РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Александр Бараш

Счастливое детство. Ретроактивный дневник

07-06-2007 : редактор - Павел Настин

            Двор дома, где я провел детство. Как будто в проекции с уменьшением – в мучительно-странном, заставляющем трясти головой масштабе… Сквознячок тягостности – скорее всего, не от невозможности совпасть, а от опасения – впасть, в детство, в буквальном смысле. Ломота в висках, резь в глазах… Желтая пятиэтажка, шестидесятых годов минувшего века, недавно отреставрирована... милый такой курятник, вроде курной избы в краеведческом музее или Златы улочки в Праге… Трудно только… вернее – болезненно - представить, как тут – в музейном павильоне имени Кабакова - жить, а не пройти по туристической касательной… Ну, это разговор типа – «А как мы жили в коммунальных квартирах? – Как? плохо жили, очень плохо – много болели, рано умирали…»
            Палисадник, оградка, клумба… «А вот здесь была яблоня, где лет в семь-восемь я ползал в темноте раннего вечера – и подслушивал взрослые разговоры старушек у подъезда…» «А вот и яблоко висит…» Но – все это вприглядку: чтобы съесть – надо вернуться. Или: чтобы вернуться – надо съесть?..

* * * * *
            Остановка автобуса с трехзначным номером у станции метро ВДНХ. За спиной - на кончике перманентного стального плевка примерз первый советский космонавт... Что я должен сделать? А, да - переступить несколько раз, правой, левой… поближе к остановке - диспозиция перед осадой задней двери… Во все части тела залита, как ртуть, депрессия - с каждой рукой и ногой надо разговаривать…
            Поджигаем еще одну табачную палочку, подпираем плечом столб, капюшон куртки на голову… нащупываем в нагрудном кармане плэйер, и, прикрыв веки, в сотый раз тихо киваем: Сюзанна Вега, i am sitting in the…

            Автобус – 25 минут Ярославского шоссе - по дороге к мертвенно-голубому дому на пустыре между автострадой и лесом. Головокружение, дурнота… первобытно-индустриальный nuliverse-выселенная за окном.
            Номер дома и номер квартиры – тоже трехзначные. - Закон больших чисел для маленьких людей. Меж тем, то ли не маленькие, то ли не люди… Здесь года три – перед своим отлетом на Запад - жил мой брат. Потом столько же примерно - я. И – туда же. Хотя, скорее, оттуда же.

            В стенном шкафу между дверью в квартиру и ванной обнаружился навал старой одежды с кисловатым запахом. На стене на кухне - попытки кубистических композиций, прервавшиеся на вечерний чай – и в этом положении повисшие; окно, с видом на зеркальный корпус напротив.
            В “большой комнате” - два относительно жилых места среди пустыни (скромной и тихой, как сельское кладбище в торфяных лесах…): рядом с окном маленький письменный стол (из школьного детства), его почти целиком занимает – пишущая машинка, на нее хорошо класть голову… В дальнем, наиболее защищенном углу – диван, за гладью стеклянного журнального столика... топкий остров то одиночного стона, то двойного постанывания..
            Напротив, через шоссе, универсам. Перспективы стерильных - от продуктов - полок, с ровными рядами плюшевых мишек и пластмассовых ведер, где-то в углу, в закутке – что-то условно-съедобное… Как-то я прибежал сюда – надо было срочно купить молоко для простуженного ребенка; десять минут до закрытия магазинов, молока больше купить негде в радиусе нескольких километров… И оказался внутри выбора, в котором так любили ворочаться шестидесятники (своего рода грязевые ванны) – и куда я вляпался, как их непосредственный преемник.... приемник... этических представлений.... Молока в молочном отделе не было, и в напряженном размышлении, куда теперь податься, с опережающим чувством вины перед ребенком, я уже шел к выходу... но тут краем глаза заметил, что из подсобки, рядом с молочным отделом - выкатили тележку! К ней тут же слетелись старушки – и началась сопящая суета… Следующий кадр: ребенок-Даня, приподнявшись на кровати, тяжело, в несколько этапов, сглатывая – старательно пьет горячее молоко. Его отец (“Россия, лето, рефлексия…”), полулежит рядом, опершись лбом на руку, закрыв глаза… и приходит к выводу (все приходит, и приходит…): а выбора, собственно, не было. Между прочим, старушек (“слабых”) не пришлось даже и отпихивать... – просто протиснулся как все - и взял…
            Так что же это было? А ничего и не было – кроме уникального, явленного в субъекте, сочетания убожества жизни – и извилистости рефлексии. Может быть, это сочетание – наиболее интересный продукт советского социума.

* * * * *
            В молодости я думал о том, откуда ко мне пришла модель поведения, на которую я извел отрочество и юность: упоение полной, «после ядерного взрыва», безнадежностью - в соединении с теплом товарищества с существом противоположного пола. Тогда я решил, что виной этому - слишком буквальное (слишком читательское) следование сладкой отраве заглотанных где-то лет в 12 (чуть ли не самый опасный возраст для сентиментальных организмов) «Трех товарищах» Ремарка.
            Безусловно - здоровее было бы воспитывать чувства на Генри Миллере или Лоренсе Дарреле, привив их себе вовремя, а не на 20-25 лет позже (восприяв в нужный момент и в цивилизованных дозах чужой опыт преодоления травм..-- в этом, вероятно, и должно состоять подлинное образование). Положим, Миллера и Даррела тогда просто не было, в брежневской России. Но было что-то другое - если не в книгах, то в жизни, и если не в нашей, то по соседству. И дело скорее всего в том, что я - не видел других моделей. - Выбрал ту униформу, которая показалась ближе телу.
            Но почему из радуги вариантов я «подсел» на самый блеклый цвет: пассивности, отстраненности, запрограммированного лузерства?
            См. место происхождения - первертно-ласковая ниша советской интеллигенции. Такая теплушка, тихо и никому не мешая - катящая в крематорий (не в Освенциме, а где-нибудь в Ваганьково), с песней «Возьмемся за руки, друзья». К этому подталкивали: социалистичность брежневской эпохи (у тебя будет по минимуму - но «все», - но при условии, что никакой самодеятельности, «ебись, но тихо»); интересы власти, нуждавшейся в соответствующей типологии среднего служивого слоя...- и духовно-душевные лидеры этого травоядного карраса (как насчет ответа за тех, кого приручили?), культовые фигуры, воскурившие на месте религии и мировоззрения - сектантский дымок «костра, который создает уют»: еловые сучья, миазмы оттепельного энтузиазма и эвфемизмы застойного негативизма.
            Но то, что я так радостно, потеряв голову, залип на долгие годы именно в эти мутные воды, явно связано с тем, что вариант - совпал с личными склонностями: то ли врожденными, то ли благосформированными в самом раннем возрасте. Подтверждение тому - то (наиболее горячее, как в игре «тепло-холодно») воспоминание из времени пребывания в детском саду, которое могло бы обойтись и само собой, оказаться самоценным без всяких комментариев - буде изложено с достаточной точностью.
            Господи, это ведь как вызывание духов! Меня вдруг обожгло ощущением снежинок на слегка запекшихся губах, примерзания варежек в мелких льдинках - к металлическим прутьям ограды. Чернота раннего московского зимнего вечера, где-то, наверно, между четырьмя и пятью часами. Мы - с ней -- стоим вдвоем в битом полульду-полуснегу у ограды детского сада, держимся за решетку, - вглядываясь в тьму, откуда должны появиться припозднившиеся родители, чтобы забрать нас из казенного дома. И тихо, спокойно, почти не разговаривая, знаем, что никто и никогда за нами не придет. Но греемся медовым, без тени сомнения в нем, -- товариществом... - в выдуманной, опережающей события, беде.
            От образа партнерши осталось ощущение чего-то каштанового, кареглазого... пятилетняя Жюльет Бинош в коричневой круглой шапочке... но без этого сводящего с ума сквознячка предательства, который придает той - такую вяжущую зубы соблазнительность... как запах качественного французского сыра.
            Насчет «конца света» - все «по жизни», в грибообразной тени последних ста лет. Объективная фальшь - в смирении перед ситуацией, в ее разыгрывании и разгоне и - еще пуще - в безоглядной ставке на товарищество.

* * * * *
            Задано: “Homo Transit”. Всякая ситуация, в том числе географическое положение – выползень, как Пушкин, перед смертью, назвал свой сюртук (выползень – старая кожа, оставляемая змеей).
            Смена страны – как для животного смена ареала, лет десять уходит на адаптацию (новая шкура, другая пластика…) А если в процессе линьки находятся параллельно и все страны обитания?.. и темп их трансформаций опережает возможности ориентирования – ты сам перетекаешь в какие-то новые формы, пытаешься понять хотя бы это… но твоя мутация запаздывает как минимум на фазу, определяясь уже устаревшим соотношением с окружающей средой?..
            Остается только перевести, конвертировать «междустулье» в международность – в центре процесса чистое, прозрачное удовольствие от путешествия… все «воплощения» - условны: «средства передвижения», в любых смыслах. Куда? – к почти болезненному содроганию – понимания, чуть ли не единственной разновидности гедонизма, доступной в непосредственности и полноте.

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney