РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Никита Левитский

Три истории Рустама Кхачатуряна: Последние дни осени повторившиеся неоднозначно

05-12-2013 : редактор - Женя Риц

1.

   я сказал ей:
   — речь идёт о чистом эстесисе. неопределённость зазора между A и B или от A к B. красота Тани проста, тогда как Галина красота «пока не понята» и, быть может, написана с ошибками. где-то может быть разговором с едой и пищеварением, где-то с отсутствием цветов и отсутствующими цветами. переплетённость лиц.
   — что же... что значит неравенство? вас смущает слово «профанный»? хорошо, слово «профанный» может действительно навести на такие мысли, оно всегда идёт в паре с сакральным <...> неравенство исключительно такого свойства <...> неравны потому, что неодинаковые, потому что не совпадают <...> желание <...> такое желание может возникнуть, а может и не возникнуть <...> о которых автор текста ни сном ни духом не задумывался <...> вот что я имею в виду, когда...
   — не знаю, это что-то очень индивидуальное. ну, грубо говоря, это просто зависит от того, левое или правое полушарие у кого больше доминирует.

   прекрасная возможность не определять. невозможно, ты, говорит, — трубадур. какой бред. «а я сегодня не пошла на работу» — отстранённо, но заговорщицки, «некоторые из них даже не произнесены». опускаясь на эскалаторе: вокруг школы сплошь поля, в мире полного отсутствия света (в «Шоколаднице» на «Дмитровской» работают точь-в-точь герои кимкидуковских «падших ангелов») слова совершенно не нужны и общение производится исключительно с помощью прикосновений; «гулять по Москве, трогать друг друга, спать друг с другом». «Господи, чтобы политическая обстановка на этой планете наконец изменилась, необходимо кардинально изменить её атмосферу» — и тотчас всё вокруг покрылось льдом. где-то здесь всегда должен быть спрятан сон. это карта такая, то есть, я говорю: смотри, вот здесь (полосатой соломинкой тыкая вместо указки) — молочные берега, а здесь (нагибаясь перед пролетающей механической птицей, жужжащей не переставая, по-детски)... с другой стороны, кто может что-то сейчас утверждать? она опускает глаза, они (т. е. дома, похожие на жирные пятна туч) недовольны. следовательно, салфетки, разбросанные по полу кофейни, уже не привлекут твоего внимания. — пошли уже. нет уж, это мой подоконник, это — последняя соломинка на букву М (пульсирующая красными кляксами). глупую чешую обламывая с высоких и гибких стен, ты случайно разбила стекло моей неудачи. город накрылся книгой. такие вот тропы, такие ходы и пещеры. поезд идёт не замеченный, не услышанный. просто пойдём по его следам? «Господи, у меня столько детей, они мёрзнут, они же все умрут от холода»!

   — надо, чтобы Багров и Кхачатурян перемешали краски, — Дима ласково улыбнулся.
   — какие краски, Дима?
   — обычные краски.

   локон отсутствия скатывается между «А» и зачатком «Б», и в этом ты находишь особенное удовольствие. пригнись — сколько птиц! вспорхнуло. теперь всё будет совсем не так, как ты не ожидала. одинокие кусты чая посреди жёлтых полей, залитых обронённым металлическим шариком солнца, где я оставил бесконечные поля крапивы и обломки калитки. и всё это среди незаметного лунного сияния. Людмила, где каждый раз нашей любви мы говорим о боли и о потере. брошу ли я в тебя ещё этих маленьких камушков? покроешься ли ты инеем, когда придёт и сядет за наш стол зима? где и когда. всё рушат, говоря: «да», всё руша говорят да. и если отсчёт начинается с пары перчаток, полкило какао, фарфорового чайника, катуаба и лапачо по сто грамм соответственно, то мёд между мужем и маревом матери говоря: «я есть здесь», и больше никуда не надо спешить. брось это всё. меловые узоры на потолках стекла, словно царапины, освещающие наши шаги в долину стонов и экивоков. Господи, какая глупость — это птичье молоко! и всё им испорчено. будут ли Марианна и Генрих твоими друзьями? кто твои друзья? — Марианна и Генрих. и только несказанное, запёкшееся на кончике языка выстреливает раз в год. утончение запястий, тогда поцелуй — это вивисекция. посреди пустыни аисты. теперь ты, твоя очередь. они пришли на звуки волынки. ситар — это кончик языка. мы переодеваемся только для того, чтобы заняться любовью. и далее: точки. она не успевает предупредить своих подруг, и они уходят.

2.

   входит бара́. я говорю ей: «теперь ты. твоя очередь». файл получит название с пометкой (2), но об этом никто не узнает. теперь, может быть, получится быть другими и сохранить волнующее напряжение? пожелание пустоты каралось особо тяжко и переживалось особенно невыносимо. не хочет размениваться по мелочам, читать вывески и рекламу в метро (Иерусалим становится всё дальше, утопая в литере «ша», словно в дымке исчезающего камня Галиных пальцев). птицы кричат как ни в чём не бывало о смерти, будто забыв или не узнав (это, конечно, менее вероятно), что смерти больше не будет. трагедия эта бездетна. говорите о Боге! — кричит трава, но бесконечные её не слышат. тяжело не найти носок, затерявшись в бессилии одеял. запах кофе — отброшенное воздаяние. маленькие божества чайных настоев смотрят в глубь чашки, туда, куда взгляд человеческий не достаёт. свист переполняет узор. я всё замечательно помню — Эйфелевой башни не было, цветы были подброшены, влюблённые — додуманы. она быстро опьянела и начала спорить со мной о поэзии. мне очень понравилось её лицо: всё время хотелось сказать ей, как она похожа на Павла — она точь-в-точь как он щурила глаза и улыбалась так же. я думал: «иногда хочется просто идти, смотреть себе под ноги и ждать, когда тебя собьёт машина или, может быть, самолёт» — Сунгатов смеялся над моей мыслью и, думая, что это цитата, пытался вспомнить, откуда именно. с тех пор каждый раз, когда я мысленно повторял её, он легко это считывал. он любит тебя — говорю. глупости какие. снег не выпадет. тебе больше не будет холодно. его нет и никогда не было. пиала похожа на огромное цветочное озеро и поцелуй.

   — погибшая девочка... как её звали? Даша! она же не могла элементарно одной рукой с одной ногой сыграть, — парень в кепке «Coca-Cola», в очках, с бородкой и убранными в аккуратный хвост волосами. другой кивает, ага, мол, ага. мне, однако, не так страшно — я сижу в рваных перчатках, подаренных Анной. Коротко стриженная девушка в вязаной безрукавке поверх кожанки стряхивает воду с зонта — в детстве её, конечно, дразнили очкариком и заучкой. как мне не спутать погибшую девочку с этой живой девушкой, идущей, будто бы, к кому-то определённому? после Людмилы губы всегда горели. можно постоянно путать и запутывать имена, какой толк? что-то из памяти Бенджамина: палец, диван, мои трусы и твоя ступня были хорошенько заляпаны шоколадной пастой, твоё лицо, шея, ключицы и волосы блестели от моей спермы, шторы были бесстыдно раскрыты и открывали картину серого петербуржского неба и бесконечных строек и кранов, падения которых мы ждали каждую бурю. прохожему имена ничего не дадут, а обладатели имён всё поймут, как бы они ни были названы в этот раз. всё чаще думал о ней. вспоминал, к примеру, как поила меня с ладоней, а я не боялся никаких превращений. или вот ещё что: дурная бесконечность съёмных квартир. ну как смотрела? просто смотрела и всё. они все смотрели. что бы я без этого делал? так бы себя и не увидал — признаётся старик, которого мы встретили у болот. в основании шеи тикали часы, я их всё обещал настроить, но как-то руки не доходили. каждый раз, приходя на праздник или, может быть, просто перекинуться парой слов или отобедать, напрочь о них забывал (а если честно — было ужасно лень, и я всё откладывал на потом). каждое утро мы просыпались всё ближе с одной и всё дальше с другою. столь важные ответы на такие, казалось бы, простые вопросы. например: что ответить торговке цветами? скандинавия твоего позвоночника горела под моей распростёртой ладонью, сжигая и губы, и вечера, и «быть может, мы». однако все рассказы всегда кончались неожиданно и почти одинаково: Таня согласилась на свидание, но за два дня до назначенного срока уехала в Одессу к какому-то поэту по фамилии Каплан. Сунгатов сказал, что у них роман. что же, мне достаётся пустая квартира на обломках Москвы. но вновь наступает утро. всё потому, что в Москве рекордно тёплая температура за все времена и всё качается. не вполне ясно, что происходит и где кто. ты думала, я в Москве? очевидно, что нет. но где же? наверное, в дряхлом городе мы пили шампанское в том кафе и все несли нас. т. е. тебя в принципе нет? пассажиры предпочли забыть о чужом несчастье немедля. это напомнило мне о твоих стихах. напротив меня футбольный фанат с глазами Павла и ножом за поясом. всё это, ты прекрасно знаешь, пустыня серьёзного, каждое утро спешащая в одном направлении. теперь, когда я говорю бха. когда я говорю бха — теперь. мы всё видели вместе, казалось бы, разные это были вещи или одни и те же? хотя бы следы, хотя бы пару следов на снегу. если не видишь, лучше не начинай угадывать — это всегда лучше по принуждению. сколько ещё раз, сколько ещё. тут: шум тот. море. залив. чёрные финские пруды уже не разобрать в тумане деталей, ручек, плошек, деток, костей и конфет (так шумит море: «в тумане деталей, ручек, плошек, деток, костей и конфет»). Мария читала мне на ночь Буковски, Людмила читала мне на ночь Гомбровича. тоже как шум. Серёжа сказал, что у отца К. есть такие же строки. спасибо отцу К., что ещё можно сказать. просто с начала и до конца, и где бы то ни было, мы, переворачивая подушку холодной стороной к горящим ушам, всегда спим. и в метро, и в пучине засорившихся раковин, и в патоке свежего белья, и в пороше ночных фонарей. немало звонков сквозь сны были оборваны отражениями в окне. секс с Людмилой — огромная виноградная лоза, сжатая в руке, бьющая сквозь пальцы крахмальной кровью, пульсирующая судорожно и отзывчиво. как нам с тобою, однако, не перепутать в наступлении зимы пупартовы связки, меланхолию ручьёв или горечь калины. «кто звонил» — выдёргивание из контекста, чтобы не было так страшно проваливаться в сон. что из этого мир? о чём спросить заблудившегося? бриться в поезде. просто смотреть в окно, говоря: «ты пропустила такое!» — возможно, пернатые кольца туч, или коричневые лужи среди серой и багровой травы, расхлябанного вида солдаты, шагающие сквозь грязь, дома-декорации, «что нам с тобой делать в Тосно?», сегодня четыре тысячи километров ржавчины. серебряная труха дней. промокшая чёлка осени то и дело полыхнёт рыжиной в том или ином овраге и сгинет под колёсами поезда. Митя всерьёз полагает, что видеть чувство нельзя. что же нам с тобой делать?.. не замеченным, не услышанным. не перепутай, сегодня, ни в коем случае не перепутай нас! сегодня уходит. медленно выпадает снег.
   прорастает дёрн действия. говоришь: «не изводи себя». «недостаток времени бесценен» — накарябано на стене. учить детей тому, что знаешь сам. акт фотографирования. судорога облачности или пустыни, постоянно замещающей число оргазмов, станцию «Дмитровская», географические парадоксы любви, запах спелой дыни и горечь авокадо. диалог — это двое, а монолог — это один.

   — ты играешь со мной?
   — да.

   улыбки. и, в общем-то, всегда говоря: «но это ложь», больше не повторится. её муж сильно напился, я чувствовал себя смешно и глупо; облака плыли в ту же сторону, которую мы не видели. я говорю: «прости», но холодный ветер несёт из туннелей метро первый снег. насекомые подкожных вод начинают движение от плеча к шее. в сколотом янтаре ожога различим соляной камень сдержанных ею слёз. тогда: как можно нам не верить? всё, что я помню, это тайное имя моей любимой.

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney