женщины уже не было.
   Б. купил мне псевдоирландское пиво, которое я уже не пил. Всё-таки полтора года прошло. Вот и хорошо, сказал он, что ты это уже не пьёшь, я и в первый раз хотел предложить «Пауланер», но позже стало не до этого. (Верхний не должен пить много, не больше пары бокалов, это азы.) Я, наверно, стал лучше. Я больше не работал на поганой работе. Я научился выбирать.
   Полтора года назад Б. сказал, что у меня всё будет хорошо. Что я встречу хорошего человека – у меня всё для этого есть. Что он будет этому рад. С отеческой такой интонацией. Правда, я не уверен, что с отеческой: откуда мне знать, какова она: мой отец со мной о таком не говорил, он вообще не говорил – либо отмалчивался, либо орал.
   И я сказал Б. о человеке с зелёно-карими глазами, и он ответил: я очень рад, что у тебя всё хорошо.
   Мы с ним не были счастливы – для этого мы были слишком спокойны. И в нашем не-счастье не было места несчастью. Я бы так сказал, будь я сентиментальной оригинальничающей бабой, но нет, я – это не она.
   И когда прошло ещё полтора года, и мы поссорились с человеком с зелёно-карими глазами, он, кстати, родился в той же местности мерзлоты, что и Б., ну, почти там же, - я думал: зачем Б. так легко отпустил меня? На самом деле никто никого не держал, просто я был огорчён и не мог не задать этот вопрос, хотя бы мысленно. Я не любил Б., а человека с зелёно-карими глазами любил и никогда не делал ему больно. Возможно, в этом уравнении надо было поменять одного на другого, но я не буду.

                                                2012.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney