РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВВладимир Тарасов
АЗБУКА. 1983 – 1988
19-09-2006 : редактор - Гали-Дана Зингер
А З Б У К А
посвящается ремеслу
Мудрая маска меня поучала ласково:
Довелось одному подсмотреть красотку,
соблазнился поймать ее
да долгоногая ловкая оказалась.
Не к тому я, мол, гнаться пришлось –
то понятно –
но к тому что прелеста
на месте застыла немело
стволом обратилась беспамятным
окостенелым.
Не странно ль! – всего-то испуг,
а ей и надежды дороже
мнимое вкуса невыявленных начал…
Да ты попробуй, попробуй –
ведь соки!
К Н И Г А И Н О С К А З А Н И Й
ИДОЛ
Шёл пытать у идола пустыни –
идол знал значенье ритуала.
Записи узорами простыми
глина изречения мерцала.
Пожираю пожирающего слово,
но пожравший словом пожираем..,
птица небогатого улова
в клюве держит ягоду из Рая.
И еще сказал он мне загадку:
воды льда залили дельту Леты –
отразился лик в зерцале гладком –
веточка, сладимей ягод нету.
Смолк оскаливаясь идол.
И вослед мне словно пело
струннорогий воздух-тело…
Бубенец.
НАТЮРМОРТ
Растение, расправив крылья,
стоит на ножке.
Изобразим-ка изобилье –
растенья рожки:
в тарелке яхонты клубники,
златые искры
в них вправлены, гора черники
поодаль в миске,
смородину, нет, лучше клюкву
насыпем также в ведро,
и редкостную букву
напишем, даже
произнесём – откройте рты
пошире – это буква Ы.
КОЛЮЧИЕ ТВАРИ
Смотри,
цветёт крокодил-цветок –
а почему бы и нет? –
ведь мог
Дракон
мир
снести,
значит
таким
василькам
цвести
придумал
Бог!
Итак,
он любознателен был,
спрашивал всех –
то есть вдруг подходил
и – как во сне:
Ёлка-осина родная изба,
скажи,
что
собой
представляют
ежи?
- Это какие-такие ежи,
те которые пальчики оближи? –
любопытствует муравей.
- Как это: пальчики облизать?
Порознь? Вместе их целых пять
на лапе-ноге-хвосте.
Да и вобще,
у тех ежей
нет головы и нет пальцей,
так что о чём
говорить
с тобой,
трухлявой травой!
Ёлка – опять он завёлся – скажи,
что
представляют собой ежи,
если
у них
ни рук, ни ног –
не то что какой-нибудь осьминог!
Думала ёлки колючая масть:
Зачем – бестолковая дудка – ему
приспичило варежки, прямо напасть,
нужны они разве кому?
Зачем, нахлобученный ты саксаул,
в хамсин поднебесья тебя породил
отшельника лиры усат есаул –
родитель рододендрон-крокодил!
Зачем, - вопрошал Зодиака Гарпун
и море и дебри и вепри и я
и моль, и мотыга, и коля колун –
зачем существует кактус-змея?
* * *
Тень достигла высот
на которых воздух так скроен, что рот
сам собою за трелью выводит трель
и снуёт в пальцах свирель.
Отмелькали бьющихся рыб хвосты –
потому ли они, те ячейки, пусты
что лишь звук оставляет какой-то след –
тень, может быть, свет.
Вёл свое тело, его и пас
в пепельном поле иных прикрас:
яблочко к яблочку древо небес –
пьяного облика лес.
СОН
Илье Бокштейну
Я в самом сердце очутился Сада.
Звал отовсюду шелест удивленья.
Едва услышав, плеск его наряда
я счёл улыбкой первой пробужденья.
Поди сыграй листвы его шептанье!
Поди запечатлей теченье жеста!
Как будто плыло дивное сверканье
рекою медленною величавых шествий.
Мне всё казалось что ещё не поздно
коснуться риз его, и я глядел смущённо.
Тогда вдруг оклик мною был осознан –
и тут я замер.., замер потрясённый.
Откуда голос этот столь знакомый?
И что за место, если этот голос?
Мне всё казалось – путь назад запомню.
Поди сыщи теперь...
НАИВИЕ
Раскидистый город Иерусалим
на холмах лежит Палестины.
Вечернего неба пещера над ним
и ноют внизу муэдзины.
Еще не завален временем вход
под своды гранатовых штолен.
Тропа халцедоновая ведёт
в тот сумрак, войти же ты волен.
И странная ходит повсюду молва:
там два родника, что два глаза,
мерцают во мраке спокойные два
незамутнённых топаза.
Один из них – будто сгустки огня
бродят в целительных струях.
Крылатую лебядь получишь коня
пригоршню выпив лихую.
Откроются Азии горы-врата
и древняя грань Китайстана.
И взоры и душу насытит тогда
могучий покой Океана.
Но если полную чашу испил
черпнув наугад из второго –
каменным вихрем застынешь без сил
склонён у ключа неживого.
И струи неумолимее льда
вдруг отраженья орешком
блеснут – неподвижно нацелит вода
полуулыбки насмешку.
* * *
Стекло дыхания, чьё око немоты –
клык облака исторгнутого пеной –
прозрачной скорлупою наготы
многоязыкое язвительного плена.
Но бестелесны ли намёки и приметы?
Таят отраду яда – пряный хмель.
В изгибах речи неуёмной этой
я водорослей видел акварель.
Базальтовую глыбу волны лижут
и шелестят их губы по песку.
По туше туч спускаясь ниже, ниже
бог тяжело готовится к прыжку.
Отобрази, о лист, на грани света
изменчивое существо лица.
Как твердый щит над прахом хлеб завета,
вино алмазное – уверенность резца.
* * *
Не водопад я
но волшебен
рубином изумрудных вод
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
* * *
Ветку кинув в пасть огня
наблюдай его оскал.
К О Н Т У Р Ы
* * *
На льдинках
этих есть изломленная прорись –
буква... персть мгновенья..,
так закован
свет.
ВИДЕНИЕ
На языке рептилии
вплавь тело медленно несёт
оцепенелый блеск –
влажный ворох масок.
Сияние соитья струй
биенье пенной пряжи их
наречено рекою было.
И то ленивой тканью сна,
то вперит влажно очи –
и наговаривают
шепчут эти очи...
МОЗАИКА
Говори,
соль болотная, вьюжная высь –
всё тоскуешь?..
Метелит
куда ни всмотрись,
а уляжется –
всё настолько знакомо,
как качнувшая бедрами лодками влекомая вниз
пока не заклинит –
так скажи, о высь! –
что мы славим отныне?
Лепестками кормились и ночь и день –
сговочивы твари – а что им!
И вот - вы въезжаете.
Вы – или тень –
во владеньях свои – ура –
но не скроем –
черт иных кроме
взора ее слепоты
нет у красавицы,
той, на дне,
и как мертвую шкуру сбросившему,
тебе
открывается вид - лик темноты.
Так
тьма поглощает мак.
Но зерен граната отведав,
рот
подскажет:
явь – разломленный плод, хмель
однородных осколков...
Явь!
власть земли истекающей данью! –
и не труд
от дара
наполнить сот –
истекает женьшень –
не труд впасть в запой! –
и долго еще
тобой наблюдаем звук –
пена чаяний речи,
но так близко
клич
услыхав крыла
на твердь налетевшего,
ты вызовешь к жизни
упругий лук
и тетиву натянув тугую,
целя – так что мы?.. –
пустишь
стрелу во мглу!
* * *
НАРЦИСС САРОНСКИЙ
ИЛИ
Я
ДОЛИН
Я
НАРЦИСС САРОНСКИЙ
ЛИЛИЯ
ОДИН
Я
Сгинь,
блаженная одурь
колоколец любовных судорог.
Чуя озон
куст воплощает собой жест познания.
Алчба – метафора пути.
Но льда
прозрачные струи и нити – что
как не весть о суверенном холоде,
неподвластном нашим прихотям
мире.
И рассудок
лишит его языка!?
Всмотримся,
будем мудры и строги.
Полдень предстал черно-белой камере,
полдень отторгнутой биологии.
Время – каменно.
И ярче тени.
В миг свивается ночь растений.
Свет существенней жизни!
Каких-то мнений?..
Пусть
бессловесная тварь душа
скулит, животное,
и ищет пару.
По острию скользит ножа
взгляд –
полыхнуло –
истина! Истина есть металл!
Это - знак
трактуемый некогда
с темным усилием:
Чары небес
снедают сердце орльего ока.
Жаром клокочет зреющий клёкот
и небеса
тяжело набухают –
Ангела очи глухие к стенаньям
горящие Очи
к стенаньям
неумолимы!..
Так оно и было.
Но выделим ныне
иные линии:
Эхо ветра
явлю парение внявшая флейта.
Алое льда черты и сияние – ветр
исчезает, -
дух дар духа виргилий
во град созерцания
ты ли
привёл?
ВОИН
рельеф
Кольчуг чешуйчатые ткани
натянуты на скулы,
нетерпенье
сталь конницы колышет.
Выйдя вперед
стрелки образовали ниши
в рядах.
Он – среди первых...
Зной обливает плечи,
подан знак.
Зажатый в пальцах круглый камень
вынимает из мешка
и медлит
словно взвешивая
его рука –
таков обряд:
он должен уложить снаряд
в ячейку кожаной пращи
и крикнуть смерти вслед –
Ищи
опоры в теле, чёрный ветер!
АЛЕФ.БЭТ
1
Лик отражений хододен и строг.
Беззвучие и дна их оттиск
хотелось зачерпнуть ладонью,
но всякий раз – непойманная тень –
он ускользал меж пальцев
и раздавался всплеск.
Тогда
осколки блеска их возьми.
И чем бы отзвук ни казался –
пересвист
не перепутать со свободой ткать изнанку
вникая в вымысла извилистую речь.
Кому преобразить ручья струенье?
Кому создать смычками струн поток?
Нам...
лишь игра неуязвима тлёю
как неуязвим
омытый в водах Стикса,
нам – игры целенье.
И – донести –
египетский мотыль
вылущивает мякоть первозданной
еще та΄ящей тающий...
Смотри, смотри! –
не ты ли вправе знать
как б е з о б р а з н о
неуёмно восстает
клокочущее лоно:
тьмы огненное море – Хаос
породил
подобное себе
и всплыло тело
будущего кровью.
2
Я буду жизнью жить впивая
незримый дар
Природы духа.
Глотать кусками –
ибо голод голод
есть било воли!
Я буду жить
покуда медь не смолкнет,
пока ковшу очей моих доступно
зиянье речи памяти...
немое...
уводящее в тот...
тот...
О странный идол,
тень ума покоя.
Твое изобретение безмерно
и неизбывно,
может,
потому
металлом азбуки рассыпанной застыли...
в них волокнистое волнуется тепло...
Какое диво!
Спутанные нити
приобретают чуткость предсказаний
и почерк подлинника! –
что ещё сокрыто
в линиях линий
знаке знака?
Я не хочу искать иные смыслы.
ОБРАЗЫ НЕБА
Послание
М.Т.
Мой дивный брат!
Я только что вернулся
со скачек –
сам не очень верю.
Тебе знакомы ведь порывы бескорыстья
Давида, друга нашего – а как же! –
вот он и вздумал телеса проветрить,
и не откажешь – сочная окрестность!
Не говорю о том что в лавке по соседству
примеривал перчатки – лапа барса –
ах, коготки! –
ты можешь быть уверен.
Давид (при запонках)
тем временем в конюшни
наведался узнать –
так,
что, мол, слышно,
что нового свалилось может
сверху?..
Всё тихо, говорит, пока,
всё мирно.
Лошадки там как водится щебечут
лузгая семечки
и друг у дружки –
как бы невзначай:
Ты видала небо!..
А кнут не стенке так и извивался.
Но поначалу
праздник их какой-то
с пиджачным хором вроде как служили
и налетела вдруг
лютейшая из вьюг!
Нас гады с опозданьем упредили –
вы извините, часть обычных церемоний.
Оттаяв, впрочем, мы поулыбались,
а эти, тамошние их, директора
в конце коцов - в телегу
и восвояси.
Потом и пол конечно подмели.
Ну,
я тебе
не буду тут
о танцах
моих горячих –
за Столбами п`обыл!
И странный фокус видел,
как пересказать?
Где холодит узор блистая ночи,
где нету времени, но:
скорость скорость скорость – где
остекленелый своды взор не сводят –
стой,
скользко без песка –
- дзо-о-онк –
- сти-инььь -
скачут отблески – забава!
А вот моя любимая игрушка:
Над собою – цветком
вьюсь – мотылёк
Отрок дважды вошёл
в тот же поток
(и представь – босиком!)
Н-н-да, мы забылись.
Значит, там
где вроде брызга мутная летит,
а разлетится – целый сталактит –
нам показали хитрую новинку.
Она бесшумно двигалась,
такая
тихоня видишь ли
из непонятных мест.
Я подошёл –
а твёрдая граница, как и всюду
на временных стоянках –
сотканы
дышат шеи соты, но лицо –
уснуло.
Она застыла...
В стороне галдели
какие-то посланцы в балахонах,
их молча ненавидел честный стражник –
сам золотистый, а топор - из света.
Она не видит?
- Сударыня, вам грустно или пусто?
Меня осмыслив словно,
вдруг разжала губы,
проговорила:
Я не заводная.
- Как? То есть!..
- яне-заво-дна-а-йа
Моё донельзя озадачен басурманкой
и как мальчишка оловянно созерцал
мерцание вее глазах...
Да, братец,
надо ж, погуляли.
Ну ладно, милый,
я тут заболтался,
а в нашенских краях какой-то кризис,
мусор, бомбы –
ну хоть строчи «цидулы из Кабула».
Но ты мне должен рукопись.
Бывай.
ЧАША ВЕТРА
1
Вам,
первобытная завязь дыхания
сласть сомлевшая горячеустая
лава надежд:
стоило хлынуть, чтобы –
окаменеть?!
Ой, искушение
сосущее искушение разжалобить, -
единственно невыразимы лишь благодарные арфы
изумлённого голоса.
И солнечную соль! еще и поровну? –
ха, арифметика скромная кукол –
что ж не сразу начать с проповеди людоедства
полязгивая железными челюстями
(видно недаром плодит пересуды
обилие сжожих сводок...
– Вы знаете новость? Не про`яснится!)
Туман-туман. Бетонная стена.
Покрась и ты потолок
в цвет ненастья,
изобрази изморось и троицу пьяненьких
шлёпающих под вывеску «Родная цедильня»,
на жестяном подоконнике, за стеклом,
пускай попискивает взмокшая синичка –
будни так жизненны,
кому ни поведай –
всяк кивнет со вздохом.
Но танец
ненасытимый идеала алчный танец
тянет и душе навязывает,
а ей,
что ей до
ищущих
- в надежде найти причину причин! –
ищущих убедиться в косности бытия,
и кабы собственного!..
Способности Сизифа перетаскивают глыбы.
Что может подарить Сизифу вечность?
- Сад, конечно.
- Сад? Но сады - владенья соловьёв.
Ах, льдистое заливистое утро!
2
Расправь же крылья-шкуру плащ-цыган –
узнаем перья по полёту.
В поисках щёлкнутой лёгкими пальцами вверх
монеты –
натёртая медь звеня и вращаясь блеснула
в пустой синеве –
свищи и аукай теперь в известковой пыли
куда погружаются
перебирая сухую рыхлую мглу
слепые пальцы –
шастают в поисках. Винить ли италийские в пропаже,
а заодно и в том, что стоишь по колено
в сером тумане,
или же – близость каменоломен, всё одно:
монету похоронили.
Но Некто ее нашел.
Итак, займёмся.
Подать свечу, монокль. Быстро!
В линзе новых данных – скобка:
о содержимом клада при раскопках
в одной из ниш захоронения недавно
во Стольном Граде обнаруженном, тире,
животрепещущая тема из коп-кана:
«Саргон-Завоеватель – нумизмат».
Се - образец. Астарта Киренаики.
Немая грудь богини –
в ямку меж соплодий взбухших
когда-то медленно стекал
небесный пот,
молодой – биенье – гладкий
- полунамёк на складку –
живот
недышащий,
соблазна лоно
скрытое культёй,
и совершенство правого бедра
холодным мрамором
обломано в колене
(так ли? – да,
безлика,
предплечья вот обрубок –
как линию руки ни продолжай, всё –
ложь).
Богатая находка! А что же решка, ишь ты –
мелкий шрифт,
а ну –
Я
возник
у аорты аорт глагола
где молота
(стёрто)
целого (стёрто)
оплот.
О молота
вечное
колокол,
тот
чает не веря,
тот же –
едва бредёт
брода вещая знание.
Не-ет,
не вымысел высь –
не вымысел - фон
и
по-рыбьи на нём
окостенелые рты
поглощённой собой жалости
и
наготы.
3
С остатками кожи поступим иначе –
уже поступили: из кожи телячьей
(орудьями – шило с иглою сапожной
и крепкой, вощёной как следует ниткой)
мы сшили подобье добротного свитка
и, отдохнув за работой-игрой,
осторожно
заглавие выведем на пергамèнте –
Деяния пера слепого.
4
Став
некогда памятью
даже сны воспримут смерти черты –
смерти дано
запечатлеть хрупкость.
Стынь
влажный слепок вращаемой чаши.
Смолистого жаркого мрака
соблазнительны взоры.
Лунный мед расплескав пьянящего злака
раздай и пои им...
Тленные тленные контуры тленного
неразличимые письмена.
Гадать! –
зачем? - раз чудо пережило даже Э`ден.
Гадать!?
Я помню иные реликвии посвящения.
Я их испытывал –
я их испытал:
какой бы лёгкой зыбью ни был –
зачерпывать похищенное ветром –
воздух той земли!
Затем
что ковок
он
держитесь дальше
пузыристых болот,
где
дерево-время тлетворное роняет,
роняет и
роняет
и роняет
тупо
безразличный свой помёт,
где
чёрная стужа скованных низин
всё превращает в кости кости кости.
...Медленным
медленным ветром вращаема чаша.
Пенные клочья сокрывшие струи
медленный ветер колышет
и недра
верные недра его не услышат
и – не узнают?..
Блеском
пылает
плещет
шатает
браги светила
безбрежие –
вихр-рь!
НИТЬ
Я долго мою мою тру перебираю
просеиваю пыль,
тонкую пыль.
Надо убедиться – слèпит?..
Скупая жила – радует, но в меру.
И всё же – иллл!
Кла-а-адезь.
Вязкая смола
следов пчелиных быстрых.
Поток мелькающий...
Ложь есть искусство
уводить ведомой душу.
Вести и уводить водить
ведомую водою.
Сон и слово
наверное одной породы:
слово, сон –
прожилки, паутинок блёстки.
В них шевелится
этот странный возглас
созданий зрящих,
замерших.
Разумная слюда.
Нить сочетаний
запечатлевших ломкий уязвимый...
калейдоскоп подобий
превращений.
Язычество?
Но что тогда пески как не роение
оазисов?
Что,
что тогда пустыня – мелкая
мелкая пустыня!..
Я долго мою мою тру перебираю
просеиваю пыль,
тонкую пыль –
иллюзий поры.
Ил.
ОДА МУДРОСТИ ОКА
Вослед перу щебечущего права…
А.Волохонский
1
Лоно сознания свято.
Священна трепетная его оболочка,
она – милость
дарованная
вопреки безрассудству подарка.
Как малый алый затаённый
зрак виноградины перстня,
или – дымное виноделие мастера –
россыпи логова ночи,
или
как златоострое стремленье шпиля ввысь
не найдёт оправданий
в мозге червя ископаемой корысти,
не отыщет их и подношение
сделанное нам без нашего ведома.
Вы можете клясть этот дар,
вы вправе восславить,
но не принять – это вашего выше.
2
Где-нибудь,
где степенное шествие душ небесного стада
покачивается множеством тел
в створчатой пропасти,
буддой поглощённой зрелищем мысли
станет текучее существо
многоголосого з д е с ь.
Здесь
свет занят тем
что вырубает в податливых недрах
сосуды его вожделений.
Безгласною рыбою мгла
уходит в сонную глубь.
Поступью
холодной раскованной поступью
являются парящие грани
гордых пиал.
3
...щекочат,
щекочат вызовом рдеющие оттенки персика.
Чистым слоем я снял
полупрозрачную кожицу –
влажные волокна набухали
налились росинками.
Я смотрел.
Я рассматривал.
Но лишь язык ощутил -
тронул впитал смаковал –
мякоть медвяной горечи плоти.
4
Каменным атомом мрака
крепи колена ковчега –
гимна аккордам
легко и свободно
парить и кружить среди арок!
И труби в турий скрученный рог
воцарение льда и света!
Сплавом чтобы неслось вездесущее эхо исторгнув
труби!
Э-э-эй!
Дна воля свободна!
И: билось толкалось о скалы взывало –
дна воля
одна воля свободна
свободна одна дна
воля свободна
воля.
5
Только текстам покоя покорна свободная воля.
Только воле покоя покорна –
немеет.
Стихла.
Дай во мгновенье предстать
в миг излиться
желанного лозам –
неуверенно взявший поводья желанного,
созданным огнём
был он пронзён и подкошен.
Дай же
солнцем соблазна царить и сверкать
желанного грозди –
ущелье души вернет вызывая
свои голоса
водопаду лучей.
Это и будет ковчегом живого плещущей мысли.
СТОПА
Если
у ангела спросят – А что есть полёт? –
разве в силах его объяснить?
Чудесное –
оно неожиданно
как неожиданно сходство
припорошённого песком камня на дне
и медлительно-пышного
в уродстве своем совершенного
морского порождения
подрагивающего встревоженно фибрами
невероятных своих плавников и отростков;
чудо –
ибо одно оставляет нетронутой
фантазию жизни, -
а что еще поддержит надежды бытия
как не всё тот же всплывающий лейтмотив...
Даже сгусток земли станет соком –
ибо познанное
тешит дух причудливостью форм
обретая свой жест;
но аморфно безмолвное –
ибо чуждое зиянью немоты
чуждо гибридам её и случая.
Чудо:
сокровенное, оно и – сущее.
Стихотворенье высвободив из небытия
я трепетом его был тронут.
Живая бабочка сознания,
утонут
его созвучия во мгле.
На дне их
я
и ты
наш силуэт.
Бесплотна память.
УКУС
He well-nigh touched her dress
she wasn`t wearing...
Phebiana
Мне пред стопы твоя
надёжнее возникнуть
на языке травы – увы –
в зубах навязло стрекотанье.
Однако жара жало –
речь свою –
я – хоть и не кузнечик – а кую
и верю в сказанного жёлудь:
Вас опоить
роением пчелиных ощущений! –
немею мыслить,
чинный, не дерзну.
Но не настаивай –
настой – не яд змее.
А в то мгновение мне –
лживое желанье
узнать вкус уст твоих черничных...
Ах! печали!
И чья вина? – моих бесстыжих глаз!
ОСКОЛОК
Контуры ветра и узор души
неотличимые как сны медузы
застыли пристально узнав друг друга.
Единое иллюзии обоих
постичь от альфы до омеги их значенья
напоминает странный поединок
влюбленных в собственный
зеркально-зыбкий образ...
Тёмный путь:
глаза невидящие
и не
исказят.
Ж И В А Я С М Е С Ь
* * *
Кому еще подарен был покатый день
совершенных снов со дна бутыли –
я черпал руды залежей заката,
а цепью стран окованный был спрятан
ковчег огня – его моря хранили.
Казалось, весь из воздуха день соткан.
Его тепло, как влага губ щетины,
меня коснулось искренне и робко, -
ах! тех цветов во мху растущих топком
мне не вернуть и не цедить их вина.
И поздний час в полях его поместий
струенье первой надписи оставил –
болотную вытравливая плесень,
день ощутим стал изнутри, но тесен –
и он меня судьёй своим поставил.
1978/84
ПАМЯТЬ МОРЯ
Глас песчаный шелест речи
тьмы навстречу пена катит.
Пьяно чёлн луны качая
тьме настречу отражая
воздух блика на песке.
Водоросли космы рифа
в ожиданьи танца речи
моря нежного навстречу
каменным извивам дна.
Тьмы речей не прерывая
из волны глубин седая
ночь стояла шла царила
шёлк её коснулся щёк.
МЕДИТАЦИИ ЮНОШИ
Бусмны ее улыбки
закатились в щели ниши
по укромным уголкам.
Я по дну качаясь ползал
извлекал их на коленях –
волочилась тень за мною
по пятам.
А гадалка, по ладони
шаря взглядом, обещала
занесённый тихим ветром
яхонт уголька.
ПАЛИТРА ПОДМАСТЕРЬЯ
* * *
Полдень сеял расправу в створках Синая.
Раскалённою массою полдень стекал.
Телом зноя на плечи мне налегая,
полдень влагу из тени моей выжимал.
Зной звенящий! Казалось, словно в горячке
лезут кустики вверх по нависшим пластам,
а варан обезумев спасался от зрячих,
забиваясь под камень... Был тот зной неспроста!
А-ТУР
И рассвет мне явил лучами залитый
минарет – в тот же миг растаяла мгла.
Призрак жаркого ветра прошёлся по плитам,
проявляя орнамент волною тепла.
Но ни звука. Пустыня бесшумно вползает.
В потолках – как безвидна нагая мечеть –
паутину колышет, теребит и листает...
След змаетный у входа как легкая плеть.
Я оставил А-тур. Его мертвое логово,
его щели и дыры чужая мне память
облетев, обнаружит лишь монаха убогого
век отживший уют – свечи, стулья да скатерть.
ОАЗИС
Где качаясь на шествующем верблюде
бедуин направлялся к священным колодцам,
мальчик чай разносил на чеканенном блюде
церемонно, а я с дремотой боролся.
Где узором сплелись виноградные лозы,
помидора вдруг выглянет алое пузо,
где на пальмах темнея от солнечной дозы,
гроздья фиников млеют повисшие грузно.
Где обломок скалы я принял за зверя.
Где молчание лунное дивно и строго.
Где внимал я внимая сказаний поверьям.
Где услышал о тайне Седьмого отрога.
ДЖЕБЕЛЬ МУСА
Кто мог ждать?.. вскинув к облаку руку
день уплыл за светилом и воздух качая,
сумрак в вади нахлынул мутнеет крепчает,
усыпив кипаричы владений Фарука.
И холодной колчугой сияли высоты.
И стояли вершины безмолвны как боги –
ночь укутала их в невесомые тоги...
О библейский покой! Незабвенные ноты!
И как некий паломник касыды восточной,
одержимо сквозь заросли злостно-колючие
я продрался к подножью каменной кручи –
там, как месяц, прохладой светился источник.
Я – весь высушенный, невыносимый –
я припал к исцеляющим струям – о нега! –
мои стебли в истоме от долгого бега
подставляли кувшины хранилищ незримых!
1979/84
ВСТАУНАЯ ЧЕЛЮСТЬ
Когда у меня вырастут зубы –
скоро у меня вырастут зубы –
а меня вырастут зубы –
я оставлю отпечаток резцов
на вашем деревянном черепе –
пусть гуляет с отметиной вместе.
Но если кому улыбнётся,
ежели возникнет зачешется,
кто из знакомых залюбопытствует –
покажите похвастайтесь:
драгоценная вмятина.
Вам нужна вставная челюсть?
Вам не нужна всавная челюсть?
Всиавные челюсти, господа!
злата талант полтора серебра!
полный рот новёхоньких!
зубья на зависть! зубчик! зубец!
Пожалоста, вставная челюсть –
девственна и действенна –
по заказу напрокат!..
Спешите к Йорику!
Все размеры любой цвет!
Музейные-кисейные—датские-гадские!
Сдаём в наём!
Чешитесь чешитесь!
ЦИТАТЫ
Дары из щавеля цветов
с укропом крапчатым
трескою пресною стихов
искренне-лапчатых...
Трясет внутри меня нутро,
вовне трясёт его же.
Душа, естественно, ведро –
на, убедись, похожа.
Болит рука собранье ног
головы живот и уши.
Страдаю: кто меня придумал?
Страдаю, слушай!
Приснился наш любимый стул –
на нем ты вешала платок,
я – галстук.
Соседка – дивный мотылёк.
Намедни с нею как Тибулл
я заикался.
Зима с ума свела. Когда
конец мученьям?
Стеклом является вода.
Се – наблюденье!
Могучий кашель. Нет слюны.
И нет жены, детей нет, денег.
Да и вобще – я одинок
(никто не знает!), одинок
как веник.
РАССКАЗ О ПРАВЕДНОМ ЧАСОВЩИКЕ
Я пошел к часовщику в часовню
чтобы починить свои часы.
Нет его! – однако! как же людям
догадаться, например, который час?
Через полчаса явился, благодетель.
Улыбается. Довольный. Весь в муке.
- Где ты пропадаешь, чёрт плешивый!
- Как плешивый?! – он горестно воскликнул. –
К мельнику на мельницу молиться
я всегда хожу по четвергам.
- О несчастный, - говорю – раскинь мозгами,
как во сне живу и некому будить!
Голову склонил смиренно бедный
и в ответ сказал слова простые
- Не сердись, мой добрый друг Володя.
Можно починить твои часы?
ТИХОЕ НАПУТСТВИЕ
Д.В.
- А скрути-ка травки. К чему нам спешка.
Посмакуем тему. Погрызём орешки.
И глядишь, прозреем, все станет ясно.., -
так говорил мне
мой друг прекрасный.
Ты заметь как тихо вокруг,
как смолкло.
Чисто небо дышит.
На полу и полках
творения разума
и извилин –
там проеден текст,
тут края подгнили
страниц
и они
как ветхие души
на ветерок отзываются –
лучше
наших признаний
их белый шелест –
я открыл одну из – какая ересь:
«В пустоте нет смысла.
Зачем пустыни?
И её не схватишь.
Вот так с пустыми
и уйдёшь...» Глубины! Кому известно
из какого именно
лепятся теста
истины эти
близкие к вые,
будь они с Невского,
будь Островные –
одинаково пресны,
а хочется – сока!
Скучно быть мудрым – одна морока.
Ценности смертны.
Начнём с начал!
А жалеть о чем-то –
и нас качало,
и мы швырялись, а значит –
жили,
и уцелели,
и не – остыли!
Обернёшься в мыслях –
там все на месте:
Вы ещё не скисли!
Ну, и что за вести?..
Одному страданье,
а по мне – спасенье.
Скажешь, та же буква, -
да свое тисненье.
- Ты забил?
- Да вроде.
- Взрывай, прикончим...
Палачи пусть плачут
(понятно, впрочем:
от тоски по смерти –
особо любят;
но до нас не жили,
хоть и были люди).
Ишь увлёкся, дай-ка,
дай-ка мне затяжку.
Тут тебе финджан
я припас
и фляжку.
Если где застрянешь –
черкни оттуда,
чтобы знать как лето
и не думать худо.
* * *
Череп всё это хранит как чан –
тягучий напиток,
и тленья зерно,
перебродив, веры дурман
смешало
и терпкое слова вино.
Что ж! – воскликнет душа, – труды –
не секрет:
как тельца мертвых бабочек наши попытки
невесомы,
да сыростью смазан портрет
той, искренней жизни, увы –
и зыбкой.
Значит, нам - на ветру,
и сочтём за честь
подарок – колеблемый стебель хрупкий...
Я склонился
в жилках листвы прочесть –
иди, ненасытный,
стынут полные кубки.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney