РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Леонид Китайник

Из сборника Танцующая лань

07-10-2019 : редактор - Женя Риц






Из сборника «Танцующая лань»




Пять портретов Эвридики

     Первый портрет

У женщины паспорт блестит серебром
и черные кудри летят,
шаманские бубны, и в жизни разгром,
и участь бездомных котят.

Я больше улыбки такой не встречал:
сияет жемчужный рассвет,
как будто вернулось начало начал —
ни фальши, ни подлости нет.

За лисьим чутьем, и пытливым умом,
и силой дворянских кровей,
и тьмой, наплывающей блоковским днем —
забудь Эвридику, Орфей.


   Второй портрет

Тебе не по нутру
мои пустые драмы,
и временем ничьим
не станешь дорожить.

Невыносимый труд,
и мысли свет упрямый,
и горечи ручьи,
и слов тугая нить.

Тебе не по душе,
что с вечностью тягаться
намерена моя
бездомная любовь.

Гони ее взашей,
не слушай святотатца,
презренья темный яд
Орфею приготовь.

Но я не лыком шит
и пропою светилам,
вернувшись без тебя
из логова теней,

что верности самшит
впитал улыбку милой
и светится, скорбя,
и говорит о ней.

— Любовь? В который раз? —
перемигнутся звезды.
— Ты счет не потерял? —
хихикнет вслед волна.

Глотну нелепых фраз
расплавленные гроздья,
и обожжет металл,
и прохриплю: "Одна".


   Третий портрет

Эта злобная шутка небес
мне средь паводков мутных предстала
черноокой красы идеалом
и улыбкой, затмившей принцесс

и затмившей инфант и княгинь
на голландских и русских полотнах.
Но, сгустившись во времени плотном,
протянула с насмешкой: "Остынь!"

Эвридика, наш жребий, увы,
ни любовью, ни сном не измерен.
И Орфей голосит о потере
над покосом змеиной травы.


      Четвертый портрет

Темно, Эвридика, темно
в твоих чернооких озерах,
полынь на беззвездных просторах
и снов непроглядное дно.

Темно, дорогая, темно —
хоть раз бы склонилась, жалея,
всплакнуть над несчастным Орфеем;
но это, конечно, смешно.

Темно расставанье, темно,
с горчащим и режущим вкусом
и пахнет змеиным укусом.
Да это теперь все равно.


     Пятый портрет

Горизонт заполняется дикий
черным шлаком подлунных дерев.
Это пятый портрет Эвридики
и ее безнадёжный напев.

Вся трепещет в русалочьем бредне,
чуть прикрыта кровавым плащом.
Для меня этот пятый — последний,
а другие напишут еще.



Орфей-неудачник (апокриф)

Орфей по протекции бродит в аду
и в слезоточивом дыму
бормочет: «Я здесь Эвридику найду!»
Но он ей совсем ни к чему.

Ей нравится здесь — изможденных теней
и шорох, и запах, и вид;
и даже, по слухам, завелся у ней
любимый тенек-инвалид.

Орфей обернулся... прощающий взгляд...
«Ну, ты прокололся!» — кругом говорят.





Повесть

За окнами брезжит опять.
В бессонном искрящемся круге
не можешь никак дописать
правдивую повесть подруге.

Добавишь еще завиток,
и стало понятнее вроде,
но главное снова меж строк,
как горькая пена, уходит.

И жернов рассвета саднит,
и суть, холодна и безвестна,
мерцает, как тусклый гранит,
поскольку она бессловесна.



На фото

Я полюбил тебя такой,
как мне подсказывали фото:
с округлой девичьей рукой,
с губами, шепчущими что-то.

Улыбка на краю степи
и дерзкий взгляд при сигарете.
За то продал, за что купил
фотограф Коля или Петя.



'O sole mio

Так в жизнь, затянутую ряской,
шальная птица ворвалась:
судьба дворяночки хакасской,
сурово-солнечный наказ.

Где, неразлучным на бумаге
и встречей обделенным, нам
занять смекалки и отваги,
чтоб бросить вызов временам?

И если поздней страсти био
с тебя востребуют в ночи,
ты промурлычь: «'O sole mio».
И улыбнись. И промолчи.



Слушая романс

В этот час протянулась полоска далекого света
между морем, рекой и зеленым закатным лучом,
где цыганка гадала, и волны качали планету,
и впервые подставила ты поцелую плечо.

Где услышал: «Останься, я соль из небесной солонки,
я звезда, растворившая сладость в полночной воде,
я цикада в лугах, в черном золоте прядей девчонка,
я в тебе, я в развалинах замка, в заливе, везде.»



Две птицы

Диких ласточек прелестней,
у подруги с небосвода
поутру слетают с песней
птицы совесть и свобода.

Снова вверх тяну ладони,
расстоянье не измерив,
а они ответ хоронят
и в любовь мою не верят.

Загорелся темный свиток
и обуглены запястья.
Распишитесь: dolce vita,
а в довесок фунтик счастья.



Полюса

Континенты — полюса
электрических приборов.
Уложиться в два часа
ежедневных разговоров.

Из-под солнечных лучей
снова в ночь Сибирь уходит.
Ты ничья, и я ничей —
побеседовали вроде.

Засыпаю на плече
сан-францисского рассвета.
Ты ничья, и я ничей —
и без слов понятно это.

Континенты — полюса.
Пишем глупости друг другу.
Затихают голоса.
Спи. До скорого, подруга.



Серый малахай

Ты думаешь, что разглядел насквозь
головку в темно-сером малахае,
что времени заржавленная ось
спрямляется, и визг ее стихает.

Но, вглядываясь, в уголочках губ
вдруг обнаружишь мягкую усмешку.
Холодный полустанок. Чайный куб.
И снежный путь в километровых вешках.



Назовешься

Назовешься далекой рекой
и трепещущей лиственной кроной.
Я, пожалуй, поэт никакой —
так, заштатный не юный влюбленный.

Не пловец и не тот ветерок,
что ласкает зеленые кущи.
А какой уготован урок,
мы об этом узнаем в грядущем.



Сорок первый наоборот

На кромке воды, а точней,
сквозь горькую даль океана,
конечно, ты встретишься с ней —
любовью сурово-нежданной.

Избит электронный сюжет,
две тысячи фабул сменили;
смешно, что решительным "нет"
ты рвешь со стандартами стиля.

Расхлябанный винтик больной
со сбитым шлицом и нарезкой,
не жди, не мечтай и не ной —
готова советская фреска:

«Забудем и флирт, и талант;
прицелься, Марютка*, понуро.
Стреляй же! Я твой эмигрант,
а попросту — белая шкура.»

И сам бы давно отвалил,
простившись письмишками вкратце,
но шелест невидимых крыл
велит почему-то остаться,

но шорох и никнущий лет
прекрасной подстреленной птицы —
в глазах окровавленный лед,
и сил не хватает проститься.



Суровое солнце

Иногда эта грива червонцем
начинает под вечер светить —
ты такое суровое солнце
на курганах хакасской степи.

От тебя не дождешься поблажки,
не протянешь: “красив и высок”,
а выходишь в нарядной рубашке,
в белом платье из блоковских строк.

Белый луч на плече так заманчив,
но вокруг что игра, то зеро.
Ты проходишь, грустя, в балаганчик
и пастелью рисуешь Пьеро.

Черным взглядом и участью раня,
без друзей, без семьи, без оков,
мне спускаешься в душу, как камень —
безнадежно, темно, глубоко.



Между нами

Между нами пропасть такая —
даже к краю не подойдешь.
Звери странные там лакают
мутных будней тоску и ложь.

По часам, как безмозглый кибер,
я грущу и впадаю в раж,
но любить — не любить — не выбор,
а, точнее, выбор не наш.

Между нами стена такая —
не проникнет влюбленный взгляд,
и горошинки чувств, сверкая,
отразившись, летят назад.

Но оставь нелепые драмы,
что в тебе всю ночь говорят.
“Все в порядке, — тверди упрямо. —
Все в порядке. Таков расклад."



Водоем

Ты никогда не скажешь: "дорогой".
И я смолчу. Двойное расстоянье
разъединяет наши мирозданья,
как водоем с крошащейся шугой.

Шугой минут. Всего, чем мы живем.
Ночной степи, курганов и привычек.
Всех перемычек, смычек и отмычек.
Всего, всего. Проклятый водоем.



Тумблер и коготь

Так щелкает тумблер. И вдруг
прелестное звонкое имя
немеет. И станут чужими
и губы, и линии рук.

Так тянется коготь. И вновь,
за ткань неслучившейся встречи
цепляясь, сознанье лепечет,
как тяжко дается любовь.



Лапокрылые

Ты назвала лапокрылыми
злобных канадских гусей —
как не любить тебя, милая,
в черно-гривастой красе?

В наших годах и скитаниях,
в сердце твоем и степи
пляшет пожар Лузитании.
Спи, чернобурая. Спи.



Съемка

Сквозь солнечный день, и в ненастье,
и в свете полночных планет
горит необузданной страсти
ветшающий длинный корвет.

Снижается палубы кромка
и дым разъедает глаза.
— А что, адекватная съемка! —
помреж консультанту сказал.



Тройка

Все начиналось у кромки стола,
линией береговою.
Кем ты была или с кем ты жила,
смыто навеки прибоем.

То, что осталось, вершком не зови —
корни каленые стойки.
Медленно цокают кони любви,
хриплой и загнанной тройки.

Над головой пересмешник дурит,
цапли у речки застыли.
Ты возвращайся к себе, следопыт,
в край, где привычные были.


———————
* Марютка — героиня повести Бориса Лавренева «Сорок первый», красный стрелок-снайпер.


 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney