РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Илья Тюрин

Стихотворения

24-10-2012 : редактор - Василий Бородин







СЕЛЬСКОЕ КЛАДБИЩЕ
(Через 200 лет)

Шрифт из книжек для неопытного возраста
Исключил геометрию надгробия.
Неуместнее меня - посланца бодрости -
Из полей встает вулкан клаустрофобии.

Единицей, вавилонскою святынею,
Выстрел-тень швырнув на луг, оврагом вспоротый,
Здесь не грех она, быть может, ибо ныне я -
У подножья перевернутого города.

В кислород впиваясь вычурными Альпами,
Он гнетет меня и здесь глухими сводами,
И на склепах отпечатанными скальпами,
И незримыми домами-антиподами.

4.03.1996


КОМЕТА

Ты сегодня на дне. Как тусклое верхнее «ля»,
Исчезает вверху твой побег от рояля неба;
И мои минус восемь до твоего нуля
Простираются осью, кроша раскаленным хлебом -
Чтоб лететь к праотцам, по закону сменившим знак
На беззубую свастику - лучшую часть прицела,
Заставляя меня повторить в безвоздушных снах
Этой странной симметрии - это земное тело.

23.03.1996


НАБРОСОК

Мы забываем названия, звания избранных,
Мы называем забвение Божией волею.
Бог триедино царит над углами да избами.
Воля, не жалуя Бога, роднится с неволею.
Болью в неволе, в углах, и соседствуя, стало быть,
С Чистою силою, что дополняет Нечистую,
Корчатся строки в агонии почерка - старою,
Новою, среднею, вечною, этою истиной.
Истина есть: за углом, вон, видали в полтретьего.
Истины нет. Но недавно была, исповедалась -
С рифмою, все как положено: снова, как медиум,
Некто заносит подлунную письменность в ведомость.
В видимость. Тень от смычка посредине безмолвия -
Взрыв, меж зрачком и листом порождающий трещину
В виде строки - называется Божией волею.
Сном называется. Чудом. Как правило - вечностью.
Вечность граничит по берегу строк со Вселенною.
Карта им - сгусток извилин, зажатых в руке...
Как не признать, что и мир, полный тьмой и Селеною
Движется к точке.
К финалу строки.
К точке.
К
.

30.03.1996


МОНОЛОГ ПОКИНУВШЕГО ДУШ

Быть. Существовать без времен, словно знак препинанья.
В день же седьмый - возвращаться туда, откуда ты вышел,
О предчистилище, мир, уместившийся в шар, принимаемый
Вскользь, но всерьез - за причину того, что родимся и дышим.
В воду. С туманной, но необсуждаемой целью:
Нагрунтовать свое тело, как холст перед мастерской кистью
Времени. Здесь ощущаешь себя подмастерьем,
Трущим яичную темперу в собственной жизни.
Вас первозданного нет. Нагота - разновидность одежды.
Мы недоступны в последнем, а в первом нас не дозволяется видеть.
Мыло вокруг - предисловье к Венере, но прежде -
Явитесь вы, сам себе и кусок минерала, и Фидий.
И, наконец, предоставив себя вертикальным потокам,
Падая в мир, столь сухой, сколь и окаменелый -
Слушать шаги удалившейся влаги, жестоко
Внявшей минутным урокам тепла и двуногого тела.

7.04.1996


ЗЕРКАЛО

Взгляд в зеркало быть вечным принужден,
Как вал - девятым...
Как рукопись, мне профиль возвращен
Уже измятым.
Он - память от свечного острия -
От центра ночи,
Пристрелянной в десятку; чья струя
Обычно и соединяет точки
Лица и света, в каждой опознав
Свою вершину.
И свой конец. И свой обратный знак-
Первопричину
Всего, что составляет новый день,
Бредущий через...
...Так на лицо отбрасывает тень
Грядущий череп.

10.04.1996


* * *

Я, августейший.
Это - скорее беда, чем окрик
Лавра с вершины чела, недоступного даже
Собственным мыслям; с той благородной охры,
Что ослепляет хрусталик зеркала, делая влажным
Глаз…

<Апрель 1996>


РАЗГОВОР С ДЕРЕВОМ

Если и есть черты
Лиц, или оного
В этих ветвях - то Ты
Смело зовись: «Его»,
Или же: «Их», «Тобой» -
То есть, смени лицо.
Это и будет твой
Взгляд в небеса отцов.
Взгляд - поворот и взмах
Век (через свой же мрак)...
Это и будет знак
Непревращенья в прах.
Это и будет вихрь -
Знак, что и я, избрав
Слово - как вид любви -
Не был уж так не прав.

4.05.1996


К СТИХУ

Ты не можешь покинуть меня, о, моя незаметная часть,
Потому что и я не смогу отпустить на дорогу
Твое странное тело, не нужное ей, и подчас
Незнакомое мне, и еще неизвестное Богу.
Ибо лишь для того, чтобы стать таковым. - рождено.
И не сетуй, что жизнь удалась недостаточно бурной:
Некто жаждет во сне досмотреть окончание снов...
В результате чего - пробуждается в чреве Сатурна.
Что и есть окончание. Лучше прийти к нему, стих,
Через черную лестницу, дабы избегнуть хотя бы
Поклонения слуг, как волхвов - но настолько святых,
Что на юрких телах незаметна расцветка Каабы.

18.05.1996


* * *

Больница в начале сна -
Такая же, как в конце,
В забвении. Ни одна
Черта не живет в лице.
На миг отстранив от глаз
Пургу или прядь волос,
Увидишь все тот же пласт
Безмолвия. И мороз,
Как речь, донесет до стен
Признательность в виде двух
Знакомых цветов, систем
Любви. Черно-белый слух.
Вычерчивай, без ума,
Рисунок в карандаше
И думай, что эта тьма
Лежит на ее душе.
И между ветвей, небес,
Антенных крестов и труб -
Действительно Бог, но без
Приметы. Как ночь к утру.

<Май 1996>


ДОЖДЬ НОЧЬЮ

1
Ноты расстрела с небес тотчас вызывают взрыв:
Бегство света от тени, поставленной к стенке.
Бог, не зная вашего имени, или уже забыв -
Употребляет звук, похожий на «ты» оттенком
Голоса - более, чем односложностью. Ваша плоть -
Довод бессмертной души в споре о вашем
Существовании в мире; однако, вплоть
До самой нее - вы состоите из влаги, доселе спавшей
Где-то внутри: может быть, в складках стен,
Или в балконе - мысли небес о камне,
Или в кустах, смолкших от недостатка тем.
Где-то внутри. Между дождем и вами...

27.04.1996

2
В споре с окном лицо попадает в сеть
Собственных взглядов, брошенных раньше на милю
Вглубь. И на щеке записей вечности не разглядеть,
До тех пор, пока время щетиною ей не исправит стиля.

8.06.1996



* * *

Тягу к словам и здесь
Не объяснить без слов.
Стало быть, буква (месть
Гордиевых узлов
Нам за развязку) - не
Жалуясь, не любя -
Терпит нас. Ибо вне
Нас - узнает себя.

25.06.1996, Коленцы.


* * *
Я нес перед собою свет -
Фонарь ли? Нимб? Фитиль?
Он был один, скрепляя две
Моих руки, но был.

И был лишь потому, что знал:
Пока нас двое - ртуть
Еще в дороге; не финал,
И не пролог, но путь.

Но путь (исход) знаком лишь нам,
И на испуг чету
Не взять: каков ни есть - он там,
Без грима на свету.

…Он будет первым: им нельзя
Не быть. Свеча? Киот?
Кто б ни был он. Кто б ни был я.
Кто б ни был Тот, кто ждет.

13.07.1996 (ночь)


С ПТИЧЬЕГО ПОЛЕТА

Я жил в Рязани. Что и есть как раз - ни меньше,
Ни больше - к перемене мест охота мест же.
Там воздух. Ветер. Кроме них - пробелом крыши.
Там видишь все, как строки книг - лишь свыше.
А что исчезнет - то вина полей, пространства,
Его: вещь между не видна Его простраций.
Искать? (Особенно слова) - ни слов, ни слуху,
Ни духу... Раз уж голова и та - два уха.

22.07.1996


* * *

Лет нам всегда хоть сколько-нибудь да есть.
В память об этом нам лишь и осталось жить -
С тайной мечтой не забыть их числа, как месть
Будущему. И со льстивым рывком - продлить.
Так мы и топчемся по снегу, не зная, кто
После - с оглядкою: сколько набили дыр?
Не замечая его, уже шлющего взор плато -
Чистый, как сам адресат, как мысль, что замело следы.
Так и глядим с недоверьем, будто боясь узнать
Или поверить в то, что редеет лак
Нашего кресла, и что потолку - плевать
В нас, и часы не решаются произнести «тик-так».
Так мы бросаемся к окнам. Неважно, что там: война,
Мир ли. Раздвинуть шелк, оказаться возле.
Годы уже не летят, но выкрикивают имена -
В качестве тоста, в качестве жизни после
Них. А она существует. Иначе что
Нам понимать, если вдруг раздается «Боже»?
И как нам начать, найдя среди ночи то,
Что зовется бессмертием? Смертью? Ложью
Этих двоих - чтоб отвлечь, заслоняя дверь
Полем, куском стены, подворотней, далью,
Взгляд на себя... Взгляд, что слыхал «поверь»
Чуть ли не больше раз, чем ему шептали.

8.08.1996


НОЙ

Одиночества нет. Лишь сознание смерти других,
Или собственной, что для вас одинаково плоско.
Только Бог и остался, оставленный мозгом, - как штрих
Для себя: чтоб не крикнуть про землю на этой полоске.
Память знает о времени то, что не видит в окне,
Но успела прочесть между «здравствуй» и брошенной трубкой.
«После нас - хоть потоп», как заметили те, что на дне.
Как заметит душа, возвращаясь обратно голубкой.

25.08.1996


ОСЕНЬ

Я не думал дожить до тебя - так и стало, не дожил.
Если что-то выводит рука, в том вины ни ее, ни моей
Ни на грош: только долг. Я мучительно помню и должен
Все - своей же душе. Все, что сказано было при ней.
Поворот, поворот. Пахнет свет? Или улица тоже -
И слегка молода, и настолько в обрез коротка,
Что при первой возможности рвется на запахи, точно
Пес - во тьму с поводка.
Мостовая и ночь - как набор существительных в речи,
Скачут: младшая бросит - другая, спеша, подберет,
Устремляясь обратно все больше на ощупь, все реже,
Чем трамваи вперед.

Пятница, 13.09.1996


* * *

Иду вперед, и ничего взамен.
Так выставленный вон - перебирает
В уме ответы. Мы почти в зиме,
И ставим ночи в двух шагах от рая.
Балконы, сны, ладонь поверх лица -
Стремятся прочь, как посланные встретить.
Ад далеко, и голос подлеца,
Швыряя тело с табурета в стремя,
Обратное повешенью, дрожит.
Петрушка пьян без малого неделю,
И сам себя освистывает жид,
В свиное ухо скрученный метелью.

29.09.1996


ДОРОЖНАЯ РАЗМЕТКА

Не продолжая, не губя пейзаж,
Все дальше от него, все ближе к речи -
Как будто мягкий Богов карандаш,
Не успевая вслед, летит навстречу.

4.10.96


* * *

Если поднять глаза - горе, скорей всего,
Станет листвою, городом или небом.
В этом и суть, ибо кто же опричь его
Сможет избегнуть удачней огня и гнева
Свыше, где (как нам известно) живет Добро?
Кануть в пейзаж стеклышком, всплеском фары,
Будто оно - радость, или тавро
Слез, что сотрет платок - вместе и скальп и варвар?

5.10.1996


* * *

Петли скрипят. Комната входит в дверь
Следом за мною, на цыпочках, ради Бога.
И исчезает внутри: заходи, проверь -
Нет ли кого? У окна, что одето в тогу
Тяжких гардин, не спросить, где она теперь.

Нам ли узнать обо всем, если включим свет?
Самое большее - хаос вещей, посуды.
Все - без записки (о том, через сколько лет
Ждать). И следы ее ног, бегущие отовсюду,
Позже окажутся полом: у вас паркет.

Если загнется Ягве, то промолвит: «Ной».
Будет ли прав - неизвестно, поскольку вето
Не наложить никому. За моей спиной
Только пейзаж. Но поймать себя вдруг на этой
Мысли - и значит для вас оказаться мной.

6, 13.10.1996


СТАРИК

Ветшающие линии границ
Между лицом и воздухом настолько
Приблизилось к согласию, что птиц
Не хватит небесам на неустойку
Его окну.
Закройся, не смотри
Покуда вьюга беглых слез не смоет
Бессильным парку и скамье внутри -
Такой же белой, как и все зимою.

18.10.1996



НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ

Но кто ударит тебя в правую щеку твою,
обрати к нему и другую;
и кто захочет судиться с тобою
и взять у тебя рубашку,
отдай ему и верхнюю одежду;
и кто принудит тебя идти одно с ним поприще,
иди с ним два.
Евангелие от Матфея 5:39-41


Спаситель не знает ни имени, ни села,
А значит - не может судить, и твоя взяла.
Лицо, и одежда, и ступни при всех пяти -
Достойны руки принуждающего идти,
Судящегося и бьющего: он не тать,
Поскольку берет только то, что ты рад отдать, -
Не больше. Но если от Бога бежать - беги
От поприщ, одежды, и левой своей щеки.

30.10.1996



* * *

Я лег за полночь. На поднос
Поставил чай, прошелся кругом
И к выключателю поднес
Благословляющую руку.

Погасла люстра, но окном
Напротив стали стекла полки.
Не спал, и поделиться сном
Мне было не с кем. Или долго.

Так лепят в боги нас. И цель
Ясна тому, кто после верит -
Не требуя креста в конце,
Ни клятвы Гиппократа перед.

11.11.1996


* * *

В городе нет горизонта: последствие взрыва,
Что порождает миры. Сумма веток и стен
Ночью на грани экстаза и нервного срыва.
Выбор Творца не зависит от выбора тем.

Стоит ли знать о причудах небес дымоходу?
Или, Везувию местному, хватит ему
Только составить компанию громоотводу
На ночь за картами окон в ничейном дыму?

16.11.1996


* * *

Я уеду из дома,
Не услышав от стен
Ни добра, ни худого:
Насовсем, насовсем.

Будет ветер и пусто.
Мне идти одному:
Я последние чувства
Все оставил ему.

Через арку направо,
И вперед до огней.
Вот мой Реквием - браво! -
В перелетном окне.

Десять тактов навстречу
Голубям на карниз, -
И вприпрыжку на плечи
Переулка. И вниз.

Брось печалиться, ужас
Пережди. Не дрожи
О консервах на ужин,
И не бойся за жизнь:

Там, за парой балконов,
Различимых к утру,
Тело станет законным.
Значит, я не умру.

18.11.1996


* * *
Я вышел из метро и нос направил
На каланчу:
Оплывший столб. Считай, что я поставил
Тебе свечу.

28.11.96


CТАРИННАЯ ЖИВОПИСЬ

Предместье Тициана. Мешковина
С картофелем из высохших долин,
Полуокно. И свет наполовину.
И тьма в глазах. И Бог преодолим.

Пожалуйста! Давай остудим глину,
Октябрь на красный свет перебежим.
Два выхода: Творцу найти причину
Или себя почувствовать чужим.

Язык не кисть. Не ждет переворота:
Меж фраз его всегда найдутся те.
Но если нет - то хлопнут не ворота,
А воздух на распоротом холсте.

29.11.1996


* * *

Я графоман. Мои листы лежат
Везде, где их согласно видеть око:
Не слишком низко, и не так высоко -
Чтоб я всегда был им открыт и рад.
Они страшны. Особенно когда
За них войну зима ведет бесчестно:
Казалось бы, протянешь провода
Среди бумаг - и комната исчезла.
Едва за дверь - для них уже побег;
Они зовут, и этот голос томный
Не отогнать, и в келье полутемной
За полночь выпадает новый снег,
В другие дали открывая вид.
Возможно, там - за церковью и лесом -
Над лампою еще один стоит…
И эту связь не удивить железом.

8.12.1996


* * *
Примитивный пейзаж
В половину листа,
За который не дашь
Ни окна, ни холста;
Безопасная даль
В половину руки,
Но рука и печаль -
Как они далеки!
Если выйти за дверь
И направо взглянуть,
То напрасно теперь
Открывается путь:
Половина зимы,
И дороги бледны,
И оттудова мы
На ладони видны.
Потому что и там
И, как правило, здесь -
Мы не в тягость богам.
Ибо мы-то и есть
(Глядя издалека -
Чтоб достал карандаш)
Фонари и река,
Примитивный пейзаж,
От неблизких картин
Отстраняющий плоть:
Чем он дольше один,
Тем он больше Господь.

13.12.1996


ЗИМНИЕ КУПЛЕТЫ
Снег убирает очевидцев. Наспех
Сопротивляясь нашему концу,
Житейский чих и благородный насморк
Нам пурпуру добавили к лицу.

Хвороба века, подбираясь к носу,
Как пастор к оренбургским мужикам,
Нас учит европейскому прононсу,
Дневному сну и кружевным платкам.

Вот просвещенный царь! В минуту строги,
Или степенны, мы уж не бежим
Вослед трамваю с воплем по дороге:
Как нам идет постельный наш режим!

Как кстати нам горячечный румянец:
Штудировавший дома Хохлому
И Сурикова, тощий иностранец
Прославит в голос «русскую зиму»!

17.12.1996


* * *

Не вставай: я пришел со стихами,
Это только для слуха и рук.
Не мелодия гибнет, стихая -
Гибнем мы. Да пластиночный круг.

Потому что - поймешь ли? - у смерти
Нет вопроса «Куда попаду?»
Нет Земли: только Бог или черти,
Только рай или ад. Мы в аду.

То есть гибель - не администратор,
И не распределяет ключи:
Все мертвы. Она лишь регулятор
Этой громкости. Хочешь - включи.

Поразительно, как мы охотно
Поворачиваем рычаги!
Между ними - и этот. Погода
Ухудшается. Снег. Помоги.

17.12.1996


1997

Повторяются числа, которыми ты
Отмечал свою нежность у края листа.
И никак не понять: то ли снятся листы,
То ли снег занимает на кровле места.
Ты стоишь у окна и не можешь никак
Защититься рукою от времени – чтоб,
Поднимаясь от труб и от воротника,
Дым тебя не заметил, и твой полуштоф
Новогодний остался нетронут внутри –
Словно место в минувшем тебе уступя,
И газета, не взятая из-под двери,
Превратилась наутро в привет от тебя, -
Чтоб следы по паркету вели не к окну
И не к выходу, но – как в смятенье, во сне –
Громоздились в тени, оставляя одну
Только пыль на себе – будто память по мне.

31.12.1996



* * *
У окна только час до тебя -
До восхода январского утра.
Веко скачет, пейзаж теребя;
В небесах появляется утка,
Увлекая зрачок за собой…
И внезапно всю ночь озаряет
Так, что брошенной точки слепой
Не вернуть. Из неё козыряет
Чернота. Где, помимо огней,
Ничего не живет в Поднебесной.
Но пока ты один перед ней,
Пустота называется бездной.

Январь 1997



МОЦАРТ

Я слышал, есть собор
На юге, где свеча
Не гаснет до тех пор,
Пока не закричать.

Как тонко ни извлечь
Гортанную струю -
Ей счастие увлечь
Свет за черту свою.

Секундой отступя,
Она горда лепить
Мадонну не с себя,
Не для себя убить.

Я осквернитель жен,
Полей и сел, всего.
Как только звук рожден -
Я умертвил его.

Мне это крови знак,
И надписать над ним
Плиту - скорей никак,
Чем именем моим.

6.01.1997


* * *

Переходя, передвигая тень
От света ламп к оконному проему,
Я вижу сразу несколько частей
Пространства, обозримого из дому.
Другие (трети, четверти ночных
Предместий) - заслоняются от глаза
Ладонью Бога, и толпой печных
Московских труб, неисчислимых сразу.
А кто-то хоронится за спиной
Больницы, одноглазого барака,
И не до страха, кажется, одной
Лишь ночи - просто выросшей из страха,
Из возраста, когда боятся рук
Чужого, заглянувшего за полог
Кроватки. Я описываю круг
По комнате, касаюсь книжных полок,
И чувствую похожую на все -
На вдохновенье, на печаль и воды -
Истому от мелькнувшей карасем
И скрывшейся без тягости свободы.

10.01.1997


* * *

Ломая лед в полубреду
Двора ночного,
Я скоро, может быть, сойду
С пути земного.
Когда один (нельзя двоим)
Спущусь глубоко -
Кто станет ангелом моим,
Кто будет Богом?
И почему - на высоте,
Внизу и между,
Мы вынуждены в простоте
Питать надежду
На некий разума предел -
На область духа?
Набат как будто не гудел,
Да слышит ухо.
Как нацию не выбирай -
Она режимна.
Известно, хаос (как и рай)
Недостижим, но
Не в этом дело. Потому
И в мыслях пусто:
Не доверяющий уму -
Теряет чувство.

15.01.1997


Е.С.

Как ты чуяла тишину, исходившую из моих
Удивленных речей, или бывшую вместо них!
Как могла сочетать этот слух с глухотой, с нуждой
Дирижера прервать мое соло, сказав: Ну, что
Так и будем молчать? Я смолкал, и осколки слов
Возвращались на кухню. И у четырех углов
Появлялась возможность им вторить - но и они
Скоро тихли, заметив, что вновь говорят одни.
У молчания не было тем, и я думаю: как узка
Тропка для толмача - за отсутствием языка,
И какой же проспект мы оставим для семьи
Приблизительных смыслов безмолвия, для семи
Дней недели, прошедших той осенью - чей парад
Завещал мне лишь боль, как оставленный транспарант.
Как ты трогательно ничего не хотела знать
О молчании. И я был счастлив, когда ты (знать,
Неспроста) отплывала на тесный балкон - курить,
Ибо видел, что больше не в силах тебя смирить.
Как я все же ценил твою смелость! Никто до тебя не смог
Оценить эту форму любви, не приняв комок
Безотчетного в горле - за комплексы или стыд.
Я признателен тем, что я верен тебе. Простит
Или нет мне мой разум, но и до сих пор, храня
Эту верность, я тверд - и никто не узнал меня
Так, как ты: за столом, где слова еще ни к чему,
И в беседу мешается чайник, как памятник молчуну.

17.01.1997


ОТКРОВЕНИЕ

Для второго пришествия день
Не настал и, боюсь, не настанет,
Ибо если ума не достанет
У богов - то займут у людей
И отсрочат прибытие. Дом
Слишком стар, чтобы вынести гостя.
Дело вовсе не в старческой злости
И не в злости наследника: в том,
Что излишний, как только войдет,
Будет смешан с другими в прихожей.
Стариковское зренье похоже
На обойный рисунок, и ждет
Лишь момента, чтоб дернуть за шнур,
Включающий люстру. Кто б ни был
Ты, сулящий убыток и прибыль -
Ты, отчаявшись, выйдешь понур:
Не замечен, не узнан, не принят,
Не обласкан и им не отринут -
Ты уйдешь. Этот путь на сей раз
Не отыщет евангельских фраз.

17.01.1997


НАЗАД

Я знал свой дар - и в осторожном тоне
Молился укороченной строке,
И жил, как шум в опустошенном доме,
Волной на позабытом молоке.

Росла в небытии и глохла в мире
Бемоль, неразличимая вдвоем,
И ловкость пальцев, странную на лире,
Я слышать стал в сознании моем.

И ощутил, как временность и вечность
В бегах от глаз - образовали звук.
И злым дуэтом скорость и беспечность
Листы марали без участья рук.

Я не читал написанного ночью:
И разве что, оплошно находя
Среди бумаг былые многоточья, -
Их суеверно прятал, уходя,

Чтоб память не оставила улики
Для тех времен, когда я, сквозь слезу
Увидев увеличенные блики,
К бессилью на карачках доползу.

23.01.1997



* * *

Снег, снег всю ночь - но не сравнишь ни с чем,
Поскольку темнота. И слышно только,
Как на столбе дрожит фонарь: такая
Здесь тишина, что сам фонарь не светом
Тебе, отгородившемуся шторой, -
А этой дрожью озаряет мрак.
И ты уже готов писать картины:
Так ясно все. Под фонарем, бесспорно,
Колеблются пятно и часть ограды,
Пятно - из света, из пятна - ограда,
И подле появляются кусты.
Ночь близится к концу, и зренье терпит
Метаморфозу, как и свет снаружи:
Напор деталей. Видимо, хрусталик
Не созерцать, а прозревать готов -
Но что-то держит за нос. Так бывает,
Когда листы разложишь, слышишь трепет
Фонарика - и будто видишь нечто,
Закрыв глаза, но нету ничего,
И щелкают часы: число сменилось.

7.02.1997


* * *
Когда меня объемлют с двух сторон
Пленительные пологи ночные,
И трубы бесполезные печные
На кровлях воздвигает фараон -
Я чувствую, что скорость отворить,
Смежающую пальцы мне под кровом,
Я не готов; что даже и в готовом -
Она сама не сможет говорить.

18.02.97



ПРОРОК

К двадцати Алквивад постарел.
Только двадцать! А стало привычно,
Что из рук наконечники стрел
Ускользают без воли; и бычья

Непроворная шея, слегка
Уступив, распрямляется снова;
И ладонь, не смиряя быка,
Треплет губы для кашля и слова.

Но не этим ты даже смущен,
А сознаньем, что глаз, будто воин,
В мире глубже других опущен,
Ниже всех - и на дне успокоен.

Конь невнятен до стука колес,
И орла не приметишь до срока -
Будто видеть за вычетом слез,
Толща моря препятствует оку.

Будто пеной и волнами дом
Отстранен от деревни в засуху.
И собрат, различимый с трудом,
Говорит непривычное слуху -

Непонятным твердит языком,
Уважительно встав за порогом
С сыновьями и медью кругом:
«На колени пред старцем-пророком!»

23.02.1997


Е.С.

Я теряю мелодию. Губы дрожат, и детство
Возвращается, как Одиссей, со слезами в дом.
Вопреки одиночеству, знай, я избрал соседство
С расстояньем таким, что и глаз-то берет с трудом.
Голова, что верблюд, незабвенной деталью вьючна.
Никакому в бесплодные ясли мои не дойти лучу,
Потому что была ты мне горше испуга - и так созвучна,
Что себя в этой смеси и сам я не различу.

27.02.1997


* * *

1
Я говорю десницей, а не ртом,
И более молчу, чем говорю,
Поскольку в слове только обертон
Небывшего с улыбкой повторю:
Нет вдохновенья от войны и ран,
И пережитых сердцем неудач.
Стих затаен, как дом, где спит тиран -
И только ото тьмы бывает зряч.

2
Как часто радость и вино
Усугубляют горе наше;
Как стыдно в основанье чаши
Нам видеть вновь пустое дно,
Поскольку эта пустота
Печальной жизни не созвучна,
А только с нею неразлучна -
И запечатаны уста.

12, 13.03.1997


ПОСВЯЩАЕТСЯ БАЙРОНУ

Лондон дышит. И в дыханье этом
Что ни вздох - к бессилию шажок.
Муза, возвращаясь от поэта,
В мысли оставляет сапожок.

А наутро вновь переобута:
Вовсе не стесняясь наготы,
Точно в срок является, как будто
Ждать ее способен только ты.

Все, что появляется с Востока -
Солнце. Все, что чудится в тиши -
Лишь она. Все, чтимое с восторгом -
Ложь и ложь. Но даже и при лжи -

Это связь. И как ни брей щетину -
Дальнозоркости не избежать,
Ибо взгляд, до слова ощутимый,
Только ей и мог принадлежать.

4.04.1997



* * *

Не правда ли, боимся пустоты
От полного отсутствия метафор
На эту тему? Будто с нею ты
Не азбука, а звук - как имитатор.

14.04.1997



ПАРКЕР
(Мои чернила)

Я говорю: я не прерву письма
До черных дней, до пиццикато Парки, -
Но ты - мой черный день, флакончик Паркер.
Какая за тобой настанет тьма?

Какая чернота, ты скажешь ли,
И что за глушь, не знающая вилки,
Быть может действеннее замутненной мглы
Твоих следов на горлышке бутылки?

Ты, о флакон, ты не бываешь пуст.
И я, как Ив Кусто, в твои глубины
Всего на четверть обнаружил путь.
Даст Бог - я опущусь до половины.

Даст Бог дождя, даст ночи - я приму
И на себя частицу океана;
Даст горя, Паркер, - и в густую тьму
Мы вступим вместе, как в дурные страны.

Ты знаешь их. Ты мне переведешь
Их крики и питейные рассказы,
Пока и сам за мной не перейдешь
На тот язык, что за пределом фразы.

Где Паркер мой? Я многого хочу.
Перо не смыслит крохотной головкой.
Я только море звукам обучу:
Оно черно. Как след руки неловкой.

16.04.1997



* * *

Решимость перейти из кресла на диван
Является одетая строкою:
Воскресный гул двора переполняет жбан
С тяжелым, как строительство, покоем.
Все тяжко в тишине, и жернова картин
Опережают дымовые трубы,
Как будто звук дает всем веществам один
И тот же вес - но чувствуют лишь губы.
В любой апрель Москва растворена в окне,
И смотришь будто на сосуд с тритоном:
Как перепонкой лап, окраины ко мне
Несут туман и гонят дальний гомон.
Как трудно небесам! Но здесь не крикнешь «как»:
Излишний шум квартир - отчетливый и нежный -
Остыл на проводах, и восклицанья знак
Засел в часы маховиком и стержнем.
Трамвай со стороны реки из полусна
Зовет в парчой завешанные залы,
Где пальцев юркий класс спешит налить вина
В стакан для головы - как ты сказала.
Нет смысла подниматься над чертою глаз,
Чтоб это обозреть, поскольку город сверху
Нам виден сквозь других, и узнается в нас,
И в точках птиц глядит надземной меркой.

19.04.1997


* * *
Подобно нищим на заглохшем пире,
Мы радуемся тесноте явлений.
Но разве пошлость подбирает в мире
Не только то, что ей оставил гений?

Апрель 1997


ПРОВИНЦИЯ

Городок, городок... То и дело
Словари, спотыкнувшись, плюют
На бесовское место; и мелом
Побелен придорожный уют.

Как личинка заводится в Боге
(Не спеша: весь орех впереди), -
Переводишь бессмысленно ноги
И теплу доверяешь пути.

Вот как сделано счастье России,
Счастье мук и земного кольца:
Будто мы дурачка упросили
Нам ни меры не дать, ни конца.

Вот что сделала даль: бесполезный,
Потому и единственный жест.
Мы не спорим - как век наш железный,
Все занявший, не требовал мест.

И беспечность - избыток кромешной,
Для которой и души тесны,
Тьмы и бедности - только поспешный
Крик с вершины, что мы спасены.

Три часа не хочу оторваться.
Будто в лжи откровенье нашло
То, что вслух побоялось сорваться,
Но и в истине жить не смогло.

Небо движется как-то толчками.
Гибель - спешка, густой недосуг.
Все, что нужно, мы делаем сами -
Лишь у горя не тысяча рук.

21, 22.04.1997



КАЛЕКА

Урод сидит напротив, и сложенье
Тяжелой головы, как метеор,
Притянет глаз и высветит для зренья
Невидимое в мире до сих пор.

Щадя его, взор не преступит кромки.
Но мы не в силах так жалеть сердца,
Как это могут хрупкие обломки
Уроненного с высоты лица.

Он на закорках рослого несчастья
Встречает любопытство площадей.
Его беда - приближенная к страсти,
И не черты отталкивают в ней,

А только сила, сжатая ударом,
Предметы движет от греха во тьму.
Поэтому мы не узнаем даром
Того, что ведомо за нас ему.

24.04.1997



ОСТАНОВКА

Как кружатся кварталы на Солянке,
Играя с небом в ножики церквей,
Так я пройду по видной миру планке -
Не двигаясь, не расставаясь с ней.

Дома летят, не делая ни шагу,
Попутчиком на согнутой спине.
И бег земли, куда я после лягу,
Не в силах гибель приближать ко мне.

Танцует глаз, перемещая камни,
Но голос Бога в том, что юркий глаз -
Не собственное тела колебанье,
А знак слеженья тех, кто видит нас.

Среди толпы Бог в самой тусклой маске,
Чтоб фору дать усилиям чужим:
Чей взор богаче на святые пляски?
Кто больше всех для взора недвижим?

30.04.1997



* * *

Слышишь? Ночью так хочется пить.
Значит, кончено с новой зимою.
Нам дано и в молчании жить,
Как не могут ни реки, ни море.

Майский черный - как молотый сорт -
Черный час налегает на веки,
Но сознанье поставит рекорд -
И проступит окошко в прорехе.

Далеко ли теперь до него?
Тишина расстоянью не мера.
И в обеих для нас ничего
Не оставлено: воля и вера.

Ночью слово само по себе.
Мы находим в беззвучии место -
Это вера диктует судьбе
Непонятное силою жеста;

Это воля - ты знаешь ли сам? -
Божья матерь, материя, милость
Так же тихо сопутствует нам,
Как Эдипу в молчанье открылась.

4.05.1997



* * *

Прикрыв от тяжести лицо,
Я передал его ладоням -
И только голое яйцо
Сидит на теле постороннем.

Но видеть продолжал зрачок,
Но слышать требовали уши, -
И только наблюдать я мог,
Как мир младенцем рвется в душу.

По прихоти его стеклись
Такие силы отовсюду,
Что недостойную причуду
Я принял за слепую высь.

И миг оформился в слова,
И ринулся в ее пустоты.
И давит честную зевоту
Нетронутая голова.

7.05.1997



РУБЛЕВ

Мне чудится счастье, не данное мне,
Когда посторонним пятном на стене
Я вижу Богиню и Сына Ее
И тело теряю свое.

Мне кажутся знаки Их временных бед
Навечно влитыми в мой собственный свет,
Как будто узла этих лиц тождество
Дало мне мое Рождество.

Здесь два расстоянья меж них сочтены.
Одно - сокращенное взглядом жены,
Второе - Ему в складках мглы золотой
Открылось доступной чертой.

И воздух сгустился. И трещины дал
Трагических судеб единый овал,
И мимо две жизни прошли, и года -
Как им и хотелось тогда.

И слезы встают за пропавшей стеной,
Минутой терпенья скопляясь за мной.
И в недрах земли, где минуты не жаль,
Со звоном сломалась деталь.

8.05.1997



ТОМАСУ МОРУ

Барка сызнова на море,
Шлюпка ждет у берегов.
Но, пока я здесь, Том Мор -
Ради Бога, будь здоров.

Шлю мой вздох друзьям и стужу
Всем, кто смерти мне хотел,
Да любому року - душу,
В чье бы небо ни глядел.

<9.05.1997>



* * *
Как будто правда создает стихи!
Вот правда: два стола и стул меж ними,
Да время перед девятью ночными
Часами сна - лежи и стереги
Родные тени стула, двух столов,
И собственные полминуты блажи:
И ничего от этого (ни даже
Бездушия) в квадрате новых слов.

10.05.1997



* * *

В мгновенной и чуткой отваге -
Вот словно по зову блесны -
Я ощупью лезу к бумаге
И не узнаю белизны.

К сплетению равных волокон
Пытаясь добавить свой след, -
Вот я отшатнулся от окон,
Когда зажигается свет.

Вот копится пыль на деталях
Ребенком разобранной тьмы,
И мерно качает усталых
Движенье гранитной кормы.

И буквы выходят из пальцев,
(Я сделал, и лег на живот)
Как будто бы племя страдальцев
Во мне неизменно живет.

Что звезды! Их ласковый лепет
Лишь ночью на слух различим -
Ручной и заемный мой трепет,
Как смерть, не имеет причин.

Бумага - их смертное поле.
Спускаясь в последний приют,
Их зрение рыщет на воле,
Не зная, что встретит их тут:

Вот ночь, как зовущие блесны,
Вот мы остаемся одни,
Вот пыль, вот и окна (как просто!),
Вот свет - вылетают они.

10.05.1997


ЧЕРНАЯ ЛЕСТНИЦА

Конец весны в предместии больниц.
Людей как не было, две-три машины,
И голоса таких незримых птиц,
Что словно купы бесом одержимы.

Нельзя запоминать вас наизусть,
Кварталы детства. Дом для пешехода
Уже постольку означает грусть,
Поскольку в нем тот знает оба входа:

Парадный первый, видный исподволь,
Как будто жизнь его внутриутробна,
Но вещь сама перерастает в боль,
Когда второй предвидеть мы способны.

Исчерпывая кладку стен собой,
И завершая дверцею жилище,
Он боком входит в память, как слепой,
Который трость потерянную ищет.

28.05.1997



ГРОМ

В ложных сумерках всякое горло в Москве
Говорит о грозе в полный голос.
Есть, где ужаса взять помутненной листве;
В буйстве форток читается гордость.

И плывут по короткому небу пловцы,
Как в купальные дни на запруде, -
Тяжелы и упруги, как все жеребцы,
Все машины, все купы, все люди.

Меркнет дом - будто бы за спиной беглеца
Уменьшаются образы вышек,
И соседского в раме не видно лица,
Хоть и знаешь, что к ливню он вышел.

И клубящийся гром в близорукой траве,
Как ладонью, находит початок:
В мыслях неба, в курчавой его голове
Остается родной отпечаток.

Но с глазницы спадает виденье дождя,
И встаешь у долины при входе -
Так слепые певцы себе жаждут вождя,
А на грех только зренье находят.

Глаз увидит, как начатый в ливень стишок
Обратится посланием с Понта -
И сознание опустится вниз на вершок,
Словно те, кто достиг горизонта.

4.06.1997




* * *

Встали поздно, перед самым жаром полудня,
И следили, как колеблется сознание.
Ум не знает, горячо ему иль холодно,
И на помощь призывает мироздание.
Он тревожными догадками оденется
И сомненьями свободно опояшется,
И внутри словоохотливая пленница
Отворит окно и молодцу покажется.
Сколько слов у языка перебродившего,
Чтобы выбрать среди раковин погибшую!
И печаль свою невыгодно излившего
Узнаешь по обращению к Всевышнему.
Голоса пересекаются безгрешные,
Лишь покуда есть глухие да неумные,
Лишь покуда есть ущербные, нездешние
Перепонки барабанные и струнные.
На любой вопрос ответ летит заранее,
Потому что он один на всю губернию:
Любопытству откликается незнание,
Будто лоб произрастающему тернию.
Те - поэты, для кого одно сравнение.
Кто умеет угадать сквозь мглу попарную,
Что для этих двух придет соединение -
Очевидности отчаянье суммарное.
Неизвестно, что на свете тяжелее снесть.
Но молю, чтобы услышать не случилося,
Как поется на два голоса благая весть:
Настоящее выпрашивает милости,
И из будущего глотка огрубелая
То ли требует к себе, то ли прощается.
Только прошлое упрека мне не сделает,
Потому что лишь оно не возвращается.

11.06.1997



* * *

В великую грозу - и я при деле:
Ее бессилье мне передалось,
И те движенья пробуждает в теле
Что кажется - у нас одна с ней ось.

Почуяв странное своей природе,
С набегу оземь бросилась вода -
И уголок пера в чумной погоде
Клюет основу так, как никогда.

Но спешка здесь не гений обнажает -
Я профессионально ей грешу:
Рука едва за ливнем поспевает,
И я, боюсь, на память рай пишу.

14.06.1997



Е.С.

Я видел в эту ночь тебя.
И ради появлений этих
Я буду рад сказаться в нетях,
Изъяв из мира сам себя.

Я буду рад лишь видеть сон,
Не доблестный, но павший воин,
Поскольку был бы недостоин
Узнать, что он осуществлен.

Без смысла в комнате стою:
Два года я того не ведал.
Я оскорбил тебя и предал
Чужой земле судьбу твою.

Не знаю, что произошло.
Меня спасут твои набеги:
Твое проклятие на веки,
Как ангел радости, сошло.

18.06.1997



* * *

Все знают, чем прекрасно заточенье
Для летней скуки праведной души.
Ей кажутся целебными движенья
Недель и трав, и бабочек в глуши.

Но от спасения нескромных взоров
Рассудку не укрыться в деревнях,
Среди печей и радужных узоров
Небытия на многолетних пнях.

Я отвлечен от городских трудов,
И сердца запоздалое усердье
Ночует в небе конченного дня.

Гляжу без зла. Минуй мой бедный кров.
И словно мудрость или милосердье,
Яви свой лик: не беспокой меня.

Коленцы, 8.07.1997



ДЕРЕВНЯ

О, как нетрудно было догадаться,
Что сил не хватит на земную рать,
И здесь урочной гибели дождаться,
И мир упреками не волновать.

В простых предметах видится бессмертье,
И высший дух окутывает ум.
Как в сказках языку доступны черти -
Так зло забавно ходу сельских дум.

Здесь нет восторга - нет и примиренья.
Речь тянется по ветру наравне
С душой сожженных листьев, и у зренья
Нет повода принять пейзаж вполне.

Здесь ясный свет; и трюки мирозданья
Приобретают прелесть на глазах.
В наличниках нет русского сознанья -
Как нет богов в прекрасных небесах.

Коленцы, 10.07.1997.



ПОМИНАНЬЕ

Передо мной идет семья других,
И каждый в ней опаснее, чем я.
Их речь сильна; и лишь сквозь торсы их
Ко мне спешит единственность моя.

Там всякий мелкий жест неразличим,
Но общее для них небытие
Подаст свой голос, если перед ним
Стоять в молчании, как в одном белье.

Тогда не будет шума. И никак
Себя не обнаружит страх земной.
И пробуешь ногой осевший мрак,
И слышно «прочь», но чувствуешь: «за мной».

Спрячь этот сон. Ты видел все в бреду.
Молчанье под беседой утаи.
Ответь, что был кошмар: стоишь на льду,
Глядишь - следы, и узнаешь свои.

27.07.1997



ПЕСНЯ САНИТАРА

Жизнь моя адова! Что тебе сделал я?
Как тебе мало других,
Кто уж не вынул из рубища белого
Рук неповинных своих!
Фартуки набок, поденщики вьючные,
Вверх не глядящий народ.
Двери проклятые, скважины ключные!
Кто вас еще отопрет.
Ухо, что воем страдальцы наполнили!
Худо тебе у плеча,
Если плывет - чтобы мертвые вспомнили -
Зов гражданина врача.
Клети звериные, дни дезинфекции!
Пусть вас не будет в аду,
Где, отрешенный от сна и протекции,
Я по настилу пойду.

12.08.1997



* * *
Во тьме потрясенья улегся порядок -
Я только им и живу.
И песни не то, что приходят в упадок,
Но знают свою канву.
Походка вся из торжественных линий,
И злая фигура ждет
Удобного случая сделать длинный
Скачок и уйти вперед.

19.08.97



ФИНАЛ

Семнадцать лет, как черная пластинка,
Я пред толпой кружился и звучал,
Но, вышедши живым из поединка,
Давно стихами рук не отягчал.

Мне дороги они как поле боя.
Теперь другие дни: в моем бору
Я за простой топор отдам любое
Из слов, что не подвластны топору.

Подняв десницу, я готов сейчас же
Отречься от гусиного пера.
И больше не марать бумагу в саже,
Которая была ко мне добра.

Я здесь один: никто не может слышать,
Как я скажу проклятому нутру,
Что выберу ему среди излишеств
Покрасочней застольную игру.

17.02.1998



* * *

Кто создал вас - леса, поэты, кони?
Я здесь один - взываю к вам и жду:
Черкните имя этого Джорджоне,
Кто так решил минутную нужду.

Сухая кость, высокое паренье
И легкий гнев: труд меньше, чем на час.
Ему было плевать на озаренье,
И бег Его преобразился в вас.

<1998>



* * *

Печально, что никто не объяснил
Решительно никак природу слова.
Оно - начало доброго и злого,
С его уходом мир бы ощутил
Такую боль и глубину событья -
И вновь бы совершил свое открытье.

Мои слова, рожденные умом,
Еще не став собой, уже солгали.
Но хуже то, что и в уме едва ли
Я их сказал бы о себе самом.

1999



РОЖДЕНИЕ КРЕСТЬЯНИНА

Рождается один из тех, кто позже
Согнет главу под рост дверной щели,
Чьи руки как влитые примут вожжи,
А голос, подчинившись, станет проще,
Чем пенье трав, жужжание пчелы.
Он будет знать без слов и выражений
Значенье каждой части бытия,
Усиленной десятком отражений
В воде и небе, в стеклышках жилья.
И слово «Русь», услышанное где-то,
Не выделится для него среди
Шуршанья поджигаемой газеты,
Нытья машин, увязнувших в грязи,
Раскатов приближающейся бури,
Нелепых и беспечных матюгов,
Дорожной пыли и манящей дури
Цветов и злаков с голубых лугов.

Коленцы, август 1999
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney