РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВДмитрий Гаричев
паводок отодвигается
05-08-2017 : редактор - Женя Риц
А.
1.
лес закрыт на маневры, горит его ткань плечевая
это из-за плеча говорит
сирота лучевая; и ты, трансильванский иприт
все здесь жили, и ночью вставали к окну
пили воду одну, лёгочными детьми дорожили
сосны трогали, ели с земли
на цистерны взошли их, и даже не всех положили
то есть, тоже внемли
сколько хватит песка, и пока что река не срослась
видишь, правда такая спаслась, как в пруду одноклассник
так слепяще близка; видишь, машут из танковых рощ
русский хвощ и бессмертник напрасник
немощь гневная их искупает военную мощь
не кончается праздник
2.
за офицерское поле, где королёв
тоже испытывал что и не объяснить,
всех подлежащих постигнет один улов,
медоносное знамя, великая сныть.
одуванчиковые кости летят как от
взрыва в метро, от счастья в глазах рябит;
стебелёк выгибается кровяной, открывает мельчайший рот,
называет тебя войной,
за рукав берёт, как един человек убит:
подожди со мной.
***
за матерей, отдавших голоса,
простим-простим тогда непобеждённым,
но даже зубы не вернувшим им.
в одном ковше, несущем нас живыми
над кольями зимы, как в дендевском аду,
непроходимом снизу, и в картонных
торговых рукавах, полувоздетых
над головой реки, и в подставных
аттракционах, стянутых на площадь
из закарпатья, с музыкой такой
пропащей к нам, и в кафельных тенётах
с разбавленной водой, уже тогда
мы проиграли их, сперва по локоть,
а там ещё по грудь, и дальше вплоть.
на дне их сумок, якобы в челне,
в одну муку бескостную слежались
все приношенья, до конца прижались
почтмарки и наклейки на чечне.
воротники дымятся под дождём,
но яд просрочен, музыка не светит
в такую ночь, и нас никто не встретит
куда мы их однажды приведём.
Т.
к пасхе смиряются тоже кто как свисал
с поприща сквозь страховочные ремни,
отгорают наверно, лежат в конце этажа
яко в пещере седмь
паводок отодвигается от больниц,
проступают эмали, светлеют рвы,
новые дети всходят по одному
на санитарный вал
несколько дней предместья озарены
как в пятьдесят втором, шестьдесят втором
при справедливых секретарях, когда
можно еще было жить
спящие просыпаются раньше всех
в ризах цветных, отстиранных навсегда,
с пением в окнах, и некому пожалеть
наш разоренный ад
***
вот идет украден флик никчёмный, в трещину сочась между мирами:
это тоже хлеб неизречённый, и не за такое умирали
кто смотрел все дни содома в девять или десять лет с отцовских плёнок,
чем другим заняться в двадцать девять вечером, когда уснул ребёнок
тем же движим, в офисном стакане вместо ненадёжного giovanni
и туберкулезного гобоя ставит батл сд и джонибоя
есть два стула, но и есть глухая комната с запаянным окном,
где шоссе пустое под огнём с фонарей лежит пересыхая
якобы последняя страна, до одной оси усекновенна,
длится одному ему верна и понятна как у всех наверно
houellebecq
ночь происходит не принадлежа
направо от москвы спадает жатва
на поездах с остатком тиража
когда задрёмывает провожатый
и отвечает как из гаража
другие дети на вднх
лакают кровь, не знают, как распяться
но осыпаются, когда проспятся
уже как из песка издалека
мы всё прошли, и всё нам помогло
как бы благословение легло
на карты клубные без погашенья
всем видно нас, и к нам на afterglow
не нужно никакого приглашенья
разденься на платформе и оставь
иди в свой дом, сестра ничьей свободы
ключицами фарфоровыми вплавь
пока что марсианские билборды
просвечивают мартовский мазут
подсказывают, как тебя зовут
***
церковь-укр'аинку, сломленную в судах,
выставили с казармы, остался один погон
из фольги шевелимой, и обнищан своих
сводит в красивый погреб отец адриан.
мы не любили их, кажется, никогда:
на листовках писали, что благословляют спид,
и христос на стене возносился как хвостокол, -
но на виду держали их, на виду.
что-то теперь творится в сосудах их,
провод прямой приторочен ли с СБУ,
страшно поют под нами о чем таком, -
неразрешимо, господи, прекрати.
вынь их на место, пожалуй, приблизь до нас
жилки их женщин, пятна их стариков,
клапаны кровяные, запястный пот;
пальцы вложить дай честно, дай нам сказать.
А.
спустимся на землю как святые,
несмыванной славой повитые:
крепь другая, оторопь другая
выше нас растут изнемогая.
этих рытвин ясельных молочных
несколько в проточинах неточных,
несколько советских медвежат
нам равно теперь принадлежат.
нам везут что для спасенья надо
с корсуни и сергиев-посада
в наши полымя и грабежи,
с чьих вместилищ, долго начиная,
навязает сырость речевая,
пробует простые падежи.
снега, снега полные ресницы,
не скрывающие ничего.
неосвобожденные больницы
так же томны, спросишь с них чего.
в продподвалах, вызрев и блеща так,
хлеб светает с вымытых лещадок,
как с преображенья, и вино:
это тоже не объяснено.
тот же круг, и музыка осталась
где была, но внятнее не сталось
склейщику, повстанцу, близнецу
всех отпавших, так что augen zu
вслед за мною, чтобы не пугалась;
двинемся на них лицом к лицу.
***
в виде небольшого человека
ночь стоит на лестнице пожарней.
набухает проклятая дискотека
в девяносто пятом за бомжарней.
клубный дождик из технического натра
окропляет загнанные лбы.
поздний мальчик, видимо, с театра,
на мысках взрастает для мольбы:
если правда, что газета пела,
как казнящ танцпол,
как несут сломавшееся тело
вниз на воздух, где контейнер полн,
или же увозят под прикрытьем
ставшее и нищим, и бесполым,
а другие заняты соитьем,
но таким же гибельным и подлым, -
не оставь на лестнице кислотной
флаерка, гноящаяся юность,
на расклёв для эос чистоплотной:
ночь в тебе убережётся пусть.
чтоб и через годы, не лажая,
даже если место снесено,
продолжалась музыка чужая,
шло необъяснимое кино.
я тебе не любящий подпасок,
мне чудно с твоих никчёмных плясок
и глупей твоих не слышал притч;
столько в тебе извести и пыли,
но пока багажник не открыли,
будь счастливей наших спящих, bitch.
***
дом, где мы спали, и голубь к утру изошёл
пеной больничной, уже не попался мне.
дожили бы до третьего срока, мог бы лучше тебя кормить,
не водить пешком через два моста.
столько наоткрывали, и столько же отлегло.
проще купить фалафель, чем пиццу или хот-дог.
юность другая явилась лечить страну,
стикеры прилагая к язвам ее.
вот они плещут, не связаны по рукам,
мальчик в косоворотке, девочка с плавничком.
стыдно не за себя, а за тех, кто тебя любил;
будто им было что еще выбирать
***
я числился изменник и пролапс
а ты свободная пехота
и мой отец записан был ernst kaps
а твой что помнить неохота
твой был насрать болгарин или серб
присыпан пудрой мотыльковой
а мой носил на месте фризский герб
под спецодеждой бестолковой
и я запомнил гончие снега
рек оловянные верховья
пороховое небо над кирхою
а на тебя беззубая лузга
налипла от затылка за спиной
и перья с птицефабрики пристали
как призраки на вечный проездной
в двадцатке до электростали
мы здесь одни а их не развернуть
лицом как не вернуть трамвая
но гаснет свет и всех уже по грудь
объемлет полость хоровая
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney