РАБОЧИЙ СТОЛ

     Одна из основных задач, которые ставит перед собой поэт Ленни Ли Герке, – это демонстрация сокращения, практически исчезновения, дистанции между моделью мира/человека/жизни и реальностью. На первый взгляд, кажется, что Герке методологически наследует авторам, поколенчески предшествующим поэту и причисляемым к «новой искренности»: здесь мы все так же встречаемся с обращением к лирико-исповедальному дискурсу, личным мироощущением и жизненным опытом человека, пишущего языком в его брутальной «сухой тяжести», не усложняя и не сталкивая разнородные пласты речи. Поэт подчеркнуто как бы отсекает все лишнее, словно стараясь говорить честно, «как есть», подтверждением этому может послужить скупое отношение к художественным ресурсам языка, например, использование таких эпитетов, как «хороший», «злой», «смешной», «добрый».  Однако, авторы «новой искренности» находились в том пространстве, в котором было возможно упование на благодать трансцедентного, пока «воображаемое» и «реальное» существовали в прямопропорциональных отношениях, и, следовательно, «возвращение к человеку» было еще достижимо (ведь абсолютно точно было понятно, откуда мы к нему возвращаемся). В наши дни, когда огромными темпами уменьшается непознанная территория, то есть открытая к воображению, сама реальность как принцип исчезает – мы больше не можем вернуться, потому что границы личного, человеческого, «настоящего» отступили в бесконечность. Это положение иллюстрирует сюжетная канва подборки – перемещение по досконально выученной Москве, проработанная до мельчайших деталей карта которой покрыла всю территорию, не оставив ничего, чтобы ее ограничить и обеспечить внутренней связностью. Герой (не-герой) этих текстов носит характер зрелого, последовательного человека-одиночки, совпавшего с самим собой во всей маргинальности и неустроенности личной ситуации. Такая организация субъекта письма производит ощущение иллюзии происходящего: слишком точен, уверен, правдив его дискурс, слишком не затуманена его оптика. Таким образом, поэзия Герке представляется новаторской по отношению к старой «новой искренности», она предпринимает попытку не вернуться от симуляции к конкретной жизни, но сделать саму симуляцию повседневной в отдельно взятом опыте. Не случайно в этих текстах возникает образ «района-наоборот», подталкивающий нас к переосмыслению реального в качестве воображаемого со сдержанно грустной нотой тоски по самому воображению. 
 

Екатерина Захаркив, составитель подборки

 

***
 

мне несколько труднее говорить чем

обычно всё что я могу сказать что
я перестал почти писать поскольку
умею говорить о сложном но
не о простом а тут внезапно
я оценил простые вещи

Центральный парк культуры и отдыха
сухую тяжесть его названья
присесть на лавку вытянуть ноги
фонтан
надо же
фонтан

(я раньше писал о смерти будучи с ней знаком
заглядывал в ее недра она выплевывала меня
приносил оливковое «нет ничего»
она откладывала меня в пасьянсе рубашкой вверх
и выбирала карты рядом со мной
и забирала рядом со мной
пока я пытался поднять безменом «есть»
и взвешивал «нет ничего» на сверхточных весах)

кажется я начинаю хотеть прожить
длинную длинную замечательно скучную жизнь
работать хотя бы мойщиком трупов
говорить им: эх вы бедолаги


***

они уезжают в Питер – а я остаюсь в Москве
с ее автобусами разрезающими напополам как таблетку
закладками между страницами снега

было бы проще в других краях
не изучать ее карту по Данте первая часть
не вычислять какое кольцо плотнее сидит

изображение смазывает фильтр
эти дорожки этот парк зимой где вдыхаешь кристаллы льда
эти коробочки по краям и злые сигары труб

связанная изолентой железнодорожных путей
кажется она умещается между линией жизни и линией ума
но линия сердца всегда выносит маршруткой в район-наоборот

где на мою песью голову с удивлением поглядят
там меня ребенок через реку перенесет
обернется трамваем высадит за мостом

они уезжают в Питер – я остаюсь с собой
не-герой и курьер связаны как мур-мур

мышцы лифтовых шахт Сити
зерна станций глубокого заложения пускающие ростки


***

101-й автобус меня подобрал
на Ленинградском проспекте стремящемся за края
мест обитания в несуществующий город

но мой автобус был хороший автобус
пронес меня через Тверскую-Ямскую мертвенную такую
что между зданий быть может похоронены фараоны

и после Маяковской ближе к Пушкинской
духи духов и прочие запахи привиделись за стеклом
люди смеющиеся спорящие спешащие (в макдак/из макдака)

ближе к Манежной рассеялось это
предстояла мне пересадка на жестоком ветру
не так ветер рябит мурашками кожу как близость Кремля

но явился сверкая буквой М и цифрой 3
мой спаситель открыл мне теплое нутро
где можно откинуться и вздремнуть наконец (мне до конечной)

миновали Лубянку
и улицы стали уже теплее
закусочные со смешными названиями дразнили и прятались в полумраке

остановка Земляной вал
следующая остановка Земляной вал
что если вся планета – одни земляные валы?

и даже близость Лефортово
(невыносимее района было бы трудно представить если бы не было Коптево)
не страшит чающих приближения к дому

«свое» «знакомое» начинается от Семеновской
там-то М3 доблестный завершил свою миссию
и мы простились (хотелось бы: обнялись)

а вот и ты любезный трамвай
ты вынырнешь из неживого в живое
краем леса прокрадешься и в лес попадешь как в портал

портал в мир где столовая с пирожками
где люди входят в тебя и здороваются со старыми знакомыми
вошедшими остановкой раньше

где меня в конце пути
ждут сердце мое и душа
оставленные утром как залог возвращенья


***

Москва-Казанская

сесть в электричку дружелюбную
как общественная столовая
то есть относительно
уступили место у окна но обольщаться не стоит
ближе к Коломне поднимут
то есть все зависит от точки зрения

Выхино

Москва не желает заканчиваться
желает простираться и длиться
захватчица земель обольстительница
тетушек с «пирааажками гаарячими»
словом
желает жить

Фабричная

скотчу самоклеящемуся двустороннему за сто рублей
иглам швейным с ушками для слабовидящих
набору раскрасок развивающих воображение
стелькам непромокающим хвалу мы возносим
а вот не желаете котеночков?
не желаете мороженого?
чтобы вы не скучали в пути мы споем вам песню
расскажем сказку а билетики предъявляем

Фаустово

жило-было человеческое существо
продало душу нечеловеческому существу
здешние виды тоскливы россия наше и нечего
каин не обязательно человек
смерть отличается тем что на протяжении жизни
заставляет себя избегать

Цемгигант

здесь жил великан по имени Цем
подходил к людям собиравшим яблоки и
очень неловко пытался презентовать
целое дерево полное кислых желанных плодов и
притяжения дышащих к дышащим через претексты различий
«зачем ты разлучил корни с матерью?» — спрашивали его
и устыдившись он удалялся в

Пески

что-нибудь про арабскую ночь
или цыганку Сэру
пока поют проходящие музыканты
можно под веками собственными обнаружить
шуршащую пустыню или застывшие фигуры
они внутри меня они обступают меня
баюкают не позволяя заснуть
(тем не менее утешают)

Коломна

медленно меняет имя на

Голутвин

или это фамилия?

Щурово

чур меня защити от земель
с прищуром вороватым
обещающим диалекты шипящие и свистящие за тем столбом
а пойдешь и едва ли припомнишь как звали
в неосвоенных неосторожными понятно почему
осторожными по благоразумью
землях поминать простое отца ли мать ли суму тюрьму
от родной чужеродной речи не зарекаться

Черная

«темнее дня сего и данных мест», — 
так начать говорить не вслух
рисуя себя невидимому слушателю ландшафта
но оборвать себя: здесь всё
про себя знает только:
черное

Подлипки

будет ли подлостью
подумать что под липами
мы могли бы лежать и считывать код
белых клочьев пробегающих в прорезях сложных зеленых схем
даже когда
а впрочем
лишь искушение
из тех что таят наименования

Слёмы

когда «ты чё такой смурной» / «вы почему такая грустная»
но плакать не можешь
знаете состояние?
нет ему имени но быть может
железнодорожная платформа подскажет

Жилые дома

однажды все люди умерли
за них за их пересуды и восклицания
свадьбы и долгие проводы
вздохи перед полем в безвидную субботу и
звук закинутого на плечо рюкзака утром понедельника
остались живые дома
населять теплотой эти места

Недостоево

собирать недостойное
требующее усилия неуцепленного взгляда
ушедшего сквозь индустриальный ажур
к рисовой каше облаков
и возвращенного
настоянием этих мест

Лагерный

когда доехали до остановки «лагерный»
у пассажиров всех видок какой-то лагерный
а у существа с волосами цвета нежнее сирени
лицом-лилией
через две лавки от меня —
особенно

не буди меня дядя в куртке путеводной
я не сплю или сплю но знаю что в этом перерождении
следует приготовиться соскакивать на платформу и
давать прикурить и отвечать на вопросы и
не забывать свои вещи и
конечная остановка
Рязань Первая


***

в Коломне перечитай Анашевича, в Москве – 
подборку Елены Шварц из старого «Нового мира»
скоро ли зацветет сирень? какой из ее оттенков
понравится в этом году?

ходи / не ходи на монстрацию / демонстрацию
если зовут присоединиться к любому стану
цитируй про гостя случайного и включай
Abney Park Throw Them Overboard композицию

«кажется, жизнь примерно так и устроена?» – пишет
кто-то похожий в телеграме
и обсуждает способы организации активистских мероприятий
а я – что литературные критики К. и К. как обычно неправы

в кабаке намечается интересная презентация
в парке намечается прогулка с бутылкой пива
на покупку книг пока не хватает денег но
добрые люди отсканировали и выложили