РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Пётр Разумов

ДУХ ЕСТЬ КОСТЬ

07-07-2013 : редактор - Василий Бородин





[предисловие для несостоявшейся книги стихов Галины Рымбу]

Как мы понимаем это выражение Гегеля? Дух есть производное слова как вещи и формы. Дух пребывает в разломах. Он есть эффект присутствия, иллюзия, которая всегда следует за телом как его тень. И он есть Реальное, то, что никогда не означивается, но всегда стремится стать явным, не находя опоры в слове как форме.
Попробуем поймать этот разлом, т. е. провалиться, поддаться магии слова и стать частью игры под названием Речь.

«Против шерсти мира поём!» – эта заповедь Мандельштама разрешается у Галины Рымбу консервативно. Она поёт по шерсти Традиции, где уже пребывают Осип Эмильевич и Елена Шварц. И это оказывается против шерсти Времени со всем, что в нём есть.

вжимаясь в плащ, где чёрный остов птичий
к земле, рыдая, припадёт?

Галина не делает пастиш, не учиняет над предшественником ни игр, ни тризн, она его подхватывает, вживляет в себя. Делает это дерзко, даже нагло. Но как ещё может поступить ответственный писатель, если культура и письмо – это эхокамера (выражение Ролана Барта). И позиция пишущего после всегда уязвима. Каждый преодолевает страх влияния (выражение Хэрольда Блума) по-своему. Кто спорит, кто ёрничает, кто сдаётся и пишет вне очерченного круга. Но самое сложное и самое важное – подхватить, встать в круг, чтобы волны чужой речи прошли и по твоему телу, не подменяя его, не стирая – а определяя!

и разнотравья долгий жгут
стяну над веною твоей.

Кость стиха формируется под его мясом, безликими комьями чужих, всегда, заведомо чужих слов. Чудо поэтической речи есть синтаксический эффект. Только поэт может так быстро считать варианты соответствий, находя единственно верные, что получается никогда не бывшее. И – одновременно – бывшее всегда. Это уже эффект речи как речи, т. е. потока, поддающегося дешифровке, обратному обращению в мясо.

а дорога тает
змейкой в молоке,
и легко летает
ангел в колпаке:

«воздух, воздух, ты тяжёл,
в сердце ты, как нож, вошёл,
выдох бесполезный».

якобы над бездной
одуванчик цвёл.

Метр и рифма даны как форма, которая ещё не воплощена, которой ещё нет. Речь есть пространство фантазма, того, что должно, чего отчаянно хочется. Но стоит форме закрепиться, стать каноном, – всё, нет вообще ничего, ни речи, ни формы – одно подобие, бесплодная сухая земля без растений. Говорение – это качание языка от его предзаданных элементов к воплощению, которое происходит не до конца. Язык застревает на полпути, он весь – мерцание: форм и смыслов. Статика разрушительна, лишь одна небрежность двигает чувством и стихом. Кость не вынимается из-под мяса, потому что тогда – смерть и груда элементов там, где жила жизнь.

нет, правда так:
в том городке всевышнем
мороженщик тележкою гремит,
дурак монеткою звенит…
и связь… нет, не берёт в подвале!
но если страшно мне – в ту, костную, телесную тюрьму?

где всех нас умерли.
поцеловали.

Когда-то мне казалось, что главной задачей поэта является создание оригинальной картины мира, т. е. пересоздание вещей и пространства вокруг них путём их неузнавания в мутном глазу речи – всё должно быть странно и по-хорошему отчуждено от прямого указания. С этой точки зрения стихи Галины Рымбу предельно авангардны. Не экспериментальны, а органично грубы и первобытны. Здесь всё неустойчиво, потому что неузнано, карнавально пришито / оттопырено так, что желающий может узнать, а может сделать вид, что не узнал и пококетничать с той, что только любимому откроет свою тайну – с самой Терпсихорой, спустившейся с тучки на тонких стиховых каблуках.

в другой мне раз оса приснилась,
она среди зимы проснулась
и хочет всё в компьютер залететь.
мне страшно было на осу смотреть.
мне страшно рифму к рифме подгонять,
невыносимо больно и противно,
уж лучше в лодочке по воздуху летать,
где жарко, холодно и дымно…

Тайна поэта в том, что он лентяй. Он бесконечно отлынивает от работы, забывая не только знаки препинания, слова, рифмы – вообще язык, обнажая Речь. Красота открывается только в [рабочем] беспорядке, в укромном уголке, где всё свалено в кучу – в мусорной корзине, куда пошло всё ненужное обыденному, профанному, прибыльному. Поэт весь состоит из убытков, никчёмностей, неудач. Он вьёт своё гнездо из того, чего лишены деревья – носители языка – из их останков, из того, что и словами не назовёшь, из буквенной пыли, из самой руды языка.

квартиросъёмщиков страда над тонким мраком проплывает,
что здесь забыли вы, афины и амуры? их маковые лбы
не нужно целовать, и в женский робкий стан краснофигурый
вино солёное вливать.

Когда сам мир – пастиш, остаётся только возвращать сущему строй, вдалбливая в прошлое себя, весь этот сор, из которого, как кажется, ничего не растёт. Это только видимость, что дерево растёт прямо, вверх, на самом деле – оно, скорее, склонно к глубине, оно вживляет себя в грунт языка, памяти, культуры, чтобы цвести и давать плоды, полные тлена. Так устроена природа, что необходимо пожирать, чтобы умножаться, да и просто – быть. Это защита. Это беззащитность. Жадность есть желание. Боль есть условие жизни, если мы хотим хотя бы оставаться тем, что мы есть. Поэт всегда экзекутор предшественника, самого себя и читателя. Кость растёт в темноте.

ну, синтапит, повелеваешь ли ты
миром лапкой одной?
двигаешь горы из пустоты,
воздух швыряешь ночной…

Кажется, мы слишком самоуверенны. И всё это слишком романтично, слишком убийственно для нормы. Но что есть сила как не обладание материалом? Что есть правда как не произвол чувства? Что есть дух как не кость Речи, которая всегда под языком – тем шершавым ложем, что у каждого в обычном его рту – шевельни, и польётся музыка!

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney