РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Станислав Бельский

ЮЛИЯ СТАХОВСКАЯ

11-07-2019 : редактор - Женя Риц






ЮЛИЯ СТАХОВСКАЯ - киевская поэтесса и переводчица. Родилась в 1985 году в Житомире. Лауреат конкурса издательства "Смолоскип" (2008). Автор сборников стихов "Зав'язь думок" (2003), "Червоні чоловічки" (2009), "Verde" (2015). В качестве переводчицы приняла участие в создании книги избранных стихотворений Чеслава Милоша "Підказаний Мілош" (Киев, 2012).

Перевод с украинского Станислава Бельского




все возможные вещи

что нам остаётся кроме как проходить сквозь прекрасную суть всех вещей
быть пронизанными снегом его крохотными спицами
ехать на вело так чтобы лассо его шин ловило серого быка дороги
срывать засохший листок с куста шиповника в надежде что уже скоро весна

болеть лёжа часами на диване в сладком изнеможении
выздороветь и мчаться как белка в колесе вперёд вперёд вперёд
держаться за руки любить разлюбливать снова любить
тихо шептать твоё имя как клочок фольги из шоколада
сквозь белые краешки твоих ногтей пробивается первоцвет
такой ненавязчивый март в этих краях

только в мае начинаются ландыши и я люблю твоё сердце
а что нам ещё остаётся
...
верить остаётся только верить в милость всех возможных вещей
которые нас окружают в кровь лёгкую и холодную тяжёлую как оловянный шар
стоять мой друг только стоять остаётся нам чучелами над огородами
в этой стране славянской поросли: лесов трав полевых приречных аиров

катится и стрекочет голос ночью когда же становится на лезвие утра – тихнет и вянет
что тогда будем делать мой любимый как выпутаемся из милости
всех возможных вещей


камышовая летопись

всё так понятно
как прыжок кошки охотящейся на ошалевшую муху
в июньский задушливый комнатный зной

периной тополиного пуха покрыта река
возле запущенного парка
и далеко не роскошной плотины

зелёной ряской покрыта и комариным кружевом
эротическим как им самим кажется кваканьем жаб

никаких тебе развлечений
всё предместье вынуждено прижаться к воде
к гидрам речным и гидропарковой хвое
к осоке и головастикам
к беззубкам из класса моллюсков
к вёртким пиявкам
ко всему этому ихтиарию с плавниками
жмётся и просится

только ладонь лодки как знамение
скользнёт по небосводу поверхности воды –
и снизу окунь запишет окуню в камышовую летопись:
в лето Божие 2009-ое а от сотворения мира 7517-ое
великое видение было от края залива и вплоть до рукава
так что на несколько минут солнца не стало
и страх великий и смертное знамение
и трепетание чешуи
...
а это те которые просились
стучали в двери воды
и им открыли
как мухе форточку


щука думает

люди залегли на дно стёртых до подошвы дворов

в глазах у них верховодки и когда луч как чайка падает
они шмыгают в уголки и тогда настаёт такая ясность
что видно как в глубине зависает насыщенная щука времени
и несколько окуней ей маячат

но щука думает о чуть рыбьей косточке самолёта наверху:

это так же как смотреть на отполированный оклад ногтя
и думать о евангелии


фруктовые сады

утро – это пора ожидания себя
это вкус молочной карамели натощак
это острорукие лучники возле укреплений глаз
и носовых форпостов
это маленькие мулатки семян в дневном яблоке
съешь их они полезны там есть йод
и старые фруктовые сады
ещё до того как их наделили общей памятью

я иду по этой памяти как по туннелю как по червю
и лишь теперь замечаю сколько сочных лиц
и сколько лиц окаменевших как мошки в янтаре
и мой янтарный сдавливает руку
как сдавливают пешеходов йодовые пласты желтопада
а мой дед говорит тише не надо орать
ведь и так каждое утро у организма оратория

сердце – перкуссия
печёнка – виолончель
лёгкие – духовые

и я прислушиваюсь что там доносится из оркестровых ям тела
и мы смеёмся и дед говорит: это рукоплескания съешь их

а лучники понемногу исчезают в шотландских снах
со своими минутками через плечо
и входят в носовую башню ветров
оставляя при входе оборонительное сопение
и бубны из яблочной кожицы поспевшего ренета


эклектика

ночь раздувает жабры
она тяжело дышит
её боковая линия скользкой дороги
проходит вплотную к моему дому
она ничего не слышит ибо глуха

луна это разрезанная
дорическая колонна над рекламой
путёвок на кипр

мы знаем о больших ураганах
тысячи желающих просто бросались
в море с пеной на губах
они на девяносто состоят из себя
то есть из воды
а скелет это просто эклектика костей
и стройное соединение позвонков архе

желающие чувствуют как вибрирует вода
обогащённая светом

как атланты держат как кариатиды
невидимые хранители уменьшенные
до размеров нашего воображения
где-то между первым и вторым этажом

и колонна понемногу приобретает свойства луны
а тело костей
я уже не знаю где искать начало
нашего кипра


выход

как хорошо вам в мягких коконах исследовать каждый метр сна
и улыбаться тому что жизнь – это маленькие порции мороженого
нанизанные на ложечки миндалин
и холод уже не достанет в подворотне финку
и не покажет её металлическое ребро – единственный взблеск во тьме –

как хорошо им выходить из подъезда в тихую пору около двух часов:
двое а Третий – сын – ещё на руках маленький счастливый и заспанный –
смотрит на илистое небо как-то неуверенно и взгляд Его виноградный
будто катится по тарелкам родительских лиц но никакого ответа
только у матери развязался ужик волос
а у отца дёрнулся кадык остро словно гвоздика


оптика

дождь снаряжает караваны травы
она напивается из бордюров и бурдюков
а на углу прорвало трубу
раскидало щебень как гречку
сдвинуло оптику луж
так что самые мощные телескопы
не могут найти небо
мудрецы торгующие в палатках
тонкими ковриками и лампочками
затюканные торговцы

дождь расскажет всю правду о любви и о мести
в шёлковом фильме
о капле что убегает от труб
о мыле что понемногу выходит из колеса перевоплощений
он знает что ливни не выход так же как и злость
а лишь утоление жажды бордюров и бурдюков
когда зелень в разливе
и до осени хны и ясных парикмахерских инструментов
длинная прядь ночи с лунным серпом


холод и стекло

в последние тёплые дни жуки отогреваются на солнце между трещинами в коре

как мысли в извилинах
это последняя дань холоду жертва дождям

в последние тёплые дни осень устроила благотворительный сбор стеклотары
говорю вынеси ей мамины флаконы из-под духов бабушкины масляные баклажки
дедовы винные бутыли свои пузырьки из-под зелёнки

только не сдавай папин набор бокалов и очки

жуки лезут друг на друга в предзимнем экстазе
не думай о красном
лужи уже покорились асфальтовому рабству
небо почтительно наставляет и отдаёт свой монокль

дед костя поднял пивную бутылку – на зелёном пузе ещё есть пена –
как яблоневый цвет – последний откуп – бабьему лету бабы нилы


кит дорог

о великий кит дорог
три дня и три ночи мы не покидали
метро твоего тела
синица реки натягивает вены
тинь!
грех – это скольжение по поверхности
самих себя
писать светом как мелом
по зелёным доскам твоих глаз
цинь!
комната как изгиб твоего колена
мягкий и сухой
и мы спрячемся в ките
в его голове
как в алькове
и будем читать из рук
как изголодавшиеся псы
которые блаженно косят молочные поля белков
и любовно туманятся
к великой собачьей матери
где-то там на углу улицы
возле изгиба твоего колена

 
* * *

спит твоё сердце
под сводами грудной клетки
как между рёбер костёла готического
стиснутое и молчаливое
нераспетое нецелованное

для чего вены расправляют свои ветки
когда свет падает в одну сторону
и застывает как тайна
какая небесная иерархия сквозь радужку
витражей проступает
вопросы множатся муравьино
с недавних пор я кусок сахара приберегаю
для их нехитрых нужд
но ответы надо мною книжно смеются
и в каждой дневной виноградине
будто в икринке       
я вижу как проступает тонкий хребетик –
veritas est – оно твердеет и набирается
сил ежедневно и ежеминутно


* * *

в этих холодных кельях за которыми присматривает зима
деревянное распятие акации слегка шелестит
пустыми стручками наших голосов

забытые птицами гнёзда – взъерошенные травы –
несколько чьих-то волос тёмных как цыганская кровь –
листок смородины и белые крапинки счастья

из-за холма виден город его алюминиевый дуршлаг
пропускает сквозь свои отверстия пространство
вот сквозь прорезь домов
видно возбуждённую и тёплую трубу тэс

вот яр открывает кусты
вот белый гидропарк натужно стекленеет
как гранёная хрустальная ваза в бабушкином серванте
вот ты кормишь из рук белку и она хватает
ореховый мозг осени и прячет под снег
в песок и мокрую хвою


* * *

санта веранда аве
площадка и стол дОмино
мария вешает бельё на тонкую бечёвку
голоса робертино лоретти
сокрушённо соловеет
соломея крушельницкая
её мотыльки ещё спят
в надбровных дугах чердаков



* * *

река – длинная жёлтая гадюка
завораживает белую мышь луны
а небо такое безоблачное
и никакого убежища гласным
имени моего только йода капля

лишь мощными согласными
заслонюсь как щитами


ненавязчивая глубь

весной когда серые мышиные тени исчезают
и белые клочки снега как чайки
стремглав бросаются с наклонных крыш вниз
и летят несколько этажей так что я начинаю верить –

они увидели внизу небольшую рыбу в наших глазах
и сейчас хотят её схватить погрузиться в мою карь
погрузиться в чью-то синь пронизать его серь

встань возле длинной гортани трубы сожми кулак и подумай:
на самом деле они разобьются
на самом деле они просто ищут повод
ведь люди так редко поднимают глаза к небу
и всё труднее увидеть глубь
ненавязчивую как детский смех


спокойной ночи, Марта

жабры вентиляции полны историй со всего дома
в этих проходах застряли отборные яства: вечерние воркования за столами
бучи и скандалы детские визги утренние смехи
чья-то соседка звонит верлибром:
"...в моём аквариуме случилось водное приключение: оборвалась боковая жилка стекла
и поэтому ты мне нужен: поднести вёдра найти выход
думаешь это так естественно: ловить красных рыбок правды
среди маленьких гупи, неважных сомиков, нехитрых улиток
смотреть как покапывает ночь: из чернильных её красок один фиолет
прислушиваться к дрожанию: крылышкам дневного света..."
чей-то сосед зовёт в рифму:
"...марта марта принеси мне подсоленной воды может какого-то регидрона
всколыхни шторы выпусти кота на край балкона намажь бутерброды застели кровать
марта когда мы будем спать?.."
кто-то молчит и молчание его – пахучее – тайна роз –
круговерть и палец на губах: в магазинчике немых двери на защёлке
движения только сквозь вентиляционные маховики крадутся
он и она прислушиваются: спокойной ночи, Марта


ложки-мы

вечера наивный ситец –
гололедица

в эту хрусткую и не морозную погоду
мы как две ложки из одного сервиза –
одинаковые узоры
только ты – большая столовая
для супов и всякого там
только я – маленькая десертная
для желе и не только
но – поверьте – обеими одинаково
насытиться можно

рыба – бьёт свет
и домино оживших окон разлетается
по дому: кто-то есть

мы как две ложки из одного сервиза –
одинаковые изгибы
не остро а плавно так
уют прижимает каждый
уголок ко стене


звонкие предместья

звонкие предместья города ж
как столовые приборы
моя железная дорога на 13 персон
с холодными вилками рельс
или
как линейка в ранце первоклассника:
всегда мало
и всегда поломана

наскок на эту тишину
между станциями удачен
хватаю её самый большой кусок
где-то между полем и лесом
лесом и полем

и вот последнее лезвие цикады
чиркает о голову мака
и он облетает
как голова иоанна

а старая железная дорога шарахается
от тебя и меня и наших наскоков

она затихает
она задыхается
и входит в вечернюю аритмию


Verde

Наша встреча напоминает двух пташек,
которые этой весной в первый раз условились вить гнездо:
поначалу смущённо, а потом всё более деловито.
А рядом забор снимает мягкую рукавицу мха,
и мы находим соломинки слов,
зелёный ветер заглядывает в их сердцевины.
На краю тротуара штормит от авто,
мы пытаемся назвать цвет воды под мостом.
Она ведь ещё слепая – говорит кто-то – словно котёнок.
Ты смотришь на дерево так,
         словно у тебя бутон вместо сердца.
Я спокойней – у меня на левой ноге пробился росток.
Уже знаю, кем буду этим летом.


Имено

Зелёная бутылка июня с трухлявой пробкой зноя
стоит на самой вершине горы и блестит: панцирями крыш,
окнами зданий, шелестящими закладками деревьев между страницами улиц.

Ты знаешь, у лета имено сидровое, и если тряхнуть – оно взрывается:
яблоком города, грушами куполов, попкорном запахов.

Мы нашли эту бутылку на горе в тени мирного куста,
и посмотрели сквозь пузатое дно июня, и произнесли его.

Мы увидели кошачьи пирамиды ушей в траве, и переполох муравьёв
возле стен наших ног, и притворное спокойствие города на левом берегу.

Мужчина рвёт ногой тысячелистник, женщина хватает ртом кашку,
ребёнка пока не видно – сидит в неизвестном цветке,
и пчела щекочет лапкой его неопылённое имено.


Орфей

Глаза мои засыпает песок рассвета.
И трудно понять, то ли холм пятки реален,
то ли мелькнула белая лань лодыжки.

Орфей созывает существ, как умеет:
иногда это бывает блюз –
так много в его звуках воды,
иногда блестящее лезвие –
тогда кроты зарываются глубже –
такая сила в этой глубине.

Пусть каждый будет тем, чьё в нём сердце –
сказано нам в один погожий полдень,
когда лиса радуется своей хитрой шубке
и мышь дрожит, словно драже.

А он сидит совсем неприкаянный
от веса сердец внутри себя –
словно камней в потоке.


Часто по утрам

Часто по утрам,
когда возле водонапорной башни
собирается вороньё,
и верхушки деревьев похожи
на всё ещё неспелую смородину
с тугой мякотью,

неоптимистический пейзаж
привокзальных построек
вырисовывается из линий на руке
и мчится по путям в красное.

Тогда серый мост прижимает
свой мокрый хвост к земле,
и первые пассажиры,
жмурясь от сонных движений,
семенят по нему,
складывают в клетчатые сумки
свои линии – разума, судьбы и сна –
между молоком, сыром и старыми газетами.

Так, что хочется просто долго стоять
и смотреть, как белое отражается в реке.
И только изредка на придорожных столбах
ухают совы.





 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney