РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВЮрий Смирнов
Вспомнили, написали, умерли
08-09-2020 : редактор - Юлия Тишковская
Клетка
За несколько стен
От меня
Так громко поёт ребёнок
Так радостно
Самозабвенно
Что понимаешь
Через минуту
Заплачет
Какую-то чушь
Про медведей
Которые ниндзя
О, сладостный мир
Детских сказок
Где толстое злое
Животное —
Бесшумный разведчик
Вот уже
Ласковый папин голос
Сказал это вечное
Заткнись
Так отмирает детство
С каждым неправильным
Словом
С каждым неброшенным
Взглядом
Я встану с дивана
Толстый и косолапый
Бесшумно дойду
До двери
Глазок в коридор
Нет коридора
Нет никаких детей
Нет стен
В местах обитания
Медведей-ниндзя.
Родина
Родился в Барто
На полянке с зайцами,
Побегайцами из реальности.
Переехал в Крапивин,
Строил замки,
Натягивал тетиву,
Дружил вечно.
Рванул в Сэлинджер,
Ходил в гимнастерке,
Любил на крыше.
Учился в Уэлше,
Престижный вуз,
Лучшее кладбище.
Вернулся в Ремарк,
Где провел долгие годы,
Пил рекорды,
Любил от экватора до горизонта.
Отправился в Кафку.
Видел маршрут убийцы.
Был одноногой птицей.
Проживаю сейчас
То ли в Прусте,
То ли (скорее) в Бэнксе.
Мир втянул живот
И влезает в экран смартфона.
Это, сынок,
И есть настоящая родина.
Декрет о часовых поясах
После того как из часа
В марте изъяли минуту,
Мы посмеялись.
Во-первых, они идиоты.
Время не подчиняется власти.
А, во-вторых, мы просто будем
Немного быстрее
В беге и страсти.
Ну, сократимся на два поцелуя.
В июле, в знойном июле,
Когда плавился город,
Как мозга фрагмент,
У расстрельной ямы,
Они отобрали у нас пять минут.
Мы закрыли фейсбуки
И инстаграмы.
Мы торопились.
Нас ещё ждут.
Пятьдесят пять оборотов
Радости
Аморе, аморте
В августе, перещеголявшем июль
В жестокости,
Они в неутомимой свой подлости
Забрали у нас полчаса.
Скорости колеса
Не хватало, мы ссорились,
Время нас убивало.
Мало.
Мало.
Мало.
В сентябре нам оставили
Тридцать секунд.
Комната для свиданий.
Как ты тут?
Нормально, всё хорошо.
Номер тридцать четвёртый
На выход пошёл.
Милая лапа,
Я ещё не сошёл с катушек
И свои дни
Убиваю
Как нельзя хуже
Целую твоё бедро
Чаще — в воображении
Слева — бесконечное жжение
Будто старая тряпка
С изображением сердца
Тлеет
Ворую минуты
Лучше меня прятать время
Никто не умеет
Треугольник
Доктор,
Я так люблю лежать на вашей кушетке,
Пряча явное, выпячивая тайны.
Доктор,
Стоит над городом появиться авиалайнеру,
Я давлю на воображаемые гашетки
Своей безумной зенитки.
Я боюсь.
Лупит пульс.
Он летит прямиком
В наш многоквартирный дом.
Я от пота промокаю до нитки.
Превращаю белую птицу в огненный ком.
Пациент,
Это септембинг,
Боязнь атаки Аль-Каиды.
Скажите,
Когда вы в них попадаете,
Вы икаете?
Нет.
Тогда это лёгкая форма фобии.
Я читала на нашем внутреннем форуме.
Попробуем вальпроевую
В комплексе с фолиевой.
На грани фола,
Но помогает.
Доктор,
Ещё я пишу стихи,
Но их никто не лайкает
И не шерит.
Я не могу заснуть,
Пока какой-то гороховый шут
Не нажмёт «нравится»
Моему шедевру и откровению.
Пациент,
Это синдром Блаувитца.
Ожидание душевного сахара.
Я не знаю,
Как от него избавиться.
Не пишите какое-то время,
Пошлите поэзию нахер.
Доктор,
Вы ругаетесь.
Пациент,
Не обращайте внимания.
У меня комплекс Гальцева-Тарнопольского
И разлад ментального питания.
А ещё, пациент,
Я боюсь пациентов
И образования плаценты.
Мне гадала цыганка на остановке маршрутки,
Говорит,
Берегись, красавица,
Того, кто шутит красные шутки
Про закоулки плоти.
Опасайся того,
С кем бы ты не против.
Дай тысячу —
И я тебя вычищу.
А не дашь денег —
Погружу в темень.
Доктор,
Эта вредная ведьма
Вас запугала.
Предлагаю —
Давайте сходим куда-то,
В Третьяковке скоро
Выставка Шагала.
Или просто посидим в кафе,
Съедим пиццу…
Вечер рисует на лицах
Доктора и пациента
Знаки рекламного заоконного света.
Им сейчас
Ну никак нельзя
Выйти из кабинета.
Потому что сгорбленный,
Кашляющий, в капюшоне,
Ищет новые головы
Для украшения
Подножия трона.
Через полчаса он выйдет
За границы их района
А пока он там
В тени клёна
Индейцы
Полтора года разбирал вещи отца.
Медленно.
Файлы.
Старые фильмы из диких мест.
Книги, похищенные у меня.
Тонны спецификаций и смет.
Снасти.
Папа был мастер охоты на щуку,
А на меня все виды добычи
Наводили смертную скуку.
Папа видел рыбу сквозь муть и хрусталь реки.
Помню, мне семь,
Я читаю Фрэзера Золотую Ветвь
Или Формэна Сила Правой Руки.
Днепр.
Речище.
Идолище поганое
Белое,
Будто брюхо гигантского сома,
На подводных крыльях летит
Само.
Местный лымарь цыгаркой пыхтит.
Песок на зубах цикадой скрипит.
Папа мне говорит
Иди и лови рыб
Я говорю нет
Иди и поймай леща
Леща я уважал.
Встал и поймал леща.
Папа умел видеть рыбу сквозь толщу вод.
Папа умел, как индеец, читать небосвод.
Папа умел, как индеец, сплести узор из следов.
Папа умел, как индеец, избегать больших городов.
А я, как индеец,
Всю жизнь ношу волосы ниже плеча.
И всю жизнь прислушиваюсь —
Барабаны ли не застучат,
Сексоты ли не поймают меня, как леща.
И всё, что у меня из индейского, —
Злая медвежья душа.
А впрочем, у меня есть хобби.
Я учу индейские диалекты.
Когда Маниту будет столь добр,
Что впустит меня из долины смерти
В долину охоты,
Я смогу сказать на языке лакота
Добрый вечер
И поинтересоваться здешней вечной погодой
На языке сиу.
Во-первых, отец, это вежливо.
Во-вторых, просто звучит красиво.
Бабочка
Нет более сладостного занятия,
Чем подсматривать
За чужим отдаленным безумием.
Этим сумеркам разума
Уже лет пятнадцать, не меньше.
Эта внешняя для меня женщина,
Тогда почти девочка,
Почти переехала
В рубрику мозга “разное”.
Но вот почему-то поймал
Ощущение нежности
Из смеси кислорода, азота
И любимого углекислого газа.
Познакомились мы в две тысячи пятом
В Живом Журнале, тиндере сисадминов.
От ее букв пахло корицей и тмином,
От ее фото вставал даже полицейский лежачий.
Она ишачила танцовщицей
Где-то в Юго-Восточной Азии.
Вернее, везде в Юго-Восточной Азии,
Перелетая из Бангкока в Макао.
Называла меня махаоном,
Потому что большой и мохнатый.
Очень любила рисовать бабочек.
Ее бабочки были будто сшиты из тряпочек.
И это был первый сигнал тревоги
Она еще представлялась двуногой,
Прямоходящей, элитной, лаковой.
Сетовала на дороговизну Гонконга,
Напивалась и плакала,
Что ее позавчера без гондона,
И она теперь в панике.
Спрашивала, как там на родине,
Я отвечал, как в Гернике,
Через двое суток после налета “Кондора”.
Она не понимала, о чем я,
Но ей нравился тембр моего голоса
В скайпе.
Когда фалангисты заняли город,
Они решили срубить Герникако Арбола,
Старый дуб, символ свободы Бискайи.
Это так интересно, милый
Я никогда не был ее этим самым милым.
Просто болтали.
По запросу украинского МИДа
Ее искали, но безуспешно.
Родители безутешно квохчут —
Пропала доча
В неведомой юго-восточной точке.
Потом примиряются с неизбежным
С приходом тысячной ночи.
А через пять лет она мне написала.
Верите, это было страшно и дико —
Получить уведомление о письме
Без вести трижды убитой.
Она пела, что у нее все хорошо,
Она — белая бабочка в священной роще.
Где непонятно, где Будда, где дуб,
Где нет ни сложнее, ни проще,
Нет ни трясины, ни гнили,
А есть только сладкий воздух
И неслышный стук колеса махаяны.
И в самом конце прилетал махаон.
Не ты ли?
Не я ли.
Вспомнили, написали, забыли,
Вспомнили, написали, умерли,
Обелиском черным застыли
С белой бабочкой мраморной
На граните.
Звуки
Арсений Тарковский
(как хорошо, когда к твоей фамилии нужно обязательно
прибавить имя, чтобы тебя узнали, не спутали с сыном),
Так вот, Арсений Тарковский
Считал, что в Херовогаддо
У каждого дома
Есть свой неповторимый голос.
Есть звук.
Что вокруг города очерчен
Звуковой круг.
И если ты хочешь безмолвия,
Надо ехать в степь,
На немую волю.
Степь молчит,
Даже если гудит батальон шмелей
И шуршит котильон ветров.
Степь хоронит своих воинов и воров
И молчит над гробами.
Ни проклятия, ни молитвы.
Но вернёмся в город
Радостной виноградной улиткой,
Послегрозовой.
Купол снят.
Город давно и надёжно немой.
А ещё пять миллионов лет назад
Музыка была здесь стержнем
Оси.
Взяв в до-мажорной гамме
Полуфинальное «си»,
И перебегая на ленивый
Провинциальный красный,
На багровое содьфеджио,
Я слышал
Из каждого дома
Клавиши
Струнные
Духовые
Вокал.
На худой конец,
Мастер художественного свиста
Прибывал на вокзал.
Да что говорить.
На моей маленькой улице в сто окон
Жили два великих саксофониста.
Звук победил.
Звук прорвал кокон.
Звук уехал, опережая носителей звука,
Звук уже пел в Гамбурге,
Трубил в Лионе,
Натирал канифолью себя изнутри
В каком-то совсем невозможном
Мельбурне,
А мы ещё молча бродили здесь.
Как тогда говорили — для мебели.
Между большим и указательным пальцами
Гигантского несуществующего памятника
Нейгаузу.
Старый солярис
В полумёртвом порту
Бетельгейзе, восемь
Я работал на баре
В ту дурацкую осень
И ко мне
Как на службу
Приходил на стакан
Один бывший
А, может, и нет
Капитан
Он кричал
Командир
Наливай до краёв
А не так
Как тут льёт
Тыловое ворьё
А напившись
Шептал
Через стойку
Убью
И убил бы
Шламазл
Тренированный гад
Но, поверьте, что
Восьмирукому мне
Его нож
Его дедовский лазер
Его гипнозахват
Были равно смешны
Помню
В Красном Гель-Гью…
Впрочем, речь
Сейчас
Не о моём ушу
Ну, короче, летун
Упивался в лапшу
И
От стойки не отрывая
Лицо
Говорил
Командир
Командир
Командир
Командир
Я рассказывал
Про
Убегающий Мир?
Он рассказывал
Про
Убегающий Мир
Ясен пень
Он рассказывал это
Мне
Каждый день
Про планету
Где он повстречал свою тень
И как
Бросил свой
Бессердечный линкор
И как ликвор его
Туманил ликёр
Из неведомых
Диких зелёных цветов
И как он танцевал
С голубым леопардом
И как
Будущих душ
Миллиарды
На деревьях висели
В весёлом лесу
И как та
Что давно
От удушья
В далёком краю
Выбегала
На земляную косу
Когда он на вёслах шёл
К их дворцу
Из сапфиров
И странных листьев
Как однажды карниз
Рухнул вниз
Будто выстрел
Внезапно
И они хохотали
Под занавеской
И трахались
Троекратно
Барахтались
Как молодые коты…
Утро без десяти
Дверь захлопнется
С треском
Стоя дремлет гарсон
К капитану придёт
Его старый приятель
Наркотический сон
Я стараюсь
Сегодня не слишком шуметь
Впрочем
Как и всегда
Вдруг
Не сон
Может, смерть
И тогда всё изменится
В жизни моей
Я пронырливым стану
Как
Тысяча змей
Я уволюсь
И по дешёвке куплю
Космолёт
Буду первый в галактике
Бармен-пилот
Я проставлюсь на славу
Я забацаю пир
А потом
Навсегда улечу
В Убегающий Мир
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney