РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Галина Ермошина

Стихотворения - 2

17-05-2006 : редактор - Владислав Поляковский





* * *

И еще - Минотавр, земледелец, хозяин, ответчик,
на бессонной странице - ровесник, проситель и ткач.
Отдающему - свет, остаюшимся - жатва и печи
в той последней Тавриде, где жив корабельный циркач.

И отмеченный знак - постоялец и пасынок слова,
вот когда половица скрипит - первый шаг или жест.
Это - завязь и заводь, вернувшись, оставлена снова,
свою лучшую башню - на пену, на вены, на крест.

И выводит расплавленным - тоньше, чем щели карниза,
ту проклятую легкость и смелость непрочных стрижей.
А тетради и зерна - упрямо заученный список
на оконную сжатость и скупость сквозных падежей.


* * *

Здравствуй, ждущая в земляной усталости, и вот наконец ты здесь.
Найди дорогу, входящую тоньше голоса в белые стены.
Лес, вырастающий в озере, тонкие губы дерева - весть.
Ну же, открой глаза, вспомни молчание каменного Вифлеема.

И город рассмеялся тебе вслед, не сумев удержать отпущенное,
и посмотри - это не ты - идешь по небу и плачешь по дому.
И что еще можно отдать - кроме слов - больнее и лучше,
дай себе имя, назови себя им, обернувшись у двери, выходящей в омут.

И ты знаешь - это еще не все, и то, что будет потом, обрывается тишиной.
И я бы отдал тебе этот дым, но испугано слово, вставшее рядом.
И если закроешь лицо руками, то вспыхнут пальцы яблоком и виной,
и вот оно - каменное напутствие, уходящее дальше взгляда.


* * *

Я не знаю, я ли это, Господи,
зацепившийся одеждою за свет,
и в сгоревшем сне белеют простыни,
и предложен правильный ответ.

Мне остаться черною отметиной,
злой осиной, трещиной листа,
червоточиной, расплавленною медью,
ржавой раной в холоде холста,

и царапающим горло словом,
темнотою в каменных глазах.
И молчанье выпадает снова
для того, кто "Радуйся!" сказал.


* * *

И когда отстоится в стакане монета испуга,
расстоянье возникнет из каменных ниш и дверей,
и откроется дом в этот честно вращающий угол,
не забыв обломиться ступенями в спелой коре.

Опасение вздрогнуть, и черные косточки вишен,
выпадающих прочно из наспех украденных спиц,
корабельною памятью, синей молочною мышью
излечить не угар, а картавую ночь половиц.

И оглянется утро короткой усмешкой скитальца,
и откроется рана оставленной длинной смолой,
забывая уставших кричащих по косточкам пальцев,
оставляя дыханье из рыбьего сна чешуей.


* * *

Где короткого вдоха хватает на линию "да",
и поставленный камень сбежит от охраны ворот,
иудейская вера берется из тонкого льда
и идет наугад от вчерашнего "до" через "вот".

И едва отворивший тугую и узкую дверь,
ты вернешься к себе и приблизишься только к нему,
где дотянутся сети до белоголовых детей,
и горящий шиповник узнает недолгую тьму.

И когда разговором наполнится ночь через край,
и убудет вода за горою, вершиною вниз,
ты узнаешь названия слов, отворивших печаль,
что как рыбы плывут, задыхаясь до той полыньи.


* * *

Из названия грусть происходят на свете все сны,
все летучие елки, все легкие взгляды подарков.
Далеко добираться до города чьей-то весны,
если эта дорога тебя поведет мимо арки,

мимо гладких полей до заброшенной этой страны,
до качания веток, до синих звучащих качелей,
где увидишь лицо - оборотную чашку луны
или донышко ветра за веткой рождественской ели.

А потом ты добавишь: за эту уснувшую речь,
за смолистую память, за легкое право разбиться,
как январская ночь открывает колодец дверей
и уходит за нею оглохшей прохладой страницы.


* * *

Огибая неспешно эту злую нетронутость черного мыса,
на коралловой щепочке в белый свой путь пускается Одиссей.
Оставляя себе под ладонью размятые стебли мелиссы,
оставаясь собою, в полынную землю соленую землю посей.

Конопляные зерна взошли на промокшем и горьком настиле,
и разорванный парус заплатками, листьями выпрямлен, прост,
назову тебя так - океан или море, или другое имя,
ты останешься в иле, все равно ты останешься и остановишь их рост.

Если бы мог, ты сейчас рассмеялся ненужным и гулким спорам,
и если бы видел - глаза откроешь и говоришь через голос дней,
как пена о берег шуршит, и говоришь - отправляется в море,
огибая черные скалы и войны, раскачиваясь с палубой, Одиссей.


* * *

Так узнаются дни в городе с твоим именем,
где капли огромной воды снова сильнее, чем горы,
и вдоль соленого камня - твои водяные линии
и виноградных улиток влажные разговоры.

Возле испуганных глаз - озеро с твоим именем,
медленное касание змей и большой травы,
около круглого берега спят водяные лилии,
мимо горячих рук и больной головы.

И каменное спасение от кружения синего,
будет земля развернута на рождество слюды,
и по песку расходится светлая жалоба имени,
милость картонной важности или печаль воды.


* * *

Ласточки улетают сквозь море в Древний Египет,
а фараон улыбается своей ледяной гробнице,
скован будущий дом, синий кувшин не выпит,
капельки перелетные на уголке ресницы.

Это болтливые греки заняты разговором,
а черные египтяне учат слова во сне,
медленен рост колосьев, их восковые зерна
прячут желтые реки в тающей глубине.

Гибкое и спокойное вдоль тростниковой сырости,
их безразличное время снова на выходе ждет,
накапливая дорогу в длинной неторопливости,
ласточек черная память сквозь черное море ведет.


* * *

А дельфины не могут долго держать печали,
рыбьи шорохи в медной расплавленной вазе не зря,
чья вода ведет к переменам из дня и дали,
и на дне восковые фигурки и бабочки у фонаря.

Ты торопишься в этот прямой и заржавленный воздух,
караваны ближних путей, не приводящих к раю,
что же должен опять принести - в кармане осыпь
медных трамвайных дней, желтая сеть сырая.

А дельфины не знают ни печали, ни страха,
там, где их потеряли, не вспомнят, где уронили,
а где-то во внутреннем море большая есть черепаха,
что все это собирает и не делится с ними.


* * *

И спеет крапива к далекому судному дню,
и суд одуванчиков будет неспешен и прав,
из грустного груза не скоро поверить огню,
отнятой сирени и всех неразборчивых трав.

От недостающихся им не достанется дней,
в молочную пенку неловко вкатился закат,
и кто ей поможет узнать, что же было за ней,
а голос из голоса прочно увязнет в руках.

От неназывающих лучше не будет вестей,
тому, кто поверит, что это - всего лишь болезнь,
придется сложить из еще остающихся тем
грибную погоду, ручную карманную лесть.

Придется прочнее, и двери не сдержит засов,
где спеет крапива и тополь весь пух отдает,
а каменный город все мельче бросает песок,
и кто от небывшего сможет избавить ее.


* * *

И за выход к морю заплачено черным дельфинам,
и оракул, вчера объявившийся в Дельфах,
говорил, что видел их уходящие спины
с каменистого дна у текучего медного шельфа.

За придавленным мысом у камня не спросишь дороги,
остановленным солнцем у ветра нашлась перемена,
там, откуда пришел незнакомец, названный богом,
остается ручья золотая древесная пена.

Это дикие соты собрали горячие капли,
и ореховым ветром остались на ветках укусы,
возвращается вестница вестью и воздухом мятным,
и подходят дельфины к подводному черному мысу.


* * *

Кто назвал твою рану и кто просыпал горох,
так колени болят, и не разгибая лба
полынья замерзла, не искривился рот,
и твоя забота - соль и печная труба.

И повторяя скрипы скифских сырых телег,
дом оставался и был оставлен дом,
тесом и лесом проверен и слух, и след
из прошлогодних, из прощенных солом.

Первым слогом отпущено за двоих,
дымом взят подорожник, и короб сбит,
кто бы и знал - не выдаст раны твои,
соль и земля - почва твоих обид.


* * *

Сон прилипает к руке - путь от коры до кожи,
голос спешит ко лбу - обручем или светом,
дождь позади окна словно поможет тоже,
пристальнее обид не выбирает ответа.

Белый бумажный дом - пыльный уют карниза,
сломанный сон вещей осень не утешает,
связан город узлом, точка любая близко,
это почти и не зло - просто она чужая.

Что унести с собой - возвращение, ожиданье,
дерево, воздух, кора - вечер повис в воде,
дар, карусель, полынь - больше не помешает
светлый соленый разлом - путь от него к тебе.


* * *

Медленней, медленней оставаться в пределах воды,
оправдание сделано из железа - оно не поймет,
потом придумаешь или отыщешь сквозь шум и дым,
оставив пряжу, поставишь точку, получишь лед.

Из камня - песок, из рукавов - ракушки с песком,
заставит вернуться, выберется со дна,
чтобы потом обрадовать и рассказать - о ком -
произношенье нетвердо и речь темна.

Отрывные крылья уставших словарных гнезд,
рукописную память сменить на письменный стол,
убежать задумавший, ты не минуешь мост,
там, где тебя по слогам прочитает шеол.


* * *

От зеленого города долго будешь слушать и тратить.
В луже ночная луна смывает пыль со стороны обратной.
Обрадовав сон стекла, стекает вода живая -
до вечера, до темна, до первых холодных трамваев.

Вода замерзающая не превратится в лед,
туман - это не снег, память о доме - не спрашивай,
ждет только уставший, нетающий - лишь идет,
вчерашний, громкий, незавершенный, старший.

Время - помеха, шуршанье в печной трубе,
сон мышиный в жарком июльском сене,
разведи руками - расскажи о себе,
вычитание да сложение, письма о дне и лени.

Клубочки ежей впитывают молоко,
сон ужей скатывается в низкую реку,
никогда, всегда, только теперь - превращаются в "далеко",
листья складываются в кораблики - плыть доверено из варяг греку.

Так вспоминается только длинный утренний сон,
за приплывшими следуют ибис, змея, черепаха,
признаваясь, сравнивая праздничный край имен,
от часов, перелетов, дневного неверного страха.

То, что останется - остается лежать в траве.
"Я тебя попрошу" превращается в "что тут сделаешь" и "не сумеешь".
Голос рыб плавает в Сене, земле, Неве,
Справедливость - всего лишь то, о чем потом не жалеешь.

И "я люблю" превращается в "легче сказать про себя",
и "если бы ты могла" становится помощью или условием повторенья,
существование писем оправдано их приходом после дождя,
скажи о себе, оставаясь там - в начале имени, лета и дня творенья.


* * *

Разного солнца ждать, как ответа воды,
падает в воздухе, тает в земле потом,
я же не рыба, чтобы все время плыть,
если мои плавники связаны подо льдом.

Надпись горячая, что сгибает лодки борта,
жить и считать, как просто уходят дни,
красный, коричневый, желтый, видимо, он пустой,
возраст непрочный согни, взгляд наклони.

Все, что здесь есть, закрыто теперь для тебя.
Расписание выпрямит из-под кожи травы.
Камень о камень так ударяет слюда.
Песок прорастает сквозь желтизну земли.


* * *

Пожалей чужое и отпусти,
мимо голоса голоса тихо войдет вода,
где «далеко» раскрывает свои мосты,
дверь распахивает невозможность «всегда».

Сухое облако дня, осьминожий рай,
пустотелая вишня, кротовый ход,
выйди первая – камешки сосчитай,
притягивает, задыхается влажный рот.

Прикосновение спит, золотая змея.
Рыбаки принесут нам полные сети песка.
Повернись, отыщи, окликни меня.
Имени нет, молча свернулась земля.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney