РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Юрий Рыдкин

отечество Исключённость: прагматика внеположных субъектов

21-12-2015 : редактор - Женя Риц





Каковы причины исключённости? В какой именно сингулярный миг событийности исключённый субъект идёт на повышение в легитимную сферу трансцендентного, где сакрализируется оным до обретения исключённостью статуса исключительности? Насколько коррелируются самость (самобытность) проклятости и символокапитал признанности в рецептивной амбивалентности, и не грозит ли последняя паллиативами? Может ли уже сам факт говорения об исключённых субъектах эмансипировать их от незавидной участи или это возможно лишь при льготном включении оных в mainstream? Может ли символический капитал, накопленный ниже уровня ноля, тягаться с плюсовыми температурами мейнстрима? Не являются ли mainstream и underground аверсом и реверсом одной по большому счёту неконвертируемой монеты, спорадическая обратимость которой напрямую зависит от территории поля, где она в данный момент вращается? Возможна (регулярна) ли элиминация в подполье? Могут ли обделённые субъекты (ещё одна прослойка, якобы самая низкая) быть (казаться) более цельными, чем расщепляемые плюрализмом центровики? Могут ли обделённые вообще претендовать на жест, референтность или хотя бы на возможность быть расслышанными наперекор своему гетто-априори? В какой момент происходит /кон/ди/вергенция прагматического жеста и пошлого пассажа? Возможно ли помыслить прагматику внеположного объекта, подвергнув его гипостазированию?..

Уже сам постамент для данной статьи создаёт авангардные флуктуации (fluctuatio), которые требуют наращения или хотя бы поддержания вопросительной инерции вплоть до тупика постструктуралистской бесконечности, где погонщика поджидает наслаждение самим процессом, сублимат, анестезирующий ностальгию по означаемому и отвлекающий нехватку от аннексии хоть какого-либо респонзивного наличия, которое даёт право спрашивать, наличия, что проявляется пока только привиденчески посредством локального паллиатива-отдушины в виде графического или сценического жестов. Но это не хождение наощупь, а движение в вакууме; тот самый случай, когда любая конкретизация приводит к абстракции, гипотезации, конвенции и лжи, ведущей к исключению субъект вне субъективного.

Отсутствие присутствия делает невозможным появление поэтического Neo1 даже на рефлексивном прясле, не говоря уже о резонёрском, дискурсивном, деятельном и действенном. Любая новизна должна из чего-то состоять хотя бы потому, что отличие есть наличие. Современная же материя текста без духа (здесь автор заранее открывает карты: опротестованное протестует!), конвенционально исключённого постструктурализмом, зачастую напоминает обсессивный бронежилет, спасающий тело ровно до первого выстрела, или же жилет экспонатный, одетый на манекен, а потому никак не корректирующий всё тот же летальный исход.

Героем (далеко не главным) нашего времени в этом смысле мог бы выступить одинокий интеллектуал, читающий перед зрителями-зеркалами вопросник с круговым перелистыванием страниц, когда забвение отвечает за новизну, а голый факт – за политический жест. Некоторые же отражения со слишком большой долей искажённости превращаются молотком в звон, и пресловутые я-другие трансформируются в я-исключённых. Собственно, в этой сингулярности удара и выстраивается оппозиция другой vs исключённый. Если между коррелятами Я и Другой ещё возможен толерантный знак равенства, дважды перечёркивающий, как правило, одностороннее отвращение, то в паре Я и Исключённый эгалитарность нивелируется разного рода качественными притязаниями последнего на суверенитет первого. То есть если Другой (инаковость) – это passivus, то Изгой (анти/инновационность) – это activus. Продолжая цепочку, Обделённый (ущербность) – это negativus, который, как правило, отделён от центра зачастую непреодолимыми ступенями в иерархии габитусов, бэкграундов, психофизиологий и проч.

ЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ

Современное поэтическое словообразование, как ни странно, выступает местом наименьшей оппозиции между атеизмом и теологией за счёт их обоюдной легитимации наличия субъекта. В первом случае этот субъект есть fictio, во втором – spiritus. Для теолога вымысел если и не исключён, то уж точно отключён в категории самодостаточности, за которую отвечают высшие силы. Для атеиста же дух как существо невозможен, но представим. Таким образом, оба субъекта своим /при/от/сутствием обязаны мировоззрению реципиента, которому они, проходя вместе с авторами текстов период /кон/ди/вергенции, транслируют особенности самости посредством формообразующего замеса сем, где прагматика (в нашем случае – графический жест до, во время и после публикации, жест, доведённый до темпоральной полисемии) констатируется при трансформации темы и архитектоники в зависимости от ситуации социальной или асоциальной. К примеру, заумь в этом смысле является наиболее референтоспособной за счёт суверенитета алеаторности (или, если угодно, неконтролируемой причинности) и возникающего в связи с этим ассоциативного размножения.
В качестве приложения к магистральной теме данного нарратива любопытным представляется смещение дискурса в плоскость обиходности, где мировоззренческая исключённость наблюдается тоже, но уже на уровне не субъективации, а непроизвольной артикуляции – в случае, например, с буквой т из слова что (што) , когда литера не произносится, исключается говорящим в силу ряда причин, среди которых навскидку выявляются следующие:

Эсхатологическая: для говорящего буква т есть клин, затор, нёбо-языковые тиски на пути информационного выплеска, смертельность.

Диалектная: перцепция говорящего аннексирована фонетическими особенностями среды пребывания.

Дефектологическая: у говорящего наличествует речевая патология.

Временнáя: говорящий не успевает произносить буквы, эллипсизация которых не влияет на доходчивость.

ТЕМПОРАЛЬНОЕ

Одни авторы ныряют в начатое произведение с головой и даже не прогнозируют не только координаты берега, но и его наличие. Другие – ориентируют интуитивную интенцию (intentio) на мерцающий телос. Третьи же – задолго до нарратива выстраивают в голове произведение целиком вместе со всеми его эндо… экто… и эпи… субъектами (кроме событийных!), субъектами, которые являются будущими для реляции (relatio) и настоящими для рефлексии. В случае же авторской элиминации поэтических (прозаических) носителей деятельности мы, реципиенты, имеем дело с любопытным исключением не просто субъектов, а неначавшихся субъектов, происходит эдакая отмена возможных элементов нашей будущности. В этой связи во весь рост встаёт вопрос: способны ли исключённые, внеположные гипотетические субъекты на прощальный жест или хотя бы пассаж в пределах авторской рефлексии, и обладает ли он /илло/перло/кутивами по отношению к грядущей реляции? Если совсем этерналистски, то: может ли будущее изменять себя в настоящем?
Дополнительный вопрос может увести нас так далеко, что возврат оттуда не гарантирован, поэтому ограничимся примером из шахматной игры, где просчитанные вперёд ходы зачастую лишают себя возможности состояться.
Ответ же на главный вопрос уже имплицитно существует в репрезентации самого вопрошания, а потому сематизации не требует.

ПРОЦЕССУАЛЬНОЕ

Рефлексивно-референциальная лестница всегда имеет двустороннее движение с взаимоисключением встречных друг для друга течений: новаторство поднимается, отталкиваясь (опуская) от традиции. Налицо активное (победоносное) и пассивное (пораженческое) исключение. При этом если современные пионеры в самой своей интенции имеют передовую опцию прагматического жеста, то рутинёры могут рассчитывать лишь на пшик пассажа, так как в случае применения ими модусов прагматики сам её жест эскалаторно вытянет рутинёров вверх из их собственного значения исключённости, что вынуждает нас говорить о невозможности прагматики внеположных lower-субъектов в поле конкуренции.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ

Протест (в том числе и сублимационный) – это всегда следствие отрешения, лишения, исключения, игнорирования.
В России приставка квази… из понятия квазидемократия посредством корреляции отражается и перед его антагонистом – репрессии, что провоцирует повод сравнить степени протестного отчаяния (выплеснутого, скажем, в виде какого-нибудь резонансного поэтического перформатива по законам прагматики), например, в Москве, в Минске и в Пхеньяне и осознать невозможность знака равенства в данной цепи по причине неравенства последствий одного и того же жеста.
Событие задержания в этой связи можно условно считать моментом перехода и без того исключённого субъекта в темницу трансцендентного с последующей его сакрализацией, а быть может, и кумиратизацией впику самобытности. Однако если риск и является подспорьем резонансу, то уж никак не перлокутиву, которому, помимо всего прочего, требуется и рефлексивно-временной гул (авт.: колокола).

УМОЗРИТЕЛЬНОЕ

…скажем, чеховскому рефлексирующему интеллектуалу было легче, ибо в маете безделья (Надо дело делать! 2) он статично метался между очевидно чёрным и явно белым, плюс-минус полутона, в основном лоббировавшие интересы своих цветодателей. В этом смысле интеллектуалы-эмигранты оказались куда в более тяжёлом положении-прострации, вызванной несоответствием цивилизаций, несоответствием, которое заболтало и взболтало чёрное и белое до серого. Как ни странно, помогло расстояние, в том числе и живое – океан, проведший водораздел не в области морально-цветовой гаммы, а в вотчине времени и пространства, в долине ностальгии, между до и после, между нашими и вашими. Ответ на вопрос что такое хорошо и что такое плохо? стал попадаться под руку не в местах скопления добра и зла, а на бесшумной сцепке свой-чужой. Эмигрант в этом смысле был человеком дефиса, но он, по крайней мере, мог сделать выбор (пусть и невольный) – в отличие от нас…
Столь неуместное (на первый взгляд) и пространное вступление (жест!) для данного раздела статьи носит исключительно (опять оно!) декоративный характер. Посредством этих нарративных компонентов мы умозрительно пройдём, а лучше сказать, пробежим тот подготовительный путь, который каждый раз должен преодолевать поэт-прагматик (от прагматика) перед тем, как приступить к действию практическому, претендующему на жест. И чем сложнее (многослойнее) рефлексивная дорога, тем эффективнее практика.
Итак, представим себе простой телесный жест изгнанного (исключённого) из отечества диссидента, жест, выраженный фигой в кармане. Здесь нас с вами интересует её цвет, температура, герметичность, содержимое, влажность, кулакоподобие до, во время и после океана, где начинается второе, цивилизационное исключение несогласного. Также мы мысленно прослеживаем за содержимым кармана и во время возможного возвращения эмигранта на Родину.
Все эти темпорально-гипотетические барьеры нужны поэту-прагматику для того, чтобы сегодня его носастый кулак сумел вступить в период разжимания с перспективой на рукопожатие.

СЕКСУАЛЬНОЕ (СВЕТСКОЕ)

«Если поразмыслить, то ведь весь материал означающих эротического порядка взят из атрибутов рабства (цепи, ошейники, хлысты и т. п.) и дикости (чернокожесть, загар, нагота, татуировки), из всевозможных знаков угнетённых классов или рас. Так же и женщина и её тело включены в эротический порядок, который в своём политическом выражении обрекает её на ничтожество»3.
Самость человека подвержена геронии не в меньшей степени, чем его тело. Нередко это устаревание ярко выражается фразой скука смертная с доминантой на последнее слово. Инстинкт имманентного самосохранения, к сожалению, вынуждает Самость алкать естественного обновления (оживления) за счёт инаковости Другого (Ближнего, Дальнего), idiomы, зачерпывание которой легитимируется психо-тактильными уликами: проникновение (прятание-цепляние), обладание, обживание (оргазм: сполохи идеальных образов + обновление стрессом, степень которого не в последнюю очередь зависит от степени какого-либо неравенства партнёров), оставление следов. Однако проникновение не тождественно обладанию, без коего невозможно искомое узаконение. Охранитель инаковости Другого есть его значимость (достоинство), за редукцию которой отвечает нелепость (чаще всего это doggy-style4, самим своим названием подтверждающий перспективу нелепости), символизирующая приземление гнетущего превосходства Другого, его ничтожность, капитуляцию.
Это тот самый случай, когда исключённость субъекта-побеждённой (новизна сателлитства) тем не менее обладает властью над победителем (новизна могущества), властью, которую можно интерпретировать как прагматический акт, манифестируемый стонами (звуками обновления, стокгольмскими призывами ко вселюбию). Впрочем, этот протест инаковости не менее иллюзорен, чем сама почерпнутая инаковость, что на поверку оказывается всего лишь новой кажимостью, констатирующей не призовое обновление, а праздное обнуление.

АСОЦИАЛЬНОЕ

Опрос.

– Как Вы относитесь к инвалидам?

– Они такие же люди, как и мы с вами.

– Если бы Ваша дочь полюбила инвалида, Вы бы стали отговаривать её выходить за него замуж?

– Конечно!

– Вы ксенофоб?

– Нет.

– А как Вы относитесь к бомжам?

– … (на лице гримаса агрессивного отвращения).

ПРОФИЛАКТИЧЕСКОЕ

Обсессивные эйдосы – это, пожалуй, наиболее активные (если не сказать – экстремистские) субъекты /под/сознания, так как силу своего влиятельного проявления они черпают из самого процесса их исключения. Как ни странно, данные существа полностью подпадают под статус прагматических по причине их событийной респонзивности, революционно сигнализирующей о скрытом сбое в психике, которая нуждается в пересборке. При этом обсессивный прагма-жест, отслуживший в границах рефлексии, может быть использован и как second hand при его экстериоризации в реляционную плоскость: акции, презентации, публикации и проч.
Основная оппозиция психиатрия vs религия в данном вопросе зиждется на этимологии исследуемых субъектов. Исходя из личного опыта, автор смеет полагать, что здесь доказательная база медицины отнюдь не сильнее теологической, чей разрез кажется автору доминирующим уже за счёт соответствия аргументов богословия его главному критерию оценки произошедшего верую – не верую, в то время как психиатрия не может отрицать бесовского происхождения обсессий своим конвенциональным мерилом; не говоря уже о том, что в случаях аргументационного равенства между теизмом и атеизмом спор обязан переходить в сферу сослагательных рисков, а там доводы богословия по части темпорально-инфлюенциальных последствий мировоззренческого выбора тоже оказываются доминирующими, так как пожизненные ограничения (= защиты) куда предпочтительнее вечных мук.

РЕЛИГИОЗНОЕ

Однажды Василия Блаженного спросили: «Народу-то в храме много?» – «Да два человека», – ответил юродивый, а между тем храм был переполнен людьми5.
Если православие как институт является в России доминирующим в сфере вероисповеданий, то оно же как символ благочестия (почитание Бога, соблюдение предписаний религии) исключено кромешной светскостью из приоритетов большинства, в той или иной степени отвечающего за стратегию гражданского бытования. В том числе и с этим исключением борются посредством самоисключения монахи, отшельники, пустынники, пещерники и многие другие.
Было бы неверно, и мне бы не хотелось рассматривать их самопожертвование в контексте прагматики, но то, что этот пожизненный жест имеет мощное созидательное воздействие, лично у меня сомнений не вызывает.

ПЕРИФЕРИЙНОЕ

Средняя школа, 1995 год.

– Ольга Михална!

– Чего тебе?

– А вот есть же Золотой век русской поэзии… Пушкин… Лермонтов… Серебряный… Ахматова… Цветаева… А где Бронзовый век?

– А он ещё не начался.

– …

* * *

А ещё исключению подвергаются целые классы, этносы, страны. Нас исключают политики, поля, модераторы, пользователи, абоненты, агенты, память, сны, грехи… Можно без конца длить череду элиминаторов, длить в месте, которое и само для многих находится где-то в долине отсутствия.

2014


1 Главный герой фантастического боевика «Матрица», снятого братьями Вачовски. В статье Neo выступает символом отрезвляющей новизны.

2 Фраза принадлежит Серебрякову, герою чеховской пьесы «Дядя Ваня». Цит. по: Чехов А. П. Дядя Ваня. Пьеса // М.: Наука, 1986. Д. IV.

3 Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. Пер. с фр. С. Н. Зенкина. М.: Добросвет, 2000. С. 198.

4 Коленно-локтевая поза во время полового акта.

5 Данное предание существует в православном мире.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney