СООБЩЕСТВО
СПИСОК АВТОРОВБорис Херсонский
В ТРАВЕ ЗАБВЕНИЯ
18-12-2015
В ТРАВЕ ЗАБВЕНИЯ
* * *
Иногда я сравниваю время не с течением, а с наводнением – деревенские дома смыты, большинство зданий города под водой, и рыбы любуются интерьером аристократических квартир – лишь несколько шпилей торчат над поверхностью, напоминая о том, что здесь что-то было, кресты на куполах смотрятся как кладбищенские кресты, да так оно и есть, только вместо земли – вода.
Или цветущий луг. Но на нём растёт трава забвения – зелёная, зелёная трава, как в песне о космонавтах...
Шпили над водой – метки ушедшей эпохи, они имеют имена. Всё ушедшее под воду – безымянно.
* * *
Встречался со студентами факультета журналистики Одесского национального университета им. Мечникова. Впечатление в целом очень тяжелое, хотя среди 70-80 слушателей было человек пять, которые во что-то врубались. То есть пропорция приблизительно та же самая, что и на покинутом мною факультете психологии. Возможно, жёсткое впечатление было усилено тем, что я только-только вернулся из Киева, где уровень студенческой аудитории совершенно иной. Мне понадобилось минут пять для того, чтобы понять, что представлять книгу я не буду. Вскоре перешел на «байки». Но и это не очень помогло. Где-то 30 процентов слушателей начали разговаривать между собой... А ведь я просил – никакого принуждения! Только те, кто хотят...
Я упомянул анекдотический случай, когда журналист, бравший у меня интервью, начал свой опубликованный текст так: «Как пел Высоцкий, нет пророка в своем отечестве». Ни тени улыбки на лицах. Спрашиваю, а кто сказал, что нет пророка в своем отечестве? Молчание.
Обратно ехал в ужасном расположении духа. Нет, я не вчера родился. Но это элитный гуманитарный факультет! Это Одесса – «лучший город мира», это ОНУ им И.И. Мечникова, над которым, как говаривал бывший ректор, никогда не заходит солнце...
В такси играл шансон. Развратный женский голос пел (о проклятая моя память! Как я запоминаю всякий ужас):
Но я узнала интересный момент,
что и Гоген и Ван Гог и Дали
курили таба-табак, употребляли абсент,
и кое-что они тоже могли....
Лучшего завершения этого постыдного для меня мероприятия придумать невозможно.
* * *
Метафоры стареют и умирают. «Мой кот, как радиоприёмник, зелёным глазом ловит мир» – писал Вознесенский. И вот – зелёный глаз кота пережил зелёный глаз лампового приёмника, который подмигивал тёмным сектором от зрачка, сообщая мне новости от ВВС, комментарии Гольдберга «глядя из Лондона» и крамольные стихи Пастернака.... Моё поколение помнит эти приёмники и радиолы, эти зелёные кошачьи ламповые глаза. Остальным нужно объяснять, делать комментарии, сноски, превращать художественный текст в подобие Гемары.
Я впервые осознал это, читая в университетской библиотеке Риджайны комментарий Набокова к Евгению Онегину. Сейчас, заглядывая в свой архив, ясно вижу – как много там лишних предметов, верёвкой метафоры привязанных ко времени, которые вместе со временем идут ко дну. И, кажется, никто, не спустится на это дно, чтобы поднять затонувшее время... А впрочем, пусть спускается. Не жалко.
* * *
Краем глаза я ещё застал времена повального увлечения поэзией, переполненные залы во Дворце студентов, надрывное чтение очень незрелых, чтобы не сказать резче, молодых стихов. Сам я тогда был мальчиком, смотревшим на это безумие расширенными от восторга глазами...
Но – помню – в самом начале семидесятых – тот же зал полупустой, тёмный, и надрыв у поэтов меньший, и глаза у девушек какие-то тусклые...И мне как-то неуютно.
И вдруг – женский визг: Товарищи! (вот именно что товарищи) Тут крысы!
И, словно для подтверждения её слов, огромный рыжий пацюк выбежал в проход между рядами и быстро, прыжками, погнал к выходу.
Эта крыса бежала с тонущего корабля молодой советской поэзии, бежала, унося в себе бациллы чумы прагматизма и нигилизма.
* * *
Меняется и язык, иногда стремительно. И эти изменения наиболее болезненны для поэтического языка, часто тяготеющего к архаике.
Кто сейчас скажет, что «лик» означает «хор», а не только лицо на иконе?
Я буду петь в гремящем лике
ему, пока могу дыхать (Ломоносов).
А как лицо, даже иконописное, может греметь? Всё равно.
А вертоград – это что за игрушка такая? А это всего лишь сад.
А стогны – не стога ли в поле? Ан нет – площади. Немые стогны града (Пушкин)
Я любил в лекции о депрессиях цитировать пушкинское «Воспоминание». Но однажды на строках «в то время для меня влекутся в тишине часы томительного бденья» группа начала хихикать. Я не сразу понял, что слово «бденья» они слышат иначе. Больше я никогда уже не читал этих стихов в аудитории.
А уж то, что «поглумлюся» означало «поучуся»? Для этого уже нужен словарь Ольги Седаковой.
* * *
Это было в давние-давние времена, когда поэт в России был больше, чем поэт, хотя никакой России не было, а был СССР, отгородившийся железным знаменем, ой, занавесом от внешнего мира. Трубопроводы обмена информацией были перекрыты, а поэтому уровень значимости внутри страны никак не соотносился с уровнем значимости в мире. И, конечно, самый мелкий литератор, который обзавёлся членским билетом Союза писателей, был куда больше, чем аналогичный поэт, скажем, в США, до которого было дело только его девушке, и то – далеко не всегда. Закон сообщающихся сосудов не работал.
Перестройка поставила всё на свои места – сначала литература хлынула к нам из-за рубежа, затем – обратная волна, и, наконец, всё установилось на одном уровне, довольно низком.
В диалоге с профессором славистом говорили о русской поэзии и о том, как её воспринимают в США. Он только улыбнулся:
– У русских поэтов нет никаких шансов в Америке. У нас, в США, на каждый литературный жанр строго по одной извилине на каждую страну, а в извилине помещается только одно имя. Для России одна извилина на поэзию, одна – на прозу, и обе заняты – Бродский и Солженицын.
– А Лосев? – робко спросил я. Но мой собеседник только головой покачал:
– Многого захотели! Мы и своих-то знаем по одному.
Он шутил, конечно.
* * *
Другой мой знакомый поэт и переводчик Марк Гальперин говорил, а я часто повторяю: «Выражение ˮзнаменитый поэт„ бессмысленно, ибо содержит в себе внутреннее противоречие». Для тех, кто подзабыл логику. Если человек знаменит, то он – не поэт. А если поэт – не может быть знаменитым».
* * *
Впрочем, мы забыли Чехова! Ведь говорил же бывший президент Украины, Виктор Янукович, что Чехов – знаменитый украинский поэт. А ему ли не знать!
* * *
В конце концов мы умудрялись любить поэзию, когда стихи Мандельштама можно было прочесть только на папиросной бумаге блёклым лиловым шрифтом, с неточностями и опечатками, возникшими при нелегальном размножении текстов. Или ранние, на пожелтевших страничках его первого сборника «Камень». Когда добыть том Пастернака или Цветаевой, изданный в БП, было невозможно, а тут ещё автор предисловия к Пастернаку, Синявский-Терц сел за антисоветчину и начали изымать том опального поэта с предисловием сидельца из библиотек. Чуть полегче с Ахматовой – до сих пор на полке стоит томик в белой суперобложке с портретом Анны работы не кого-нибудь, а самого Модильяни.
А для большинства молодых эти книги были – за семью замками. А поэзию любили... Кого же? А кого-только не любили.
Да тех же – Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, Ахмадулину.
Самойлова – как же мы любили Самойлова! Тарковского – как с облака спустился, или как из начала века пришёл. Но ведь был и Твардовский, особенно поздний, со стихами о сносе памятника Сталину и циклом памяти матери. Но был ведь Маяковский – особенно ранний, не из школьной программы. А Винокуров? А Кушнер? Да мы и Светлова любили с его «Гренадой». И Багрицкого с его «Опанасом». И Уткина с его рыжим Мотеле.
А девочки попроще переписывали в тетрадки стихи Асадова – какой-никакой, а самиздат, очень душещипательный. И какие смелые темы – к примеру, тема добрачного секса: «едва лишь разжались объятья, девчонка поднялась с травы, смущенно одернула платье и встала под сенью листвы».
Мы жили среди текстов и дышали ими, и угрюмая советская действительность едва проглядывала между строк прекрасных стихов. Все ли они были прекрасными? С моей сегодняшней точки зрения – нет. Но кому нужна моя сегодняшняя точка зрения? Как, впрочем, и тогдашняя.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney