СООБЩЕСТВО
СПИСОК АВТОРОВБорис Херсонский
АНТИЧНАЯ ТЕТРАДЬ
07-02-2015
***
золотой народ медный народ железный народ
по платону бывают люди разных пород
философы стражи земледельцы невозможен гибрид
в этом суть расслоения общий всеобщий вид
на акрополь белые статуи алтарь пергамон
птицу сову на монете циклопа в пещере он
держит воинов как овец в день съедает по одному
покуда улисс хитроумный не выколет глаз ему
и я там не был не пил ионийского меда не видел пчел
персефоны только в юности книгу прочел
в ладье харона не плыл по подземной реке
только монетку с афиной совою сжимал в руке
античность трехслойна золото также железо медь
урок человечеству чтоб неповадно впредь
Из истории философии
1.
Стоит тюрьма. В тюрьме сидит Сократ.
Из тьмы лампадой светит лоб Сократов.
Философ ждет, когда придет Скуратов
и принесет прекрасный препарат:
прими и жди спокойно результатов.
Сперва немеют стопы. Постепенно
хлад подымается, как над волнами пена,
а смысл сокрыт. хоть повторен стократ.
2.
Смерть к сердцу проползает по ногам.
Конечно жалко, что из чаши с ядом
не сделать возлияния богам.
Под их холодным неусыпным взглядом,
смолкает речь, стихают смех и гам,
сбиваясь, пересекается биенье
сердечной мышцы и бесплотной тенью
ты отплываешь к вечным берегам.
3.
Сократ для уха русского лишь звук.
Напоминает сокращенье штатов,
поскольку тут у нас своих Сократов
полно, все отбиваются от рук
в Совете заседающих приматов,
покрытых шерстью всюду, лишь пониже
спины два красных круга. В темной нише
гремит костями главный политрук.
4.
"Цикута"- скажешь, слышится "ЦК",
"цитата", "церковь", "муха -цокотуха",
для нашего испорченного слуха
ЦК или подпольные цеха -
едино все. Земля не мягче пуха.
Не краше лиц сияющие лики.
Во тьме пещеры видишь только блики
и слышишь ритмы русского стиха.
5.
В сердцах железо, золото и медь.
Философы, ремесленники, стражи,
Должно быть, есть и воры. Ибо кражи
случаются. Но прекратятся впредь.
Летят в беззвездный Космос экипажи
в пустых чудесных капсулах. Наука
научит нас к богам входить без стука.
Тут важно - сметь. И нечего - уметь.
6.
Итак, окончен бал. Свершился суд.
И рад бежать, да некуда. Ужасно,
как говорил мой тезка. Дело ясно:
мне тоже скоро чашу принесут,
и даже каплю не прольешь напрасно.
Почтит богов благочестивый муж, но
тут растирают ровно-сколько-нужно,
чтобы наполнить - и разбить - сосуд.
***
Десять философов в тогах гуляют среди олив,
один размахивает руками, без умолку говорит.
В том и беда, что страшно погибнуть, не утолив
жажду познания. Вот, опять поворот
к Тибру, спускается вниз тропа.
Солнце дробится в воде. Кружит хоровод харит.
Чумной старик улыбается во весь рот.
В городе громоздится бессмысленная толпа,
ее называют народ.
В том и беда, что хозяин вещей подчиняется им,
что рабовладелец - раб своего раба.
Скалит волчьи зубы волчицей вскормленный Рим.
Что знает горбун о тяжести и уродстве горба?
Что знаем мы о словах, которые говорим
о вещах, которых не знаем? Не кончится дело добром.
Все повторяется. Каждый - неповторим.
Сравненья хромают. Человеческий разум хром.
Зрячий обычно незрим.
Каждый грек перечислит четыре вида причин:
материя, вечная форма, движение, цель.
Каждый римлянин знает, что доблесть мужчин
не в словах, а в том, что он загоняет в щель,
в детородную - детородный. В казарме - солдатский храп.
Похоть и ненависть выходят из берегов.
Каждый знает, что первый из всех богов
это старый Приап.
На арене цирка когтями дерет медведь
проштрафившегося чиновника. Сливаются крик и рев.
Вот и ребра видны. Лучше уже смотреть
на ужасную казнь, чем думать о движеньи миров,
говорить часами, ни слова не разбирать,
вскрыть вены и в ванне медленно умирать.
Для погребальных костров не хватает дров.
Вечный огонь согревает вечную тьму.
Прощясь с почившим, бодро скажи ему:
Радуйся! Будь здоров!
****
То ли Аппиева дорога, то ли Авгиевы конюшни, короче,
античность из мрамора и фекалий, не будь помянута к ночи,
мускулистые парни, тяжелые женщины, глядящие сквозь всегда,
туда, где огромный лев и гидра стоглава,
туда, где боги и их бессмертная слава,
как слава советской армии, покорившей древние города.
Ученик прилежный – два вершка от горшка плюс один – от парты,
может легко представить танки со звездами на улицах Спарты,
напрасно из камнеметных машин стреляют по ним
мраморными головами Олоферна и Голиафа,
напрасно подъемный кран, похожий на шею жирафа
тянет ввысь повешенного иранца – мы не виним
никого ни за что, так велел нам Учитель. Прилежный
ученик внимает Ему сквозь времени океан безбрежный,
но почти ничего не слышит, сквозь шум и звон
людской суеты, толкотни, новостей по телику, хора
разинутых ртов, поющих все без разбора,
гудка небесного паровоза, прибывающего на перрон.
Среди встречающих видим немало ведущих, знакомых
нам по портретам лиц, также – неведомых и ведомых;
и те, и другие с улыбками и букетами – ужас в глазах
уже не имеет значения, ибо с первого класса
ученик прилежный не ожидает смертного часа,
но бежит навстречу ему в футболке и спортивных трусах.
***
Гений местности, места, ландшафта, деревни,
каждого дома, комнаты, включая кладовку в подвале,
гнезда ласточек под карнизом местной харчевни,
и низкорослых местных красавиц, которые вам давали.
Гений местности, места – самый надежный гений,
он пришельцу защита, опора, скала и ограда.
Плотная ткань из волокон местных растений,
лучшие вина из местных сортов винограда.
Гений местности, где родился – там и сгодился,
благо тому, кто в родную землю, лег, холодея.
И если странник Ясон с местным царьком породнился,
всем будет лучше, и сыновьям, и тебе, Медея
***
Древнегреческого младенца родители хоронили
в особой амфоре, зарывали его под порогом,
он был маленьким мертвым сторожем дома, или
маленьким мертвым богом.
Превращаясь в пригоршню неорганической пыли,
он ничего не знал, но догадывался о многом.
Он догадывался, что ему не под силу
уберечь ни родительский дом, ни процветающий полис,
ни агору, ни храмы, ни собственную могилу,
ни оракула вещий голос.
Все, что в царстве Аида, подобно тылу
за линией фронта. Произрастает колос
из зерна погибшего, разрушена оболочка,
росток-пружинка расправляется, пробивая
почву, грустно младенцу лежать в одиночку -
мертвое тельце, душа живая,
росток-стебелек, но на нем расцвести цветочку,
и вот уже плод румянится, созревая.
***
Судно движется к проливу меж Харибдою и Сциллой,
там стоит авианосец, не дает войти в пролив.
Моряки авианосца пьют портвейн со страшной силой,
капитан авианосца вышколен и молчалив.
Вероятно, Одиссею не видать отчизны милой,
не сидеть ему с газетой на лугу, в тени олив.
Не видать ему Итаки - все танцуют там сиртаки,
там построены бараки и от нас ограждены,
там текут большие реки, в реках тех зимуют раки,
детки чаще от кентавров незаконно рождены.
Рубежи вокруг Итаки - море, воины, собаки,
Одиссей напрасно плачет - не видать ему жены.
Вот стоит авианосец, недомерки-канонерки
словно детки возле мамки пляшут, кружатся, снуют,
что им всем до Одиссея, до жены-пенсионерки,
создающей для скитальца окончательный уют?
Одиссей готовит паспорт, вероятно. для проверки.
Мужеложцы-мифотворцы спят во глубине кают.
Мы там были, пиво пили, по усам стекало или
в рот попало - мы забыли и не вспомним никогда.
Вдалеке поют сирены - это запись на виниле,
за бортом уныло плещет средиземная вода.
Мы быков священных съели, мы себя не сохранили,
мы - частицы вечной пыли, что занесены сюда.
***
Шестилетний мальчик представляет себя подкидышем у чужих
своенравных людей. Огромная, тучная мачеха-мать,
трезвый отец ИТР - пьяный, жестокий мужик,
всю ночь будет в объятиях мачеху мять.
И мачеха будет стонать а потом храпеть,
и матрас на пружинах позванивать и скрипеть.
За ужином мальчик не ест, мечтая о том,
что его держат впроголодь, молча сидит, направляя взгляд
в мир, откуда он родом, где под лавровым кустом
мама-нимфа и папа-сатир обнявшись сидят.
На вечнозеленых деревьях оранжевые плоды,
мраморные колонны, источник чистой воды.
Рано утром мальчик выходит помочиться с крыльца
в белый хрустящий снег, и, рубаху задрав к животу,
видит кривые, поросшие шерстью, как у сатира-отца
крепкие ноги и огромную срамоту.
И он бегает по двору, оставляя следы копыт,
рысью, аллюром, переходя на галоп...
Мать говорит: что-то Петенька беспокойно спит,
должно быть, заболевает. И целует ребенка в лоб.
***
На скале, над берегом моря, сидит сатир,
играет на дудочке, взятой у пастуха взаймы.
Вдоль горизонта движется серый пунктир:
военно-морская эскадра пускает в небо дымы.
Рядом с сатиром - кентавр и святой, над которым нимб
и самого Христа благословляющая рука.
Эскадра плывет возвращать страну сатиров и нимф,
а также святых и кентавров, живущих в мире пока.
В пещере протяжно мычит стадо священных коров,
трепещет лира -панцирь у Аполлона в перстах.
А святой призывает тритонов вернуться под Отчий кров,
но тритоны с наядами прячутся в глубоководных местах.
И военные моряки уже плывут к берегам
на тяжелых шлюпках, и параллелен взмах
весел, и выбегают нимфы навстречу врагам,
и, встречая отца, машет рукой Телемах.
***
В беломраморной древней Греции - каменный лес.
Там до сих пор живет черепаха, которую не догнал Ахиллес.
Там неподвижна стрела, как всякий иной предмет,
поскольку движения нет.
Древнюю Грецию проходят в школе, спрессовывая века
в урок, как лагерный срок - от звонка до звонка.
Там правит философ, там бодрствует медный страж,
их боевой экипаж.
Там триста спартанцев костью в бутылочном горлышке Фермопил.
Черепаха жалуется, ей Ахиллес чуть на пятку не наступил.
Но теперь, слава Зевсу, убит, под плитой, нога из-под плиты.
Стрела торчит из пяты.
Все это проходят в классе где на портретах - ареопаг
местных правителей, в углу - государственный флаг.
За каждой партой по две подстриженных головы
почти дебильных, увы.
Понятно, что их Гомер - всем ребятам пример.
Понятно, что "жизнь жива только иудами вер".
Понятно, что Аполлон султан, а музы его сераль.
Так закалялась сталь.
Пунические войны переходят в гражданскую, а потом
без перерыва - в отечественную. Эпоха лежит пластом.
Сократ заряжает пушку. Из белого леса колонн
прицеливается Платон.
***
Чем старше оливы, тем толще и узловатей стволы,
а ветви тоньше, мельче листва и скудней плоды.
Пастухи греют ладони над грудой горячей золы.
Ночью тут пробегал сатир и оставил следы.
Он гнался за нимфой - отпечатки девичьих стоп
рядом с ямками от копыт легко различит следопыт,
он настиг ее здесь, на холме, на одной из извилистых троп,
завалил, потом ускакал - а она, погляди, еще спит.
Это нежное тело раскинулось среди белых цветов
розовея, как облако в робких рассветных лучах.
А в долине - крик пастухов и мычанье скотов.
Здесь когда-то был город, но постепенно зачах.
Никто не разрушил, все случилось само собой,
молодые ушли на войну, старики умерли,
иноземцы похитили девушек. Небосвод голубой-
ни единого облачка - смотрит на складки земли.
Большинство домов еще целы - хочешь - живи-не тужи,
только выполоть сорняки и кости подальше снести.
Змей не нужно бояться, большинство составляют ужи.
Чем меньше людей - тем цветам вольготней цвести.
***
А пошли вы все со своей цикутой —
говорит Сократ – давно пора собираться.
Уже светает. С каждой минутой
зеленее край небосклона. Два хилых братца-
философа ждут у входа. Стража в отрубе.
Подпоить солдата – милое дело.
Им, солдатам, должно быть, позднее влетело
за то, что они позабыли о трупе,
вместо которого живое немолодое тело.
До берега добираются после полудня.
Галера вдали. Лодкa стоит наготове. Ну что же!
У этой воды консистенция студня.
Весло увязает, запекаются сгустки. Ничтоже
сумняшеся, подплываем вплотную
к огромной плавучей сороконожке. Парус
дополняет весла. Мыс к югу продолжен
цепочкой скал, на которые накатывают волны.
Ну, бормочет Сократ, не умру, а только состарюсь.
Мы должны петуха Асклепию. Впрочем, довольно
ворчать, никто никому ничего не должен.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney