РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Инна Иохвидович

«М Е Ч Т А Т Е Л Ь Н И Ц А»

06-05-2008 : редактор - Рафаэль Левчин

Всем известно о существовании этих людей. Словно меченые, бросаются они в глаза в любой толпе. Их и видать издалека. Это ж про них сказано, что они «вроде слонов в посудной лавке»; это у них «руки не оттуда растут», одним словом – безрукие они; и много чего ещё есть про них в мудрости народной. Это те, кто и с шестого захода не поступают в ВУЗы, те, которых изгоняют из списка любых «очередников», а если они вдруг да и остаются в какой-нибудь очереди, то как раз на них эти очереди и заканчиваются. А уж если им что-то и удаётся, то обязательно принимает гротескные, шаржированные формы. Эти люди не только барахтаются в паутине целой череды нелепостей, они ещё самим своим существованием порождают их... У них даже и вопроса : «Почему ?» – не бывает, потому как сама их жизнь проходит под вопросительным знаком. И как уж они ни ухищряются не попасть впросак, как ни осторожничают, как ни пытаются играть со своим роком в прятки, ничего не удаётся... Им бы можно было бы позавидовать Ахиллесу, у которого уязвимой была только одна пята (правда, из-за которой он и погиб).
И «полосатости», то есть чередования удач с неудачами, у них нет! Запрограммированы они, что ли, эти вечные неудачники?!
И как ни бегай по не такому уж и большому земному шарику, «от себя», как любят повторять умудрённые, не убежишь! И пресловутый «жизненный опыт» ничем не только не предохраняет и не оберегает «этих», а оказывается и вовсе не нужен ни перед очередным неодолимым препятствием, ни перед наступающей бедой. Всё напрасно, и всё ни к чему!
Череду этих людей в мировой истории начал Иов, проклявший и день своего рождения, и ночь, в которую был зачат! Но его история закончилась всё же неплохо,
( если так можно выразиться – после гибели всех его детей и всех перенесённых им страданий). За свою праведность и отсутствие кощунственного богохульства он получил свой хэппи-энд! Таков был этот невероятный, можно даже сказать
у н и к а л ь н ы й случай во всей истории человечества.
Наверное, потому, что все остальные – не такие праведники, как Иов, они и ропщут на судьбу, и вопят во время её ударов, и задают Господу нелепые, а подчас и возмутительные вопросы... А те, кто не желают терпеть выпавшего на их долю, кому не достаёт сил до конца д о м у ч а т ь с я, добровольно, ( но добровольно ли?) уходят раньше положенного им срока.
По-разному называются они – изгои, отверженные, аутсайдеры... люди без приспособленческих способностей, бездарные в смысле адаптации и интеграции. Та самая «ложка дёгтя» в «медовой бочке» человечества. Никто, правда, не задумывается об оборотной стороне их изгойства – избранничестве, об их изначальной обречённости на муки и испытания на земном пути. Часто их «последнесть» таит в себе право на то, чтобы быть первыми!
И вот повествование о подобной жизни, показывающее, что дело не в стране происхождения или правительстве, и даже не в с и с т е м а х, которые все враждебны несчастному человеку. Человеку у которого только и есть радости, что мечтать...
Сколько себя помнила Рита, мечтала она всегда.
Когда была совсем маленькой, то и мечты были неконкретными, скорее это были сопровождаемые лёгкой, чуть слышной мелодией, голубоватые или розоватые пятна, вовсю светлеющие под веками.
Позже это уже были какие-то неясные видения, а ещё позже грёзы, в которых и она участвовала. Странным было то, что и не она-то это была, а как бы в роли, в образе какой-нибудь книжной героини.
В эти мгновения была она счастлива. Да и вообще т о г д а она часто чувствовала свою счастливую защищённость! Слушая «Пионерскую зорьку», радовалась она, что родилась не в Америке, где угнетают негров, и не на Кубе, где фамилия властителя так похожа по звучанию на материал для летних платьев – Батиста, и не в Англии, в которой разгоняют демонстрации рабочих, и не в... А в СССР – самой великой, самой лучшей, самой-самой стране мира!!! И какое испытывала она состояние лёгкости, почти невесомости, когда слушала свои любимые, зовущие куда-то (в какую-то светлую даль), песни: «Чайка крыльями машет, за собой нас зовёт...» или «То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой, край родной навек любимый, где найдёшь ещё такой...». И хотелось туристом идти в поход, быть геологом или «физиком», чтобы участвовать в спорах с «лириками»!
В девичестве стала мечтать она о «своём», ей одной предназначенном возлюбленном. Но шло время, а «он» не появлялся, хотя песни, лирические и романсы всё твердили о «его» приходе. Уверенность Ритина в том, что «он» придёт, была столь же крепка, как у религиозных людей вера в пришествие Мессии!
Столкновение, реальное, с мужским миром закончилось крахом – её изнасиловали! Насильником оказался вовсе и не страшный на вид человек, знакомый их семьи.
После нескольких эксцессов, чуть было не закончившихся подобным, она перестала мечтать о «нём». Словно прозрев, вдруг поняла, что «он» не придёт, а песни, книги, фильмы, будоража, врут!
И не только в этом открытие сделала она. А и в том, что поняла, как живёт и где! В абсолютном рабстве перед государством-работодателем-«жизнедавателем» – решительно всем! Даже у членов Политбюро ЦК КПСС, у тех прав тоже не было, одни привилегии. Она ясно «увидала» и формы «бегства», возможные для советских людей – в туризм и альпинизм, в клубы самодеятельной песни и клубы «любителей фантастики»; в сторожа и в вахтёры, в истопники, и в газовую службу... Особенно вольнолюбивые шли в «фотонабор»(«фотоволыну») – люди бродили по всему Союзу, фотографировали, а чаще брали старые фотографии, ретушировали их, обновляли... Для интеллигенции самым главным, самой большой ценностью было время – «свободное время», (которого не так уж много бы оставалось после восьмичасового рабочего дня). Оно и было единственной, частной, приватной собственностью интеллигента.
Рита не воспользовалась ни одной из «лазеек» для «бегства из социума», она была из трусливых и только мечтала, о том чтобы как-то «улизнуть»!
Кроме того, пришлось и ей столкнуться с государственным антисемитизмом, и тогда она почувствовала себя на своей Родине – ч у ж о й!
Тогда она начала писать – рассказы, изредка новеллы, очень редко повести.
«Кому повем печаль мою?» Белому листу доверяла она всю п р а в д у, что открылась ей, неведомо и как преображавшую её душу, в которой селились смирение и лад. Ведь оттого, что описывала она всю внутреннюю «тьму» жизни, становилось почему-то светлее! Да и мечты её о некоем «совершенном» Будущем были тоже, несмотря ни на что, светлыми!
На «большую» книгу, на роман, времени из-за более чем сорокачасовой рабочей недели не оставалось. Да к тому ж и быт забирал почти всё свободное время.
Наивность её в некоторых вещах не могло поколебать ничего! Потому и стала она рассылать написанное в журналы, альманахи, сборники и просто в издательства. И ей, естественно, приходили отказы. При советской власти отказы звучали как обвинения – в безыдейности, очернении советской действительности, в мелкотемье, а из-за этого – в неумении увидеть положительного героя – советского человека! В постсоветское время упрекали опять-таки в «камерности» (дескать, всё сцены из «жизни выпивающей богемы»), в жестокости, натурализме, холодности, не-сочувствии, не-сострадании несчастным её персонажам...
Уже мечта о «большой книге» не помогала заснуть счастливой, постепенно
и з в е р я л а с ь она в ней.
Тогда на смену этой мечте пришла иная – об эмиграции. В США, в Канаду, в Австралию...
Как она с удивлением обнаружила – эта мечта, всегда, подспудно, жила в ней
(наверное, с того самого времени, когда осознала она, что Родина не принадлежит ей!)
Она поняла, что это не только её мечта, но и миллионов, живущих в СССР, да и тех ещё, кто и в царской России жил. Потому так упорно и пели: «...не нужен нам берег турецкий, чужая земля не нужна...» И потому любили белоэмигрантские романсы, надрывную цыганщину и вообще всё иностранное, импортное... Чем больше искореняли низкопоклонство перед Западом, чем больше утверждали, что «Россия – родина слонов», и что не только «в области балету мы впереди планеты всей», тем больше людей мечтало об отъезде. Причём всё равно куда! «Куда глаза глядят!» Интеллигенция в громадной стране задыхалась, словно в тесной клетушке.
Рита, увы, как многие люди «не действия» (как сказали бы о ней в девятнадцатом веке – «лишний человек»), могла только д у м а т ь об отъезде. Она не могла ничего предпринять, потому что даже не знала, с какого же конца ей за это дело взяться.
Часто стояла она на своём балконе, с которого открывалась панорама нижней части города. И тогда, в закатных лучах, мечталось о том времени, когда она уедет. По трезвомыслию Рита, конечно, понимала, что никогда и никуда не уедет, не сможет она, не одолеет всех преград на пути к этому, но как же жить без этих «дум» и «придумок»?!
А тут случилось, что к Олимпийским Играм в Москве летом 1980 года тоненький эмиграционный ручеёк из СССР и вовсе перекрыли! Показалось, что «железный занавес» задёрнули навсегда!
Уныло протянулась цепочка лет без надежд и упований, неизвестно, правда, и на что?!
Однако грянул 85-й, началась перестройка, озарившая и Ритино скромное существование Великой Надеждой.
И началось: открыли израильское консульство при голландском посольстве, и потянулись очереди, бесконечные, и не только там, но и на улице Чайковского, у посольства США...
К Рите, перешагнувшей сорокалетний рубеж, вернулись мечтания молодости. И смотрела она уже не журналы «Америка» или «Англия» и не значок с американской выставки, а загранпаспорта со стоявшими в них выездными и въездными визами, и люди вокруг неё уезжали и уезжали...
Она же снова д у м а л а, когда ж, наконец, уедет и она. Несмотря на с и л у своего желания, она б наверняка никогда бы ни на какой шаг и не отважилась! В ней же не было и капелюшечки «актива», «действия», всего одна созерцательность!
Но она п о н а д о б и л а с ь?! Её решили сделать вывозящим «паровозом» (то есть она, как еврейка, в результате фиктивного брака «вывозила»).
К ней пришла старая знакомая – Елена Михайловна, у которой были сын с мужем, которых требовалось вывезти. Себе фиктивного мужа та уже нашла.
Елена Михайловна и сделала всё сама, и «расписала» Риту со своим мужем в каком-то загсе, и достала анкеты, и приготовила для сдачи все документы, копии и переводы...
И тогда уже Елена Михайловна вместе с Ритой в Киеве сдали всё.
Всё это произошло столь невероятно быстро, что она и опомниться не успела. Да ведь о Германии она никогда не мечтала?! Да и как она могла подумать об этой стране после в с е г о! Будущее начало представляться странным и страшным. Но она же ничего не могла поделать! Она уже была с в я з а н а с этими людьми. И осталось ей только создавать «прелестные картинки» современной Германии, хоть и не обетованной земли, но, судя по журналам – облюбованной. Да к тому же, прочтя в ранней юности Ремарка, она и позже читала и любила не только старую немецкую, но и нынешнюю литературу от Т.Манна до Г.Бёлля и Г.Грасса... И подуспокоилась она, и даже стала строить, как и всегда, планы о жизни в аккуратно-чистой, упорядоченной Германии. Мечтала она о покое, об упразднении хаоса в душе своей, о бюргерской упорядоченности, утихомиривающей смятение...
Теперь каждое утро встречала она с «Германией в сердце», думая даже о тамошней скуке, как о чём-то благотворном: может, сможет она наконец-то написать свою основную книгу, свой роман, свой «Опус Магна».
Появившаяся как-то Елена Михайловна объявила Рите, что она нашла для мужа более приемлемую кандидатуру и потому их «разводит»! Рита решила, что это и к лучшему, сама и въедет она в страну, не отягощённая «странным родством».
Всё же, наверняка, есть некая закономерность в том, что люди
н а к а з ы в а ю т с я и с п о л н е н и е м ж е л а н и й!
Вид с балкона на нижний город остался в прошлом.
Но в «новой» жизни место ей нашлось в «углу»! Об этом «угле» ей было известно со студенческих лет, некоторые сокурсники снимали его (то есть проживали в одном помещении с хозяевами)! Тогда она дивилась, как могут бок о бок жить
ч у ж и е люди! Хоть это тогда и было рядовым явлением, в стране сотни тысяч людей ютились по «углам».
Рита была третьей в общежитской (хаймовской), комнате. Одна из женщин, питерская, была не только пьющей, но и истеричкой. Другая, привёзшая с собой трёх небольших терьерчиков, обитавших покуда в приюте для животных, ночью, во сне, жутко кричала, а когда её будили, то бедная женщина не могла припомнить причину своего дикого возбуждения. Вот так они и жили, с нередко вспыхивающими ссорами и спорами, недоразумениями и скандалами...
И получалось, что Рите не до мечтаний стало, а хоть бы насладиться крохами тишины.
Здесь, в Германии, у неё развился комплекс вины! Какое бы официальное письмо, из какого бы то ни было амта (государственного учреждения) ни приходило ей, на их странном, «немецко-канцелярском» н о в о я з е, в каждом случае ей замечали,
ч т о было сделано ею не по правилам, ч т о ей надлежало сделать, и указывались размеры (иногда и в денежном, в виде штрафа, варианте) её вины. Как бы она ни жила и что бы она ни делала – виноватой она была в с е г д а! Даже, если не делала
н и ч е г о! Во всём виновата! Абсолютно во всём!
«Вот и не удивительно, – иногда думалось ей, – ведь словно внутри романа Кафки проживаю, настолько абсурдно всё...»
Через год чуточку полегчало. После «угла» в одном хайме её перевели в другой, в котором ей пришлось делить комнату только с одной женщиной. И повезло – женщина нянчила внука и часто оставалась ночевать у своих. Так что она хоть по-прежнему и проживала в коммуналке, но зато в почти «изолированной» комнате! Главное, что снова вернулись грёзы – о написании книги, «о доблестях, о подвигах, о славе...»
Да в очередной раз не до романа оказалось. Ей ведь исполнилось только пятьдесят пять лет, и по немецким законам она была ещё «работоспособна». Потому её и вызвали в социальное ведомство – социаламт.
Там, путаясь и сбиваясь, не только на своём немецком, но и мысленно, по-русски, она попыталась сказать о себе, о своей жизни, о своих ненапечатанных рассказах, о замысле «большой» книги...
Нетерпеливо перебив её, сотрудница социаламта стала говорить о долге Риты перед давшим ей убежище и помощь государством. О курсах немецкого языка, которые были ей предоставлены, и в конце своего монолога – о направлении её на «социальную» работу.
«Социальными» работами считались работы, выполняемые получателями социальной помощи, которые им находили различные благотворительные организации типа «Каритаса» или различные цайтарбайтные фирмы (фирмы по подбору персонала). Фирмы эти находили самые разные виды работ, как правило, неквалифицированные, подсобные... И брали они не как посредники – разовые «комиссионные», а постоянные отчисления с заработной платы. Да и сотрудничали они с биржей труда – арбайтсамтом или с социаламтом. И зарплата на этих тяжёлых, грязных, немеханизированных работах колебалась от двух дойчмарок до трёх-трёх пятидесяти дойч марок?! То есть эти «фирмы» вместе с амтами отбирали достаточно от заработанного. Социаламт держал получателя пособия на коротком поводке: «они» ничего не могли искать на свободном рынке труда, а должны были подобным образом «работать»!
– Мы не можем предоставить вам работу по специальности, – строго глядя на неё, продолжила чиновница, – во-первых, у вас хоть и подтверждённый диплом о высшем образовании, но он же не немецкий! Во-вторых, ваших знаний языка не хватает!
– Но как же мне быть с ... – залепетала она, подыскивая немецкие слова.
– Ничего, ничего! Среди вашего контингента многие увиливают, не хотят «социальной» работы, ищут чего получше!
Чувствительная Рита задумалась над происхождением слова «контингент». Латинского происхождения было оно и означало – «приходящийся на долю». А мы - «контингент-флюхтлинге» – «контингентные беженцы»
– Интересно получается, – горько улыбнулась она, – на нашу долю выпадает быть беженцами, вечными беженцами, от всех и всего!
Тут её слух уловил в немецком языке чиновницы вонзившееся, впившееся в сознание слово: «Арбайтсшё». Это слово при нацистском режиме было чуть ли не синонимом слову «юде» – еврей! И обозначало оно тогда ленивых, боящихся, отлынивающих от работы, евреев! В первые годы Третьего рейха евреев ещё посылали на «трудовое перевоспитание», в концлагеря. Она вспомнила, как читала недавно, то ли в «Штерне», то ли в «Шпигеле», статью о Магде Геббельс, чей отчим-еврей умер в Бухенвальде от рабского труда, – вот уж и вправду «труд освобождает! (Арбайт махт фрай)», по крайней мере от рабского существования!
Рита попыталась успокоиться. «Ну и что с того, что фрау произнесла это слово. Из словаря невозможно же выкинуть изгаженные когда-то слова! Осталось же слово «фюрер» – гешефтсфюрер (управляющий), фюрершайн – водительские права...» – утешала она себя. И снова постаралась всё объяснить:
-Понимаете в чём дело, я хочу написать роман. Большую книгу. Уже много лет я готовлюсь к ней. Надеюсь, что какой-нибудь фонд культуры и искусства мне поможет и даст стипендию.
– Роман? – удивилась та. – Вы пишете? А я и не знала!
– Да, – засмущалась Рита.
– И что, у вас есть соответствующее образование, вы где-нибудь этому учились? – продолжала свой допрос фрау.
– Нет, специального нет. Вы же знаете, я инженер.
– Так, так, – забарабанила чиновница по столу пальцами. – И кто вам сказал, что вы – писательница?!
Потрясённая Рита тихо промолвила:
– Я думала... это от Бога...
Ответом ей был смех.
Только после этого до неё дошло, что вопрос этой бюрократической дамы был точь-в-точь тем же вопросом , что и в советском, шестидесятых годов, суде, обвинявшем в тунеядстве Бродского. Но ещё более удивительным оказался Ритин ответ на этот вопрос. Таким же, как и у Поэта! А ведь, когда он сорвался с её губ, она была совершенно искренна, и он шёл из глубины её.
На работу её отправили помогать в ресторане на кухне. В «кухонном» коллективе была она самой старшей по возрасту, а делать приходилось самую «грязную» работу. Правда, при немецкой механизации она была вовсе и не «грязной» (разные посудомоечные автоматы и прочая «малая механизация»). Но было так же, как и когда-то, обидно и больно: везде и всюду – неудачница, недотёпа, не человек, а «тридцать три несчастья»!
Дали ей в том же общежитии отдельную комнату, вернее, комнатёнку, в которой даже худощавой ей развернуться было трудно. Но по-прежнему это была коммуналка, где на кухне не хватало на её долю конфорок или духовки, и днями приходилось стоять ей в очереди на стирку. На всё большое общежитие в несколько этажей было только две стиральных машины. И всё-то нужно было успеть, соседи были людьми бывалыми, ловкими, не то что она – разиня и рохля!
В общем-то, всё было почти так же, как и т а м – рабочая неделя, после которой звонкая пустота внутри, и борьба с бытом – только без дефицита, очередей и относительной доступности товаров.
Да и из жилищных товариществ (кооперативов), по поводу социального жилья ей , из года в год присылали идентичные отказы. Она уже равнодушно читала их, хоть и «спотыкалась» почти всегда на общепринятом официальном прощании: «С дружеским приветом!» Всегда на это приветствие почему-то накладывалось принятое в Третьем рейхе, тоже в официальных бумагах, прощальное: «Мит дойчем грюссен унд Гитлер хайль!» – «С немецким приветом и так далее...»
Может быть, самым страшным для Риты оказалось то, что и мечтать, как всю предыдущую жизнь, она уже не могла. И не потому, что мешали взрывы хохота из кухни, где часто выпивали или играли в карты, и не то, что почти каждую ночь слонялись по коридорам незнакомые люди, так что среди ночи она и в туалет боялась выходить, и не многое, «бытовое», другое.
Просто вроде как н е о ч е м стало мечтать и не из чего было складывать «прелестные картинки»! Жизнь, тоскливая и скучная, расстилалась перед ней впереди.
Как-то после рабочей недели, перед выходными, лежала она в кровати без сна и без дум, как вдруг вспомнилось ей: «Мечты! Мечты! Где ваша сладость?»
И в темноте она усмехнулась: «И в самом деле – где?»

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney