СООБЩЕСТВО

СПИСОК АВТОРОВ

Владислав Поляковский

"Коридоры времени"

09-06-2007





*Цикл опубликован в №12 журнала "Знамя" (2006)

Поговорим о коридорах,
их системах...




Коридор Берримена



0

Голубая стрела, пересекающая горизонт
в пятом небе над Чистыми Прудами, пластиковым “Парком всех”,
раскидывается над ним, как зонт,
лопающийся в трубах детский смех.

Пластиковые резцы травы
удаляют лишнее с запотевших рук;
янтарь пересохших пальцев, пятнашки-головы.
Разреженная атмосфера, стерильный круг:

мы обитаем под плексигласовым куполом,
из которого ввинчивается вниз лестница пламени
белого облака; здания,
поражающие геометрическим ступором; —

мы внутри небольшого шарика; он —
внутри кармана полётной формы человека,
которому мы напоминаем дом,
которого больше нет.

Мы раскладываемся на части: ампулы, артерии
водорода кисло-сладкого, как русский потолок
(не трогай руками небо, это растительное стекло, дерево, —
в телеграфных кольцах ток).


1

Теперь уже пришёл 72, семидесятые:
пустая электричеством голова;
тонет в пространстве опечаток
астрономическая трава.
Пора-пора, восстала ваша святость,
Зовёт-зовёт последняя земля;
Труби-труби, и если песен для
Меня не жалко, — спой на радость:

Горячая-горячая стрела
Закусит за дневные удила…

Рёв двигателей — больше или меньше —
всё тоньше, как упругая трава

(муляж, конечно, или голова
уже не различает термопластик),
и иглы снега гаснут на лету,
и самолёт висит, разобранный на части,
как человек висит на собранном мосту.


2

Сейчас он выпадет решёткой из кристалла,

и синяя пространственная смерть
поглотит все его сонеты и застанет
врасплох последнюю его жену.
Шекспир их не успеет прочитать;

Dream songs над телом тонут в глубине:
какой-то чуткий, сладковатый страх
готовится возникнуть и играть.


3

“I lift-lift you five States away your glass,
Wide of this bar you never graced, where none
Ever I know came, where what work is done
Even by these men I know not, where a brass”.

Горячая-горячая стрела
пойдёт искать последние дела,
пока над твидовым костюмом плачут воды.
— Коллекция внутри, сама Земля:
предметы, страхи, люди и уроды.

Я всех собрал поэтов под крыло,
тягучее и длинное, — так чёрно,
что Вестминстер позёмкой замело,

а на земле была зима, и это чудно.

А тут у нас снежинки белых стай,
пирог зимы, снежинок белый танец:
балет, пришедшийся на май,
второй пилот, что вечно иностранец,
сходит с ума, и, некогда живой,
уже не Копенгаген, рядовой:
в центростремительную ось земную
спешит — домой — уткнуться головой.


Коридор Лоуэлла

0

В навигационной рубке, сходя с ума от безделья
и тишины, — в медленном зеркале стали
спирали плоти, скрученные нагрузкой, — тело,
устающее плыть; внутривенный Таллинн
в иллюминаторе — малиновый ребристый снег,
в готическом карнавале частот длинных сигналов
координата времени, которого нет.

Состояние анабиоза тяжело переносится телом.


1

Гудящие машины скажут: “сон,
анабиоз, — вот движется и — воздух”,
глотая мутный, низкий кислород
возле

субстанции живого, что лежит,
завёрнута в свой синтетический повивальный кокон, —
и это я; я тонкий колос ржи,
два звука, фильтр моря: вот он.

В навигационной рубке километры тишины
говорят между собой, включены
в большое дерево системы; — мой гаснет глаз,
когда я смотрю на вас

(исковерканные линзы, плохая оптика).
Мне приснилось, что координат дома нет.
Малиновый снег синоптики:
оптоволоконный рассеянный снег.


2

Стекло:
Я не выдерживаю нагрузки. Возможно, произойдёт разгерметизация,
Примите меры предосторожности!

…“Среди памятных фенек, деталей — молчу,
таким искренним быть невозможно —
какие-то тени: мансарда, паркет,

и телом почти обесточен.

Мне застит малиновым снегом глаза,
и нет утешения древу,
в которое вписаны, будто слеза,

нашедши свою королеву.

На сером и плоском, на фронте одни
радары не ловят сигналов.
Посадочных трапов болеют огни —

внутри меня — от степени накала.

Замшевый под воротом стынет уют
в креслах пустых и качелях.
Качнётся красной полоской уют,

Внутри глаза очнётся тень:
— Я сейчас разобью весь сиреневый свет,
Раздвину параграфы краски
Магнитное поле закончилось, гравитация в норме — свет,

Давление падает быстро!



3

Шприцы и ампулки (и долго, и всерьёз),
что-то, полное слёз:
— Театральная схема не работает; я по часовой стрелке схожу с ума!
Воздух отражается в зеркале. Ма-

ма, дно линзы так близко! Мы, мне кажется, в воронке,
мне кажется, я вижу дно.
Гравитациты выжимают глаза в голубоватую склянку,
оставляя в глазах одно:

“Над лакированным до-искренним трюмо
своё домашнее же зеркало висит.
Мы в коридоре чистим бар и стенку, там клеймо:
Чехословакия. Мэн. 77 год”.

Я выдержу цветную гарнитуру,
которую русский принцип допускает стеречь,
как синий волк, опоясавшийся поясом шахида, дуру
уговаривающий под стол лечь.

Позвоночные диски от напряжения скручиваются в жгуты:
география дискобола,
и воздух между мной— и ты —
с резким запахом поднимается с пола —

пар, эквивалентный листьям ольхи,
солнечному лучу, связанному в узелок,
бетонной кладке города — апельсиновый сок,
оранжевые мазки,

одушевляющие окна, и в них мерещится своё же лицо,
белыми глазами взирающее на я-меня; —
ощутимое мертвецом
дуновение невидимого, но голубого, ещё пульсирующего огня.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney