РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Аркадий Драгомощенко

* * * (Ольге Галатоновой)

14-09-2006 : редактор - Владислав Поляковский





(примечание редактора: за стихотвореним следует прилагающаяся к нему авторская записка)

7. 09. 06

О. Галатоновой




Пожалуй, не отыскать тетради, где об этом, как если бы
на самом деле и было — напрасный труд.
Ветер обходит заресничные области падения птицы;
ни имени ей в полынье Эреба, ни зрачку — различия,
даруемого мерцающим опереньем,
                    а по краю вдобавок едва доступные рассудку буквы:
битвы росписью по острым порогам бессонной окисью
воздушных смещений в утренних сумерках утихающей тушью, —
нисходят по уступам слоения во мнимую глубину, где угли йода.
печеный картофель, рапа к перламутровым карпам
в распыленных прорехах пурпура. Дым таков.
Уместен и легок в этих краях, отчасти подобен беседе
                  мотылька с прядью тления; впрямь, будто мир накренен...
Иногда расстояние в своей безвидности превозмогает
                           тягость числа его возводящего в хрупкую меру распри, —
                                и все же сколь ослепительно случается постоянство.
Так в сновидении лезвию неизменно явлено
                         блаженное истончение, словно падать бездонно
на детских качелях, летящих в одну только сторону, —
конечно, тут уж не до тетради, страницы, листа разжеванной
ежевики, однако сколь просто писать там, за спиною у тени,
разрывая, к примеру, паутину кленовых семян в стекле не тяжком.
Так же легко вести рукою по тропе остывающей амальгамы.
А казалось, податься немного за подоконник, минуя
кофейные пятна, табачные крошки, прошлогодних дождей потеки,
и в лицо прянет улица немыслимым ускорением речи,
летящей сквозь водопады света медленным разореньем
(помнишь, как в тигле соли раскрываются мидии?)
                                 расколотой воздухом птицы, или удаленьем пловца
над размеренной поступью вод, восстающих в воде водою —
волной за волною, ступень за ступенью, звезда за звездою;
                 перечислением и ты нанизан на чечевичную праздность.
Причем, не двинуть рукою, когда из нее на глазах
просыпается наземь муравьиная оторопь как бы признанья,
опустошившего радужное роенье зрачка у подножной пены,
                                    там где не были. Не успели. Теперь — не знаю...
Сейчас кажется, что хотели. Не прав? Возможно.
Хотя разве это что-то меняет? Разве изменит что либо
прямизна предлога в обоюдоостром теле глагола, сотканном из
двух линий лезвия, летящих в купель истончения, то есть туда,
где снова расходятся в стороны, и в прикосновении к которому
                     материя находит нужную недостаточность в миг перехода?
И ты восходишь в самой осенней невидимой точке.
Вот она движется стеной словаря, чьи гнезда, под стать алкоголю,
прозрачны, умножением вырваны настежь, а в ту осень
лишь дынный гул, ожидание звонка, непрочные пальцы, и ничего.
То есть, ничего не добавить. Потому что понятно,
выпадает всегда лишь страница. Не более. Ну, пусть еще одна.
Пускай какое-то время. Утро, к примеру. Возможно и полдень,
не исключается полночь, висок, темные губы, предплечье,
                 после чего, словно спазма гортани, восток.
Es gibt der Tod, also gibt es die Hoffnung. В ином кодексе знаков.
Безусловно, так переходим от улицы к улице.
Проводим время от одного горизонта к другому.
Перемещаемся от строки к неотличимому следу.
От формы к ней же. Одному и тому же. На пустыре за домами,
                  в просторно разбитых стеклах, в аттических зарослях пижмы,
                         в океанической хвое немотствует близорукая искра.
В ней все сойдется, как крыло колеса с колеëю.
Повернись и иди. Если снег, то — спиною.


Записка

Все же странная история, даже истории сопровождают написание этой уже неиссякаемой в желании  записки, взявшей начало в минувшее воскресенье вечером, но так и не нашедшей, насколько я понимаю, завершения и сегодня, беспечно продолжая себя в веере иных “посторонних” тем, к одной из которых я вернусь после того как просмотрю, чего же было написано и, главное, какова этого написанного perlocution функция 
Поэтому можешь — дать себе чаю, выйти в индустриальный пейзаж, позволить махание руками, вслушивание в леса и чтение Эммерсона, — пока я пробегу нижеследующее, а потом мы вернемся к “шизофрении”, к чему же еще. Не к мдп же, в самом деле! 

* * *

Текст записки: Мне совершенно не хочется занимать тебя подобными мелочами, — однако, после разговора, — пишу, прости, еще по причине того, что никак не избыть ощущения, будто этот день в следующее мгновение буквально рассыплется и если не увидать хотя бы косвенных его признаков в речи, он тотчас превратится в мириад ему подобных, невзирая на то, что какое-то время казался (и продолжает казаться) чем-то необъяснимо важным, — но чем именно?
Вполне возможно какой-то завораживающей иллюзией целостности или лучше “приближением к истине” (есть такой жанр, давший начало самой риторической фигуре).
Ощущением, что до нее рукой подать. Хотя… вразумительно ответить не могу. Что, почему и т.д. Но по опыту знаю, что даже самое дикое и разнузданное письмо устанавливает некие, схватываемые рассудком, порядки.

Утром было по обыкновению пасмурно. Кстати, почему бы не предположить, что страсть русской словесности к развернутым “пейзажам” в климатической бахроме на самом деле является манифестацией русской нетранзитивности?..
К полудню распогодилось и небо неожиданно поднялось, — и не просто вот так: “открылось летящим с севера непостижимой быстроты облакам”, а — чтобы этим облакам открыться; они как бы вытягивались на месте, оставляя за собой неуловимый, сияющий холодом шлейф. С возрастом заметны изменения в синтаксических склонностях и большее внимание к падежным возможностям.
Дел было немного, точнее одно. К часу дня успеть на отпевание Эрика Горошевского в Конюшенной церкви. Кто он был? Не ошибусь, если скажу, что в какой-то степени предтечей Юхананова, питавший, быть может, большую страсть к “истязаниям” актеров, почитавших его, как и положено, безмерно, беззаветно, истерично и безжалостно бросавших спустя очередные два года, после чего цикл, как ты понимаешь, повторялся. Вечное возвращение. Нетранзитивное.
Он репетировал годами, пятилетиями, десятилетьями. В доисторических его спектаклях (дотянувших до статуса прогона) играли Б. Гребенщиков, некто Берзин, Дюша (флейтист Гребенщикова), Гаккель… ibid est., многие мертвы, как он, но листаем альбом питерских celebrity марлевой поры. Ненавижу “питер”, “ленинград”. К моменту “петербурга” возможно говорить об усталости привычки.
Потом в его студию косяком пошли всамделишные актеры, читавшие и произносившие другие слова. Всего за ним числится, кажется, три постановки. Одну мы сделали вместе — здесь не смейся… это был сад Битова. Где-то в тощей коробке архива покоится его записка “что можно ставить”. Над садом витали тени гратовского и стреллера. Пишется ли “гротовский” как “пендерецкий” через “а”, либо как “руссель” через “о”?
Он считался одним из “любимых учеников Товстоногова”. Упоминаю об этом, так как в этих краях еще не забыты ресторанные пальмы и кисти рытого бархата. Был похож на высокого и мулатообразного Гручо Маркса. Но иногда небеса обрушивались на него всем тем, что в них имеется и он представал иным даже по отношению к самому себе. Тогда его можно было любить. Я ожидал множество народа, но собралось куда как меньше…
Но оказалось, я совсем забыл про эту церковь. Сколько тому здесь также отпевали Курехина? И меня снова поразили какие-то домашние занавески (тюль с вышивкой, рюши понизу…) на итальянских (прости, очень хочется присобачить к окнам что-то из лексикона бедекера) окнах лестничных клеток — в саму церковь нужно подниматься как в квартиру из подъезда. А потом, конечно, окна по обе стороны, до полу.
В тех, что выходили в сад, было ярче, чем на площади. Я думаю, от того, что ветер мотал тополя и свет, словно перебегал через головы стоявших, скользил по полу, колоннам, хорам, угасал, вспыхивал, от чего свечи то тускнели, то снова появлялись в поле зрения. Тополиный лист, замечу, обладает свойством под определенным углом отражать свет под стать “детскому” зеркалу. За спиной какой-то младший дьякон или служка с красными глазами упорно носил воду с лестницы в дверь по правую сторону от алтаря. Разумеется, среди стоявших в почтительном отдалении от гроба присутствовал дурачок, юродивый. Истово крестился, мычал. Потом безмолвно принимал на улице деньги от потеплевшего душой народу. Весьма крупные, надо отдать должное и ему и народу. Воду носили в белом эмалированном ведре и пластиковой бутыли. На чтении Евангелия позади робко пронесли крестить младенца. И снова дьяк или, если угодно, служка — но на этот раз с вместительным термосом, вероятно чтобы согреть купель. Служивший священник, как выяснилось, в свою бытность был актером Александринского театра. И, поверь, “пел” он как-то не так… вспомнилась “черная” церковь в Беркли, та, которая сразу у блошиного рынка напротив смехотворной японской чайной.
Однако о прошлом священника узнал потом, после службы, внизу с сигаретой, всматриваясь в лица и узнавая многие из них. Я видел их перед собой, лицом к лицу, слышал самого себя, собственные ничего не значащие слова, однако одновременно как бы сознательно, “рационально” видел все те времена, а среди тех времен — их самих, еще не ставших такими как сейчас, но словно слабо брезживших сквозь, понимая, что нам действительно нечего сказать друг другу, и что никто даже не пытается того сделать, и что мной вызванный с некоторым усилием “мир”, представлявшийся неизъяснимо плотной материей, будто сплетенной из гравитационных полей каждого, сил, возможностей, надежд, тот мир на самом деле обладает иной реальностью, нежели предстоящий, призрачный, легкий, как золотая солома на солнце, и ветру…

* * *
Спасительное отточие не спасает от нужды понять, зачем “начиналась записка”, что ею должно было быть сказано, начато или закончено. То, что осенние дни обладают прозрачностью? Наличие “будущего времени” в грамматике означает пресловутую “недостаточность” Лакана?
Означает ли отточие действительно спасение в “недоговоренности” или возможность перехода к нашему разговору о языке сумасшедших или же чему-то подобному. Последнее я пишу по причине того, что слышал тебя не совсем хорошо и боюсь, многого напридумал.
Не станем “сначала”. Отточия суть тыняновские эквиваленты. Оставь чай, отвернись от преобразований за окном — вот две цитаты.

I
Dear Docto………….
(Dear) I requirte it the took, I got not why ask when why then, I when you, my shall my you small my, why send sned say, send what why I when (when) I received her (she) she has have a cold, so let recusf the result. I have a resuft takes be to take hate from for from far.
What change (cal) can (for) for you. What can I for me. All your the for the porter. Tell you your you ponten you will you go.

II
... I like Titbits weekly. I like Titbits weekly too. I should like Titbits ordered weekly. I need jam, golden syrup or treacle, sugar. I fancy ham sandwiches and pork pies. Cook me a pork pie and I .fancy sausage rools I want ham sandwiches. I want tomatoes and pickles and salt and sandwiches or corn beef and sandwiches of milk loaf and cucumber sandwiches. I want plain biscuits buttered, rusks, and cheese biscuits I want bread and cheese. I want Swiss roll and plain cake, I want pastries, jam tarts. I should like some of your pie you have for second course, some pastry. . . .

Угадай, где писал: афазик, где шизофреник, а где гертруда стайн или я, продолжая записку?
Переводить на русский не имеет смысла. Честно, просто не под силу. Может быть, Петровская… может быть, кто другой найдет то, что считается “смыслом” в замечательно бегущих в разные стороны строках. Я, признаться, приведенные тексты ввел бы в антологию “Бедро Пифагора”. Обложка самоварного золота. Но гляди.
Систематизация “речи” клинически отодвинутых так или иначе смыкается с определениями поэтической речи. “Бессознательное говорение” (19 век, Блюлер), “Двусмысленность” — речь страха, чтобы другому не понять, о чем “речь”. “Абстрактность” — нет чтобы сказать, черешня дерево, говорится, что это черно-плодо-приносящее растение за углом остановки два года назад. Но ведь я так пишу! Далее — пресловутое “автоматическое” речение или само-производная речь. “Копролалия”, “Раскрошенная” (паратаксис? ), “Речь мгновенной реакции” и т.д.
Позволь пригласить тебя к следующему очень короткому представлению. Как возможно отличить речь тех, кто какими-то судьбами взял на себя бремя пасти народы, от речи безумных или поэтов. Последние крайне редко (в очень тяжких случаях) притязают на исправление нравов и времен. Но я пью вино лишь только потому, что предпочитаю его “кольцу нибелунгов”, крокету, изучению философии денег или же ловле бабочек на альпийских склонах. Поскольку оно милосердно позволяет жить в нескольких измерениях мира, но не во всех сразу. Поэтому погода вдруг изменилась, стало легче дышать — с воскресенья впервые — дорогу снесли.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney