РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВРевнители бренности
А. Тозик, С. Михайлов, Д. Ужгин - Джаз на троих (full story)
22-10-2004
INTRODUCTION
Однажды (*) в некой точке бытия (**) сошлись трое (***). Они образовали круг, открыв друг другу лица, - и получился треугольник. Ощутив прилив сил и слов, они заговорили. И продолжалось это до тех пор, пока они вдруг не поняли, что самое волнующее для каждого кроется не в речах другого, но в звучании самой речи. Это была как бы проба голоса.
И тогда один из них сказал: “А не сыграть ли нам джаз?”
“Как мы будем играть? - спросил другой. - Ведь у нас даже нет инструментов”.
“Да и играть на них мы не умеем”, - добавил третий.
Увы, это была сущая правда. Невеселая правда. И они загрустили.
А надо заметить: эти трое были поэты. Стихи - вот все, что они умели. Но стихи - это очень просто: знай себе записывай, что слышишь. Играть на музыкальных инструментах, конечно, куда сложнее...
Примерно так думали они, когда внезапно в их треугольный круг вмешался дух противоречия. Нехорошее подозрение вздернуло их подбородки - и каждый посмотрел на другого.
Там, где пересеклись их взгляды, стоял Ангел. Не поворачивая головы, он заглянул в глаза всей троице, и его укор стал им ясен.
И Ангел сказал: “Играйте как слышите”, - и высыпал из складок своих одежд прекрасные инструменты. Рояль, контрабас и трубу. Трое стояли в оцепенении, не зная, что делать: кому - какой? Видя их растерянность, Ангел сказал: “Пусть каждый выберет инструмент по силам своим”. И тут же первый почувствовал удивительную слабость; ноги его подкосились - он опустился на блестящий стульчик; рояль приветствовал его высоко поднятым крылом. Второму показалось, что если он сию же минуту не обнимет кого-нибудь, то непременно умрет; контрабас подставил ему свои плечи. А третий, изнемогая от жестокой жажды, припал губами к трубе.
Тотчас наваждение рассеялось.
“Послушай, - крутнувшись на стульчике, обратился первый к Ангелу, - разве у вас тоже играют джаз?”
“О, джаз! - по-человечьи вздохнул Ангел. - Это единственный способ вернуться на Землю...” Он покосился на вино и сигареты, снова вздохнул и начал исчезать.
“Эй, а ноты? - закричали трое. - У нас же нет нот!”
“Все в ваших руках”, - донеслось с того места, где только что стоял Ангел.
Трое посмотрели на свои руки - там были их стихи.
Тогда первый развернул свой свиток и виртуозно хрустнул пальцами: “Начнем, что ли...”
* 5 декабря 1996 г., 19.30 ч.
** Квартира № 13 по ул. Зарайской, Калининград, Россия.
*** Андрей Тозик (АТ), Сергей Михайлов (СМ), Дмитрий Ужгин (ДУ).
АТ:
Осенний воздух чист как детский вздох -
птиц перелетных стаи след растаял
в прозрачном небе - как в бездонной чаше -
слова любви и список кораблей
вернувшихся из рейса - все короче -
и тонут в глубине твоих ночей
пустые разговоры - фразы - речи -
и - воздухом иных миров полны -
всплывают строчки в стихотворной оболочке
на гребне разрушительной волны
СМ:
Осень - время падений,
Танцев на три печальных счета,
Вымерших граммофонов...
Чай пью на кухне.
Смотрю то в окно, то в чашку -
Радуюсь совпаденью...
Решаю осенний ребус,
Легкий кроссворд чаинок -
То листьев, то хлопьев снежных...
ДУ:
Как во тереме-доме, во городе,
содержа тело в голоде, в холоде,
с четырех продуваем сторон,
песнопевец сидит за столом.
В голове его реки кагоровы,
незнакомые ватные головы,
чьи овалы, построившись в ряд,
как отряд октябрят говорят:
“Поделом тебе, умник и пьяница.
Научившись бодаться, упрямиться,
научись, дирижер, пейзажист,
за свою не цепляться за жисть!”
Но ему не до этого. Около
некто в княжеском целится в сокола.
И перо, по бумаге скользя,
песнопевца выводит в князья.
И глядит он смелее и далее,
чем квартал этот, Польша, Италия,
ибо пение смерти подле
токмо воина достойно в седле.
Потому и добавить здесь нечего,
что, познав языка человечьего,
наблюдает он жизнь на лету
как зажженная спичка - плиту.
АТ:
Благодарю тебя, прохожий,
за папиросу - или спичку -
ты сам не знаешь до чего же
мне одиноко этой ночью -
возможно, ты и сам похож
на тех кто по ночам не спит -
кто сбросив миллионы кож
еще пытается найти
точку опоры в этой качке -
где не верны ни сердце и ни глаз -
а жизнь похожа на привычку -
и только зеркало удваивает нас
АТ:
Я другу позвоню -
скажу ему -
ты хочешь выпить
и послушать пару строк
о смерти и любви и о любимых -
вот так скажу я
кубиками льда
звеня в стакане -
он в ответ
мне говорит прости но нет и не хочу -
и я тушу свечу
за столиком
в Икстлане
АТ: Здесь я брякнул по клавишам.
ДУ: То, что ты брякнул, мы поняли. Не понятно только - зачем ты это сделал.
АТ: В качестве контрапункта.
ДУ: Что же, по-твоему, такое контрапункт?
АТ: А в пику, значит.
СМ: В таком случае я поддержу предыдущую партию.
СМ:
Жизнь тянется, как тянется стрела,
уткнувшись в сердце, выглянуть наружу,
чтобы успеть заметить два крыла,
едва оперившихся, и большую лужу,
подобную чернилам в феврале
или иной животворящей влаге
в руке, что вечно помнит о стреле,
но тянется к перу, перо - к бумаге.
ДУ:
Эта речь точно маятник движется,
точно колокол, вал, татарва.
Это самая дивная книжица
о любви не вмещает слова.
Этот обморок, вдох и рыдание
у Земли и звезды на виду.
Это речь, чернозем мироздания,
трепет, лепет и шепот в бреду.
Се - слова благодарности, пение,
срез мгновения, поле и плуг.
Не молитва, но словотворение
о творении мира вокруг.
СМ:
На каждом из людей великий Universe
Воронкой сходится, скрестив лучи в затылок.
Так эхо наших слов уносится - наверх,
И всякий малый жест, и даже звон бутылок,
Которые сдавать Адаму дал завет
Тот, кто и примет нас как смешанную тару -
Чтобы наполнил нас тройной очистки свет -
И сдаст на новый круг Земле, торговке старой.
АТ:
(Пурум-пурум-пурум-пурум-пурурум)
Приходит музыка когда ее не ждешь -
как дождь осенний шелестящий в кронах
из жести кровельной - чуть слышно водостоки
свой голос подают - и мостовые -
одна протяжная - до изможденья - нота
как будто вдалеке все тянет кто-то
напев на незнакомом языке -
на идиш - может быть - на суахили -
и ляжет снег на мостовые - крыши -
промчится год - как дождь прольется жизнь -
приходит музыка. Но ты ее не слышишь.
СМ (задумчиво): Но ты ее не слышишь...
ДУ (схватившись за голову, Тозику): Зачем?! Зачем ты это сделал?
АТ: А как, как нужно?
ДУ: Явный же провис стиха...
(Бодро вступает на последней фразе Тозика, на “Но”.)
ДУ:
Семь слонов идут по небу над землею Адальберта,
семи ангелам подобны, зову трубному сродни,
видят поле, дом, ступени, стол,
(на Тозика) подвыпившего смерда,
пару в свадебных нарядах в окружении родни,
слышат голос, выводящий из гортани эти звуки
в мир окрестный, как омытый сын Востока - ввечеру,
как в годину войн - дружину, в черновую землю - плуги,
и кровавые стекают капли пота по челу.
Ибо вот - в годину жатвы мировых глухих каменьев,
в день, когда испить земные чаши ярости вина,
эта песня глуше, тише многих гуслей и бубеньев,
но акустикой ей будут все людские племена.
СМ:
За янтарной створкой век
Беззащитен человек.
Соберу мышиный мрак -
Спите все, и друг и враг,
Спи, огонь, усни, мой кров,
Спи, моя дурная кровь.
Что у Бога, что в ночи -
Мы едины, мы ничьи.
В шаткой люльке бытия
Спят убийца и дитя,
Милосердные на час,
Дремлют звезды опояс,
Солнце выглянет сейчас...
ДУ:
Когда твоя душа - подобие и образ,
и тоже часть Души - не чуя кость свою,
глядит на мир окрест, в стакане лист и облак
в окне сродни вещам, сработанным в раю.
В них хочется войти и стать первоосновой.
Стадами древних чувств любви и наготы,
пралепетом дитя, всей человечьей мовой
их имена на свет явить из немоты.
Гудит оживший мир, и у всего есть голос.
.....................................................................
в дверях ослепший Савл, сосчитан каждый волос,
и Марк, подняв лицо, Матфея узнает.
ДУ:
А мы сидим и пьем коньяк.
И, сидя в кресле, друг обмяк.
И хлеб в тарелке - свет в окне.
И алкоголь, увы, на дне.
И льется музыка, и мы,
ночь пережившие зимы,
сидим, согнув в колене ногу.
И хорошо.
(tutti) И слава Богу.
АТ:
Когда ты рад уехать хоть куда -
то лучше если это будет город
в котором не бывал ты никогда -
но хорошо бы в нем была вода -
и в изобильи - реки и каналы -
а между берегами сгорбив спины
по-львиному - раскинулись мосты -
и чтобы серый небосвод распорот
иглою золоченой был - и небо
сочилось как слезами дождевою
водой - и зеркало дробилось
на сотни отражений - чтобы ты
не смог узнать себя -
как будто обратился
ты в камень
СМ:
Или око врет,
Или наоборот -
Недоверчиво сводит
Веко...
Но уйдет человек
За поворот -
И уже не найти
Человека.
АТ (растроганно): Старик, прочитай еще что-нибудь на эту тему.
ДУ: А какая тема?
СМ (неуверенно): Тема маленького человека?
АТ: Тема его пропажи... Ой, а, давайте - о пропаже, а?!
СМ: Но у меня почти ничего нет. Раз-два, и обчелся...
АТ: А “Раз-два-три-четыре-пять...”?
СМ: Но ведь это самый конец!
АТ: Плевать, плевать!
СМ: А как же - начало?
АТ: Будем считать, что оно пропало.
СМ:
...Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел зайчик - и пропал...
Не в кого теперь стрелять,
Заржавеет наш запал.
Ржа покроет наши руки
От большой нездешней скуки.
Мы за зайчиком пойдем
И нарочно пропадем.
Нам откроются картины
Тоньше нити паутины.
Нам откроются пейзажи
Без дерев, без тени даже.
Вряд ли станем мы счастливы
В их обратной перспективе,
Но зато печаль и скуку
Снимет словно бы рукой.
А лежать по эту руку
Будут воля и покой.
ДУ:
Я сидел на кочке.
Наблюдал цветочки.
Видел незнакомые
пятна насекомые.
Задавал вопросы
мотыльку на розе.
Улыбался бабочке.
Встретил мушку в шапочке.
Широко открыв глаза,
стрекозе смотрел в глаза!
Хорошо быть летом
мальчиком-поэтом!
АТ (блаженно): Покой и воля!
(Мрачнеет и читает по памяти.)
АТ:
вопрос -
застрявший в памяти -
заноза в недоступном -
где даже зеркало помочь бессильно
месте -
и действие равно противно без-
действию - и против не попрешь -
покой нам снится - что это такое
как говорят в России - не поймешь
без граммов ста иль двести
алкоголя - и как сказал другой поэт -
покой и воля -
но это отрицательный ответ
АТ:
Отсутствие хороших новостей
давно уже не новость - недостаток
зеленых красок в гамме цветовой
не возместят ни сажа ни белила -
мой друг однажды сел писать рассказ
а написал стихи - легко - красиво -
как акварель - ни натюрморт и ни пейзаж -
но лишь портрет - отсутствия, пропажи...
ДУ: Послушайте, а можно - мысль как бы ни о чем?
АТ: Вай нот?
СМ: Конечно!
ДУ: Вот посмотрите... (Достает записную книжку.) Отношение японцев к предметам, которые их окружают... Это из книги, написанной тысячу лет назад. Писала женщина. Сэй-Сёнагон. (Цитирует.)“...Рядом с нею лежал свиток шелка цвета “зеленый лист вперемешку с опавшим листом”...” О! У меня же есть об этом стихи!
ДУ:
Есть музыка. Она величина
всего и вся. Она вовлечена
в движение звезды или листа,
псалмов Давида, иволги, клеста.
И даже ночь в любое время года
споет вам то, что может лишь Природа.
Но музыка стиха есть небосвод,
который дышит, ширится, и вот
вы слышите, как зов или собор,
живой, с небес сходящий свет и хор.
АТ:
Готический сезон - судьба осколков
Пустынных площадей - свечных огарков
За здравие - равно за упокой
Метеоритный дождь - небесный камнепад
Тяжелый рок висит над головою
И пыль кирпичная - не кровь - на сапогах
Не признающий правила игры
Поспешно свои острые углы
Пытается укрыть замшелый камень -
Он так похож на мину под ногами...
АТ:
В рыжем лесу - ни лисицы ни волка -
и куда-то пропали птицы -
поспешно выдергиваешь иголку
ржавую из ладони - морщишься
как от яда кураре
и даже легонько стонешь -
все равно никто не услышит -
и не скоро сюда вернутся -
разве только трава пробьется
пахнущая пожаром...
СМ: Здесь, кажется, пошел взрыв.
АТ (привычно): Давайте взрываться.
СМ: В таком случае позвольте мне прочитать мое “Возвращение орнитолога”.
ДУ: Твое возвращение или орнитолога?
АТ: Это одно и то же.
СМ: Правильно. Тем более что когда я его писал, я возвращался к своим юношеским, так сказать, стихам. Те назвались просто “Орнитолог”. Я их поставил в эпиграф к “Возвращению”. Вот они:
Я выловлю птицу в небе
и посажу ее в клетку.
Займу ее место в стае.
Улетая, голову спрячу
в мокрый колпак ладоней,
чтобы не слышать,
что крикнет птица.
И собственно “Возвращение”.
СМ:
Остановлюсь на точке за окном -
Попробую подумать о другом
Каком-нибудь сомнительном предмете,
Какой-нибудь спасительной примете.
Итак - о чем? Куда направить мысли?..
Вниз, вниз - забыть о воспаленной выси!
Лететь, остыть, крылом нащупать твердь...
Прочь крылья! Здесь - ползком: ползти, дышать, смотреть,
Смотреть по сторонам, потом - вперед, потом -
На то, на что ложишься животом.
Занятие, достойное улиты -
Рогатой антилопы без копыта.
Береза... и простор... Ну да, ну да...
Безвкусица, Есенин, ерунда.
Еще - кусты (улитки этим грешны):
Листочки там, жучки... Ну да, конечно.
Еще - не завалиться бы на спинку,
Карабкаясь на скользкую былинку.
При всем при том победоносно знать,
Что жить без крыльев - то же что летать -
Для взбалмошной птицы. Пусть престижа
Совсем чуть-чуть, зато и падать ниже,
Точнее - некуда. Примета столь верна,
Что лучше отвернуться от окна.
ДУ (весело): Вот здесь надо прочитать “Я сидел на кочке”.
АТ: Мы сидели все на кочке - наблюдали мы цветочки!
СМ: А ты?
АТ: А что я?
СМ: Ты был с нами?
ДУ: Где ты был, Тозик?..
ДУ:
Ты помнишь сумасбродное кафе
на Выборгских задворках Петербурга?
Дрожанье в пальцах тусклого окурка
под взглядами гвардейцев в галифе?
То был источник пищи, но иной.
Насущный хлеб плакатного формата
не ведал от рожденья аромата,
за что и был к поверхности стенной
прибит. Жизнь начиналась ввечеру.
Взрывной волной распахивались двери,
входили трое, ставили портфели,
и, вилками пронзая ветчину,
судили о бессмертии души.
Поэт, а между делом - пат.анатом,
страдал над пересоленным салатом
и вдохновенно грыз карандаши.
Вино текло чем дальше, тем длинней.
Колени дев склоняли к словоблудью,
буфетчица с шарообразной грудью
лоснилась жиром жертвенных свиней,
и с Беккером заигрывал тапер.
В графине сохли чахлые бадылки,
философ, пальцем щелкнув по бутылке,
кивал соседу слева: “будь добер”,
и пели “Из-за острова”. В дыму
божественно царили Клеопатры,
молчали в оба, целовали в патлы,
клялись и были счастливы - тому
уже лет пять...
АТ:
Редкие письма из колыбели
трех революций. Четвертый сон
Веры Павловны. Пили, ели,
к утру расходились - дык ёлы-палы -
до конца не допили, не наговорились -
но под вывеской РАКИ и до сих пор
подают лишь пиво слегка разбавив
самой чистою ладожскою водой
из водопровода времен империи
что само по себе улучшает вкус
позволяя забыть о членистоногих
которым их прошлое - тяжкий груз -
помогает двигаться вспять - в отличье
от времени - ибо как известно
невозможно дважды войти в одно место
будь это Нева или Черная речка -
повсеместно воды происходит утечка -
но клич НАЛЕЙ звучит оптимистичней
победных реляций со сраженья полей
и тех редких писем из города чей
облик ныне прозрачней
самых белых ночей...
ДУ (вдруг): А давайте поближе к любовной лирике.
СМ: Ну-ка, Ловеласы - Дон Жуаны!
АТ (со вздохом): Тогда я про художницу прочитаю.
АТ:
Художница милая - не тебе ли
дарована власть над осенним лесом -
и буйство красок сдержать не в силах
ни вековые стволы - ни сети
сплетенные тонко из юных елей -
какое прекрасное сумасшествие -
взрывается осень - прикосновение
ладони ли - кисти - так нежно гладят
цветы запоздалые - или сердце
СМ: Какое прекрасное сумасшествие!
АТ: Собственно, мне здесь нравятся всего лишь две строчки: Художница милая - не тебе ли... Точнее, это одна строчка. А вообще-то мне больше нравится художница...
ДУ (участливо): А ты, Сережа, почему ничего не читаешь? Ты ведь женатый человек.
СМ: В том-то все и дело...
СМ:
- Иногда я думаю:
Боже! да ведь я на самом деле ее люблю! На самом деле: люблю свою жену. Эту вот женщину, с которой... которая постоянно, часто... половинит, что ли, меня, как-то урезает - собой. Меня это злит. Правда. Но ведь я В САМОМ ДЕЛЕ люблю ее. И если только вдруг остановиться - я ведь почувствую это снова: вот женщина, которой я хочу нравиться и не знать замены, иначе - конец, пустота. Но только теперь это должно быть без выпендрежа, не из себялюбия там или гордости мужской опять же - а уже оттого, что... надо ее окружить заботой, как-то заботиться о ней. Ведь я ее люблю - зачем же идти против себя? Пусть любовь как-то за... брошена, захламлена всем многим. И без причины... Есть, конечно, какая-то главная невидимая причина, которую можно тоже сыскать, но...
И тогда я ей говорю: давай, Анюта...
- Анюта? С Благовещенского?
- С Серпуховской!
Давай, говорю, Анюта, сядем вместе и выпьем снова брудершафт натощак! Потому что - кто же нам еще поможет, как не мы сами: ты да я?.. Давай!
И - знал бы ты, как... мягчеет моя Анюта, моя Анютка, ее глаза и руки - когда она видит меня и слышит меня - такого!.. А руки и глаза у моей Анюты теперь очень... да нет, просто - уставшие руки, уставшие близорукие глаза.
АТ (Михайлову): А ты говоришь...
СМ (Тозику): Это ты говоришь...
ДУ: Вообще-то это я говорю...
ДУ:
Здесь, в кофейне, с бумагою, я,
не мигая, не глядя на кофе,
отодвинув тарелку с люля,
как философ не смог на Кнайпхофе,
говорю, дорогая, слова
о любви за такие минуты
и за все остальное Ему - ты
убедишься, когда целова...
АТ:
Так умирает музыка в момент
рождения трагедии - так спичка
все время гаснет от неистового ветра -
а в снах приходят и слова и краски -
и танец бабочки над огоньком свечи
звучит прелюдией к языческому действу-
и есть еще хожденье по игле -
по лезвию ножа и по канату -
и сердце замирает как граната
лишенная чеки - вот-вот взорвется -
но не взрывается. И музыка звучит.
Лишь в черно-белых снах -
ни слов - ни красок
АТ:
В такие дни -
как листья в непогоду -
вполне стихоподобен лес осенний -
а ветер - ветер - ветер -
словно гвозди
вгоняет нас в бетонные квартиры -
еще одна глава из сопромата
ДУ (сокрушенно): Права была та баба...
В трех головах проносится отрывок из статьи Инны Ростовцевой “Поэзия явилась как зима... (Размышления критика о провинциальной поэзии)” – «Литературная учеба», № 3, 1996 г.):
“...В мире мужской поэзии (приходится пойти на это искусственное разделение, чтобы подчеркнуть всю серьезность проблемы) мы не найдем даже отзвука этих трагедий, даже эха меж голосом и звуком, происходящих в личностном мире между мужчиной и женщиной. Скажу больше: нет самопознания себя, нравственного суда, нет отношения автора к другому человеку. Слово лишилось драгоценного для искусства измерения - этического, которое “ведает” целой шкалой чувств - от добра и зла, правды и совести, вины и раскаяния до самооценки и самокритики...”
СМ: Хотите самокритику? Пожалуйста.
СМ:
О смерти часто думая -
Прямой дорожкой в Рай?
Что ж, голоси, задуривай,
Белье листа марай,
Любовник, пастырь, сеятель
Замысловатых фраз.
Прикинул галстук петелькой -
Так что же медлишь? влазь!
Окутай смерть, как девочку,
Недорогой фатой,
Витиеватой немощью
Торговец завитой -
И вознесешься лабухом
В охмуренную даль
По деревянным радугам.
Не пойманный - не враль!
АТ:
Тиха украинская ночь
как первый опыт самиздата
и требует - стихов творенья
Арифметически проста
судьба поэта - вычитанье -
деленье без остатка - умноженье
Без видимого глазу результата
ДУ:
И снова рыбаки, и пастухи, и судьи.
Раб, взявшийся за плуг, труд светоносных пчел.
Когда бы знал пророк итог реченой сути,
он стал бы сам любовь и звезд соборы счел.
Живой огонь глядит на детский сад земельный,
и, не найдя на нем горчичного зерна,
из книги мировой, что ты - альбом семейный,
рвет с горем пополам фрагменты полотна.
Так голосу сосны внимают в Суринаме.
Парящему листу - в созвездии Стрельца.
История встает нагая перед нами.
И ни глаза поднять, ни отвести лица.
АТ:
Колесо гороскопа тебя не раздавит -
сегодня в России а завтра в Европе -
мы все вернемся к своим баранам -
когда мы вернемся - даже Фортуна
предпочитает ходить кругами -
то лицом повернется а то напротив -
сегодня ты друг а завтра приятель -
все перемелется - так, выбирая,
между процессом любви и любовью
ложишься спать получая свободу
как приз в телешоу Счастливый случай -
спокойной ночи тебе - но утром -
утром опять окунешься в заботы -
и снова вернешься - к себе ли - обратно -
Улисс вернулся - все мы вернемся
ДУ:
Сколько на небе звезд!
Лев там и Рыбий хвост.
Белые, синие, красные,
желтые звездочки - разные.
Кто там живет? И чего там?
Вот бы мне стать звездочетом!
СМ:
1
Мне в затылок дышал запасной человек -
Из песка и распоротых трав человек,
Из целебных реликтовых трав.
Может, это был ящер, а может быть - век-
Волкодав, не добравший звериный разбег
И теперь обреченный растапливать снег
В миллионы шампанских отрав.
2
Он всегда мне мешал окруженьем своим.
Но зато в круге восемь я был уязвим
И лелеял в бескровных губах
Разбежавшийся на семь предельных кругов,
Заключенный в холодный порядок рядов
И щекочущий кости манжетой оков
Искрометный диковинный страх.
3
Страхом были полны рукава, и рука
Возбужденно несла свысока, с потолка
Каплю извести цвета беды.
На язык это было похоже на слух,
На глазах прорастала экзема, но дух
Бил фонтаном, смывая мантрических мух
И стирая побелки следы.
4
...Это новая эра. И снег неспроста
Промежуточно падал в прорехи моста
Между завтра и позавчера.
Это новые люди распоротых дней -
Без упрека судьбе и без гладких камней
Под рубахой. Их время немногим прочней
Их голов. А в зубах - мишура.
5
Впрочем, всякие люди, в затылок дыша,
Превращаются в сети, которым душа
Придает очертания тел.
Их не сбросить, но можно про них забыть -
Если снег - это страх, если путь - это нить,
Если смерть - неспроста, а узлы разрубить -
Прорастет на плече чистотел...
АТ: Ни хрена себе басовое соло!
СМ: Да, такое сумасшедшее соло... как бы не умеющего петь...
ДУ: Что ж, у меня тоже есть пятистопный анапест. Правда, он не закончен...
ДУ:
Возле самого синего моря, в плаще, в ноябре,
во шезлонге являя собою тебя на игле,
я смотрю, не мигая, поверх океана и рек
на Америки брег.
Одесную - Литва. Вдалеке шепелявит братва
из Мазурских болот. Предо мною - родное аш два
о безумно ревет. За спиною - сказать не берусь -
то ли Русь, то ли Прусь.
Водяные стада, приближаясь, встают на дыбы.
Но, как часто - двуногие, пав под ударом Судьбы,
отступают. И я, не решив - досмотреть ли, уйти ль -
ставлю в губы бутыль.
Ветер хлещет сырой пятерней по лицу. Облака
как налитые кровью глаза племенного быка.
Небо в трубы трубит, и не нужен пророк, чтоб сказать,
кто пришел аки тать.
Чу! Под пристальным взором планет, словно кинозвезда
в окружении цейсовских линз, пряча слезы, места
оскорбленные в мертвый песок, замышляя пожар,
кружит в Космосе шар.
Время сбора камней, пред которыми даже Сизиф
не годится в подметки. Три меры муки замесив
вкупе с хлебной закваской вскисают, и пекаря - ба! -
мировые хлеба
ожидают как дети. Роняя слезу на рукав,
человек из окна долго смотрит на город. Упав,
стены кирхи и биржи встают стеной пыли, и вот -
утварь зрит небосвод...
АТ:
Как сказал мне знакомый саксофонист
Вечерами играющий в ресторане -
Музыка это не цель но средство
И находишь истину чаще в стакане
Заполняя буквами чистый лист -
Не отличаешь причин от следствий
В небесах городских не хватает звезд
И слов - нужных верных - всегда не хватает
Для описания скорбных шествий -
Нужно было родиться в древнем Китае -
Научиться жить без нечаянных слез
Овладеть законами лицедейства
Выбор места времени и судьбы -
И мелодии выбор - взмах руки дирижера -
Время прощания с веком - с детством -
Визга щенячьего в до-мажоре
Не услышат уже верстовые столбы
Пораженные speed`ом - повальным бегством
СМ:
1
Потому что у лебедя два крыла,
И без них ему вдвое легче,
Для меня это лето что кабала,
Как горячий хомут на плечи:
Беспризорная память - согласный сброд
На развес, точно фунт урюка,
И карман подорожных пустых пород,
Оттянувший стрелу на брюках.
2
В преисподнюю, в пекло, в гусиный треп,
В междухолмие, то же - лоно,
Я на ощупь, покуда ступня сотрет
Позолоту с исподу склона
Наяву спускаюсь.
Так сыпь цветы
На парящий под солнцем свиток!
.....................................................
Только сорные травы... И это - ты?
Что же, милая, будем квиты.
3
Потому что засуха, Бессара...
Эти сны мои в пыль сотрутся.
Лишь гортань под небом твоим сыра
Да скрипящая ось каруцы.
Разве только сухие глаза приврут
Или Балтики тень косая.
Двадцать легких цыганок за мной плывут,
Влажным шелком земли касаясь.
ДУ:
Расскажи этим листьям пергаментным притчу о сыне,
что в слезе старика отразился ступнями босыми,
пылью, ветошью, мухами, оспой, смиреньем и взглядом,
пред которым глаза опускали стоящие рядом.
Как пред очи отцовские медленно рухнуло тело
на колени, и длань старика постоянно хотела
отдохнуть на соломе сыновьих волос, дабы этим
суть прощенья явить всем грядущим столетьям и детям.
И как стало спокойно! И было достаточно вдоха,
чтоб исчезла изба, и живое дыхание Бога
затопило фигуры стоящих под звездным изюмом
от Востока до Запада: нищих, горелых, безумных.
СМ: Я вспомнил, кстати, одно свое стихотворение. Его можно считать репликой сына.
ДУ: Все наши слова - это реплики Сына...
СМ: Стало быть, та же история, но в зимних декорациях:
СМ:
Короста прочнее хвороста
и легче воздуха,
Чернее височной хворости,
невзрачней волоса,
Прозрачней ночного холода
под занавес четверга
Короста съела полгорода,
как полпирога...
И дети набеги делали,
как флибустьеры.
И я пропадал неделями,
считая потери.
АТ:
Но оказалось - жизнь, увы, не беспредельна
Я кожей чувствую секунды каждой вес
И благодарен - и судьбе и веку -
Внутри меня не прекращается процесс
Любви - не к человечеству - к отдельно
Идущему по жизни человеку
ДУ:
Каждая муха тварная,
облако, крошка янтарная,
Господи! - мир вокруг
дело Твоих рук.
Каждое слово судейское,
княжество, мысль злодейская,
дверь, гардеробный крюк -
дело моих рук.
Что же мне в пору проседи
плакаться, клясться, Господи:
вне языка, страны
все у Тебя равны.
Дай же мне видеть, Боже мой,
брата в толпе автобусной.
В бабе, что льнет к бедру
спьяну, мою сестру.
В нищем на фоне праздника
мальчика-первоклассника.
В снеге - Земли белье.
Имя везде Твое.
СМ:
- Что нас держит в этом мире?
Дружно, хором, три-четыре.
- Удовольствий много есть,
Но всего не перечесть.
- Что зовет нас в дальний путь?
- То, чего нам не вернуть.
- Кто построил все пути?
- Тот, кого нам не найти.
- Будем жить или умрем?
- В даль сусветную уйдем.
До известного предела,
О котором сердце пело.
- Близок путь или далек?
- Мы уже не чуем ног -
Только отсвет впереди
Да звезда стоит в груди...
ДУ (расправив плечи): Ой, хорошо! Вот здесь она стоит - где главная чакра...
АТ: Что ж она стоит там, гадость такая?
ДУ: Почему гадость? Замечательная звездочка. Октябрятская!
ДУ (с воодушевлением. Maestoso.):
В краю невиданном, в неведомом году,
клешней терзая струны лиры на ходу,
икая пивом, наступая на шнурки,
театра мимо, постового и реки,
перстом считая в небе мчащихся овец,
идет певец.
(Пам-парам-пам.)
Налево - готика, направо - книг тома.
На шпиле - бело-сине-красные тона.
Колеса крутятся. Волнуется народ.
В кафе пирог, карман смущая, смотрит в рот.
И профиль бармена напоминает -
(tutti)бля! -
вождя с рубля!
Привет, эпоха новых вывесок и слов!
Перо, взалкавшее финансовых основ,
беря натурою, листы переводя,
выводит “офис”, “маркет”, “рэкет”, “крек”, хотя
словес означенных, как вслух вздохнул поэт,
на русском нет.
Гуляют пары. Бьют фонтаны. Слышен рев
толп митингующих. Над кронами дерев -
пернатых арии. Пиликают смычки
оркестра местного. И дева сквозь очки
зрит между нот любви свидетельство времен
Кармен.
Летает пух. Заезжий немец, разодет,
чрез объектив глядит на Университет.
Эол листает двум студенткам словари.
Латынь склоняется. И, что ни говори,
но лучший гребень юным косам и вихрам -
науки храм.
Набив чубук, на эспланаде, севши в круг,
музыке вторя ног движеньями и рук,
там-там шлифуя, завывая что койот,
младое племя, незнакомое, поет
гимн Чудо-острову. И смотрят в небеса
их очеса.
Июньский ветер обнимает юный стан,
играет юбкой, и, припав к младым устам,
скользит вдоль впадин и холмов другим в пример.
И, мигом позже, парикмахера шедевр,
виясь, взлетает, как поставленный вопрос
в длину волос.
Контора. Стол. Сложив доходы, юный клерк,
пуская дым, глядит в окно. И Кенигсберг
диск Солнца взглядом провожает. Ввечеру
кафе, давясь, глотают шляхту, немчуру.
И город, в сны отплыв, “Титаником” на дно
идет. Темно.
Сидя на крыше дома, глядя в лицо
луне, я, местный житель, сгусток речи, светящееся яйцо,
ошалело внимаю Вселенной, и Муза подле
рассказывает, прижавшись к плечу - там, во мгле
Космоса обитает душа, о которой в итоге певец
и глаголет. Творец.
СМ: Творец-певец... Хорошо, высоко взял!
АТ: Надо продолжить.
СМ: Как же это продолжишь?!
АТ: Контрапунктом, например.
АТ:
Проспект Победы - или просто так - проспект -
где и трамваи и такси - все мимо - мимо -
и осыпаются под безобидным ветром
вполне безалкогольные стихи - вино
ты зря вливаешь в старые меха - и справедливо
тебе в любви откажут женщины - трамваи -
тебя минует молния - и грозы
промчатся стороною - сторонясь -
и роковая не охватит страсть -
уж больно ты для них, дружок, серьезен
............................................................
Но прозу смог бы написать еще, пожалуй
СМ:
Полная светит луна.
Трезвые ходят люди.
Душа музыканта полна
Нестройных прелюдий.
Остался один мазок
До гармонии мира.
Всю ночь небесный возок
Будет ждать пассажира...
(АТ:
Дождаться третьих петухов
как оказалось - очень просто -
и побежали пешеходы
и затрезвонили трамваи
и зазвонили телефоны
во все свои колокола -
а как пленительно звучала
этой ночью
слезоточивая мелодия
Вивальди...)
…Под утро вступил кларнет.
На утро - мазков не счесть.
Гармония мира - есть,
А музыканта
нет.
ДУ: Такое растворение, да?
СМ: Да. Это по поводу философии отсутствия.
АТ: А не добавить ли этой философии чуточку психологизма?
АТ:
Лирические герои
оставшиеся без поэм
уходят в герои-любовники
или большие начальники -
остаются там насовсем
и довольны вполне
временем и судьбою -
говорят они всем
подряд - но не знает никто
как они молчат
оставаясь наедине
с собою
ДУ:
Я думал, что не вспомню, но сейчас
мне даже закрывать глаза не нужно,
чтоб вспомнить эти иды: было душно,
“Талассио! Талассио!” для нас
кричал народ. Седеющий авгур
гадал на птицах, складывали в ложе
цветы тебе, и жир стекал по коже
желудку в жертву принесенных кур.
Я предвкушал рождение дитя
и гладил, незаметно для сидящих
твое тугое чрево, находя
дыханье под рукою. В долгий ящик
стола было заброшено перо,
тела под одеялом превращались
в клубок нагой, и губы не мешали, с
утра совпавши, крикнуть в дверь “добро
пожаловать” входящему. Прости.
Спустя шесть лет, на этом свитке, зримо,
ты видишь, что я смог произнести
“прости” при всем честном народе Рима.
СМ:
Стал забывать
налево или направо
поворачивать
у мертвой шелковицы
чтобы вернуться
домой
верить или не верить
дорожному указателю
синему
как голуби на ставнях
синему
как глаза хозяйки
и шаткому
как моя память о ней
Забываю вкус
шелковичных ягод
ждут меня или нет
в том голубином приюте
ехать или не
ехать
АТ: Конечно ехать, дружище! Что за вопрос?
СМ: А на хрена я там нужен?
ДУ: Вы заметили, как это все конфликтно? Эта психологическая линия.
АТ: Что делать, дружище!
СМ: Это неизбежно.
ДУ: Не согласен! Вот я сейчас прочитаю...
АТ: Что, есть стихи на эту тему?
ДУ: Нет, это не стихи. Это монастырский Устав, Россия 14-го века. Послушайте, какая организация жизни! (Читает из блокнота.) “Делай всегда какую-нибудь работу. Пусть вскапывается земля, пусть разделяются ровной межой ряды, в которые будут посажены растения или брошены семена овощей. Пусть бесплодные деревья прививаются почками или ветками. Устраивай ульи для пчел и научись монастырскому порядку у малых тварей. Пусть плетутся сети для ловли рыб, пусть пишутся книги, чтобы и руки добывали пищу, и душа насыщалась чтением”. Видите, как просто и совершенно бесконфликтно.
СМ: Это мне напомнило один мой давний стишок.
СМ:
Через весь огромный воздух
Мотылек летит.
Не налево, не направо,
А туда, где скоро будет.
Очень скоро - и навечно
Мотылек умрет, конечно.
Не в конце и не в начале -
Там, где больше быть не сможет.
СМ: Не знаю, зачем это я прочитал...
АТ: А зачем вообще люди читают друг другу стихи?
ДУ: Резонно.
СМ: Главное - вовремя.
ДУ: И зачем же?
АТ: Кто знает...
ДУ: Мне кажется, написание стихов вообще есть попытка вернуться в некий момент гармонического состояния. А их декламация основана на желании поделиться с кем-нибудь этим моментом...
СМ: Все интересно усложняется, когда стихи читаются сразу несколькими людьми. Происходит обмен моментами. То есть - обогащение.
АТ: Замечательно!
ДУ:
Есть точка бытия, где речь теряет смысл.
Газета, ветер, смех дитя - все в чистом виде.
Тогда ход суток прост, сон чист, вкус сливы кисл.
И нет нужды перу в листе и алфавите.
О, ясность немоты теснит что воздух - грудь.
Вдохни и речь камней, деревьев, ос услышишь.
И нет иных миров, куда не заглянуть.
И нет любви иной, чем та, которой дышишь.
ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Идея «Джаза» принадлежит Андрею Тозику.
Близился к концу 1996 год, и хотелось завершить его чем-то достойным. Замысел Тозика был прост и лаконичен, как музыкальная фраза: собираются трое, читают стихи, разговаривают – и записывают все это на диктофон. Затем расшифровывают запись и составляют книжку: «Джаз на троих».
Однако само собой возник сакраментальный вопрос: кто будет третьим?
Ужгин.
В тот год мы втроем как-то особенно сблизились. Потом, Ужгин почитал джаз, не однажды наигрывал нечто синкопированное на фортепьяно. И, главное, нам нужен был голос, которым обладал только Дима: чистый, светлый, высокий. Труба, мы сделали его трубой.
Все едва не пошло прахом, или, по крайней мере, совсем другим путем, когда тем вечером 5 декабря 1996 года мы с Тозиком позвонили в дверь №13 дома на улице Зарайской. Положившись на случай, без предупреждения. Димы не было дома. Откладывать не имело смысла – мог пройти драйв. Сейчас же найти «дублера»?.. Мы решили ждать. Полчаса, до 19.30. Ужгин появился на последних минутах.
Так состоялся «Джаз». Впрочем, до книжного воплощения дело дошло лишь четыре года спустя, а тогда, прочитав обработанную расшифровку записи, Ужгин высказался против продолжения проекта. Начитывание готовых текстов показалось ему нарочитым и бессмысленным, он хотел бы импровизировать – писать стихи непосредственно «играя джаз». Что же, без согласия одного «Джаз на троих» не имел права на существование.
Потом Дима уехал, драйв пропал сам собой, осталась легкая горечь. И все же мы с Тозиком не хотели думать о «Джазе» как о мертворожденном детище. А мысли о нем нет-нет да посещали нас.
И вот, уже в 2000-м, в завершающем тысячелетие году, мы решились на бутлег. Дима был далеко, тексты были под рукой. История нас простит, успокоили мы себя, – и выпустили книжку-самоделку. Самиздат. 9 экземпляров, разошедшихся по близким знакомым. 10 экземпляр мы вручили Ужгину в очередной его приезд из тех краев, где он обосновался. Повертев в руках книжку, он улыбнулся по-своему, не то одобрительно, не то снисходительно…
Это был последний его визит в Калининград. В мае 2001 Дима умер. Но джаз нельзя оборвать, в нем можно только взять паузу.
С. Михайлов
декабрь, 2001 г.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney