РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВНаталия Черных
РОМАНСЕРО Вадима Месяца
15-05-2013 : редактор - Василий Бородин
Светло-терракотовый квадрат книги с небольшой фактурой, на ощупь незметной, с двумя прямоугольниками сепии. На квадрат брошена детская фотография из сказочных времён. Таких лиц у людей сейчас нет. Это спокойный, хотя и несколько тяжеловатый овал, что-то безмятежное в переносице и крепкая шея. Случайно ли здесь это фото - крохотной большеглазой красавицы с кувшином, положившей палец в рот почти неприличным жестом (в кувшине, возможно, молоко). Или это знак - из тех, что возникают на важнейших отрезках жизни - как гроза или радуга. Поза девочки напоминает о картине Гойи, но в чёрно-белом варианте. Капричос. Сон разума рождает чудовищ? Нет, такое фото случайно на обложке книги стихов оказаться не может. Так что за книга?
Новая книга Вадима Месяца - "Имперский романсеро" - как если бы стихи издал персонаж романов Диккенса. И не просто романов, а "Посмертных записок Пиквикского клуба". Канва событий и путешествий, в которой как искра мелькнёт нечто очень, до крови, личное. И вдруг - вставка, рассказ, ветвистый и внезапно трогательный, прерываемый не то стуком колёс не то пьяным гоготом, от которого в праздничные дни никуда не деться. Да, эти стихи почти виртуозны. Месяц как хороший пианист знает, что - с чем (сочетается и рифмуется). И - чтобы не было очень броско: "Отец и Сын - из... глубин". Он может позволить себе и так: "гравием в небесах" - "затянутый на глазах" ("Жмурки в поезде"). Но это умение - сопутствующее любому умению движение - вдруг застывает. Тогда внутри иногда забавной, иногда чуть грустной мелодии возникает долгая-долгая пауза. Я бы сказала, что книга вся построена на паузах. Внутри каждого стихотворения возникает пауза, так что к концу первого раздела - "Гладиолусы" настраиваешься на поиск: а где она теперь возникнет? Это не то забытьё, не от какие двери открылись, из которых вдруг к тебе выйдет... Чингачгук.
Вот "Рыбацкая считалка". Ну что за считалка без ускоряющегося ритма и повторений? Здесь они есть. Считалка идёт в два захода. Кто не вышел в первом, может выйти во втором... Готика какая-то, как сказал бы иной молодой читатель... И вдруг на самом элементарном - "затеряться средь пустыни мировой" - стихотворение складывается пополам, как от боли хватаются за живот. Яблоня-народ-пустыня. Сколько можно - про эти вещи? Но у Месяца так просто, будто и в самом деле вся история человечества - считалка, встают и выходят люди - его люди и его пустыня. Да нет же - это люди и пустыня каждого, кто вчитался в эти стихи.
...причащеньем стала солнечная пыль...
Говорят, от могилы Иоанна Богослова раз в год, в день его памяти - поднимается золотисто-розовый прах - пыль. Солнечная пыль - как солнечный ветер: движение сфер, пыль на стопах планет (богов?).
Долго думала о названии. Какое странное! Ведь романсеро - жанр народной песни, почти ритуальной песни, с определёнными героями, сюжетами и концовками. С жёстким ритмом, на русском воспроизводят восьмисложником. А где тут восьмисложник? Смотрю в разделе, по которому и названа книга: "Имперский романсеро". Отнюдь не все стихотворения написаны восьмисложником! Вот "Смерть героя". Ещё - "Пан Кудревич", "Марфуша" (по ритму напоминает известное романсеро "Из ворот дворцовой башни,/ шаловлива и лукава..."), "Чернила". Но другие стихотворения по ритму никак нельзя назвать романсеро. Ну, придумал бы - ахалтекинский. Конский. Вполне. Так нет: имперский. Тут - "игра в короля", который может получить все три смерти: от огня, воды и верёвки. Имперский!
Истинное искуство, самые величественные его произведения, рождаются именно в имперском строе. Но этот самый имперский строй - умирает. И вот когда он умирает, начинается игра на его трупе. Отвергающее его искусство питается его трупными соками, растёт и занимает пространства. Потом начинается передел этих пространств. Но в этом трупе империи - как странно! - идёт тихая бесконечная жизнь. Бликами, моментами. Месяцу удалось их поймать - стихами. Бессмертные блики - или блики бессмертия. Играющая на солнце пламенной чешуёй христианская рыба. Буддийский лев, заглядывающий в палатку охотника, как хозяин заглядывает к гостю, спросить - доволен ли он ночлегом. Игровое начало в "Имперском романсеро" настолько несовременное, а восходящее к обрядам и ритуалам (для меня преимущественно - Европы), что это раздражает и может вызвать отвращение у читателя с современным понятием об игре (постмодернизм). Месяц, следуя древнему игровому началу, вступает в заведомо неравный бой и терпит поражение. Убили. Пусть в игре. Но осталась песня. Глупо. Надуманно. Но не боле, чем вера в самостоятельность печатного знака.
Присягнувшие морскому янтарю,
одолевшие молитву по слогам,
я сегодня только с вами говорю,
как рыбак твержу унылым рыбакам.
Трепец пальцев обжигает тело рыб,
мы для гадов - сгустки жаркого огня.
Если я в открытом море не погиб,
в чистом поле не оплакивай меня.
Месяц развивает темы русской поэзии (например, серебряного века), как и полагается в романсеро. "Белоснежный ребёнок", который "плакал на колокольне" вызывает в памяти строчки Блока - "причастный тайнам, плакал ребёнок". "За генералом одноглазым" несомненно вызовет к жизни "за Паганини длиннопалым". Примеры не заставят себя ждать. Поэту не нужно расставлять новые ценники на старых именах. Но он может сыграть и спеть смешно то, что было очень серьёзно, и это не порок, а глоток воздуха. Мандельштам, Мандельштам. Да вот он, ваш Мандельштам. Месяц пишет почти без промаха и суховато, как играют на бильярде, цинично - но зато трезво.
В окружающем - почти безвоздушном - пространстве чувства и мысли обострены до извращения. Строительство нового храма вызывает припадок истерии - как же попы надоели. Речь президента или кого там - аналогично: всё врёт. Даже если говорятся благородные слова, за которыми стоят благородные намерения. Вообразим такой диалог: "Я тебя люблю!" - "Может, вы и хороший человек, но говорящих о любви гораздо больше, чем любящих". Реально? Да. Абсурдно? Ещё бы нет! И мы в этом абсурде живём. Месяц как поэт - прекрасно, лучше, чем кто-либо, кого я читала, чувствует и - больше - умеет выразить этот наш ежедневный абсурд, бесконечный сон, в который проваливается всё - яркое величественное и вместе уродливое прошлое; настоящее, в котором не осталось ничего кроме голода на то, чтобы просто быть, люди, имена, города, ландшафты и явления природы. Можно добавить кошек и собак, это для горожан. Чувства обострены и извращены. Так что простое проявление симпатии можно принять как проявление изысканной агрессии. Вы мне о религии? Это для тупиц. А ведь нет ничего сложнее религии. Вы мне об истории? Это для дураков. А что болезненнее и интимнее истории родной страны? Месяц очень чувствует и видит (в стихах это почти кино, по кадрам) это хождение на головах.
Мерзким клубком катаясь
по снеговому насту,
чурка, цыган, китаец:
кто бы ты ни был - здравствуй.
Певец-рассказчик свободен от наваждения злобы. Он не агрессивен. Он иронизирует, грубо и тяжело, как матрос, но эта ирония никому не причинит вреда. В книге есть это: не осуждение, а приглашение. Нет ненависти: они, те-то и те-то - делают плохо. А есть простое: идите к нам. Побудьте с нами. Певец-рассказчик, как мистер Пиквик, зовёт странных персонажей из разных времён и стран, собирает их за свой стол и потом вместе с ними начинает путешествие. Ему могут нарисовать на спине мелом: ха-ха. Могут подсунуть безумную лошадку. Но путешествие уже состоялось. Записки клуба ведутся, дилижанс прибыл на ночлег, и вот, уже звучит новая, и, конечно, очень и очень печальная и трогательная история. Как назвать её? Песня? Но песен много. Слово показалось пресным, а хочется вкусного. Романс? За романс можно выдать хоть пьяный бред отставного лётчика, тем более - за городской. Романсеро! Круг замыкается. Ложь истончается настолько, что сквозь неё проступают черты не-лживого, а сама приобретает лёгкость и невинность театрального газового полотна.
Часики тикают гулко,
время не вяжется с грузом.
По городскому проулку
бежит монашка с арбузом.
В "Рыбацкой молитве" есть веская нота "Безумного рыбака". Эта книга - "Безумный рыбак" - возникает в "Имперском романсеро". Тенью, как огромная рыба под водой. Этот новый сборник безусловно важен и для самого автора - это и возвращение, и новый метод, какого ещё у Месяца не было. Даже привкус искусственных цветов, который неизбежно возникнет у читателя ("Гладиолусы"!), механистичная ловкость стиха - работают на эту книгу. Так - резким запахом человеческого творения - пахнет новый летательный аппарат, построенный безвестным чудаком. Или новый дилижанс мистера Пиквика. Что же, мы будем ждать ваших посланий, командор.
У полыньи, будто вокруг костра,
готовы в нужный час взойти на дыбу,
сидят монахи с самого утра
и, как медведи, хищно ловят рыбу.
В Сибири много рыбы...
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney