ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 25 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


Игорь СИД. ГОЛОС, ЛОГОС, ГЛАГОЛ...



aвтор визуальной работы - Андрей Канищев. Участники Боспорского форума на фоне фрагмента гигантской инсталляции Роста Егорова.



    Ивану Жданову

Голос, логос, глагол, – глоссолалило в зыбке дитя
и взмывало над миром, врождённые вихри крутя.

Циклопическим жестом на синее и голубое
разделив небеса и моря, мы валялись без сил
герменевтами – и афронтистами в поле прибоя,
но старик де Куллэ нас заметил, и благословил
Древо Мира – пустить корневые побеги: в бесцветный
параллельный мирок, вызревающий в магме под Этной;
к стимфалийской личинке вскипевшего камня! И Жля
колесит, лесостепи на зелень и зелень деля.

Либо так: погрузясь в отрицательный конус Аида,
я сказал: виноград. Кубистический усик, меандр,
эмбрион Лабиринта, Фессалия, но Фиваида,
концентрический страшный квадрат Митилены.
Стоп-кадр:
в огнедышащей впадине, в радужке бедной киклопа
на бескрайней спине в Новый Свет отбывает Эвропа,
и вдвойне сиротливый по громокипящим морям
ворочается Кадм возжигать Вулканалий-байрам;
за кадящим Синаем, где лава скрижалей разлита
и тузлук бороздит золотой чермноморский балык,
возводящая в куб глинобитную песню термита
полновесная Кааба тощий вминает кадык
басурманства. Саманные фразы дувалов.
И дублёный джихад, как земля обожжённая, ялов.

И всё дальше уходит от материка материк.
Но всё так же послушен муслим и Протей многолик.
Так же волосы рвёт в электронном беспамятстве Гера, –
то, как Вейсман, завоет от жажды испить из кратера,
то алёшкиной лягвой во льду замирает зимой.
Ностальгия рисует благие картины: мы вместе.
И неясно лишь, кто мы такие. Уже на подъезде
к мегаполису что-то не так. Подлетаем домой:
вдоль проспектов простёрт – не спасёт РНК-транскриптаза! –
шестилапый отважный костяк довербального джаза,
позвонки трёх столетий, нацеленный в сердце укол.
И всё так же взывает дитя: голос, логос, глагол.

Канонический текст тем и гадок, что ткётся сегодня,
накануне конца; Дорифор, пустячок пирамид
и сухой Баальбек за отсутствием Гроба Господня
неподсудны Патристике. Но – вне догадок – парит
шестиджазый, в цветах, континент над воронками ада.
А внутри, как дорический ордер, стоит канонада.

Чёрный камень в стене – это как бы попытка сложить
копьеносные крылья и новую песню сложить:
как бы орден за родину, вмиг исполняется Мальта
патентованного колченогим Гефестом гештальта:
механических слуг, механических слуг, механических слуг.
(Всё же лучше финифть вместо медных быков для Ээта,
и разгневанный царь отзывает триеры, узнав,
что коварная дщерь, разбросавшая membra poetae
по реке Океан, вновь брюхата). И век-волкодав
просипит: сингулярным от вас ухожу коридором.

"И ЗАТВОРЫ ВОЙНЫ СОКРУШИЛИСЬ ЖЕСТОКИМ РАЗДОРОМ".

1993



Мрамор
    Марии Максимовой

Дорогая редакция! Смысл бытия
отстраняется к чёрту. Серебряной чести
сякнет горний источник, а значит, и я
равен только себе. Ключ в условленном месте.

Там, за дверью, детсада военный денёк, –
в рыбный день позволялось лягнуть патриарха, –
и Юркадий Гайдарин, ползущий без ног,
и Дантес, о котором писала Петрарка.

Меня потчевал свежим раскассом Демьян
на Беседах любителей рюсскаго слова,
чей кунсткамерный штиль, как от Тришки кафтан,
вынуждал зимовать в словаре бестолковом.

Нарастание шума к четвёртой строфе
замедляется, если, совпавши однажды,
предрассветный столбняк и Траянов трофей
обессмертят границу экспансии жажды.

Ключевые слова: эксклюзивный конклав,
клавесин, клавикорды, сумятица клавиш.
Но, два фунта за муфту под котик отдав,
золотые слова не поймёшь, не расставишь:

лишь на уровне глаз протекает война
раболепного гипса и сотканных трещин –
это Муза лебяжую песню должна
расколоть на цитатник и личные вещи.

Только девка молчок, значит, время пришло
подытожить урок расплевавшихся с жизнью.
Но отчаянью и нигилизму назло
мне был задан здоровый заряд оптимизма.

Жизнь идёт, и горит лейкоцитами гной,
и уводит рокада подругу плохую,
чтоб, исторгнув лопатками ключ заводной,
не сподобился сбросить доху на меху я.

Дык запомнимся в мраморе, в файле "max.doc",
а заветную лиру расстроим как прежде –
я найду тебя в Русте, уползшем без ног,
но салют отдававшем германской надежде.

Ключ под ковриком, Маша! Бери-не-хочу
грозовую отгадку кремлёвской эпохи.
Не сочти, что в бреду – обращаюсь к врачу
вместо пули, влетавшей как муха при вдохе.

Так от леннонских горок к предгорьям трусих
скалолазка моя прозревает на карте
заповеданный курс. И, как собственный стих,
ненавижу январь и мечтаю о марте.

Укрощу ли пиявкой поганую кровь,
распускаешь ли хвост на карнизе былого,
но в вороньей слободке сойдёмся мы вновь
понимать срамотой окрылённое слово.

Дорогая редакция смотрит в окно.
Подозрительно белый, свет льёт отовсюду
молоком Воскресения – мне всё равно,
для чего я снабжен резистентностью к чуду.

После кофия выйдем на дивный пустырь,
где блистает, как пена, створоженный воздух.
Холод выпал в осадок. И мой поводырь,
зябко кутаясь в тело, расспросит о звёздах.

1996



Апокриф
    Андрею Полякову

Оглянусь: за спиной разливается свет.
То ловец человеков выходит на след.
Но не я – человек, слава Богу.
Моё имя завёрнуто в череп коня,
но идущий за мною сильнее меня.
Только дудки! и не шелохнётся стерня,
когда я уступаю дорогу.
Я свиваюсь в клубок: бы не видеть, как тот
ОТКРЫВАЕТ ГЛАЗА – так варан привстаёт,
чтобы дротиком кануть вперёд.

Бы не шизым орлом, бы не волком кружа
сирым полю по русскому: пришлый ходжя –
не хозяин магнитному полю.
И колун, что палач прислонил под компас,
развернул в кругосветку мой ноев карбас:
карусель, карусель! это радость для нас.
Присмотрись к моему карамболю:
или спелой грозой шелестит Ватикан,
или жгучая правда палит по митькам,
или Поль с кем-то крутит стакан?

Просто голый курган, где сползает, бранясь
на церковнославянском, ужаленный князь.
Пустяки. И ни мандель, ни гандель,
ни тристан изо льда не способны принять
крутизну низложения: Так нашу мать!
А собачьим чертям ни к хвосту исполать,
и гиббону с его пропагандой.
Или вот он, поэзии бронзовый век?
Или чёрные солнца, что бьют из-под век.
На ногах не стоит имярек.

Вот опять начинается с разных сторон.
В эти годы ни волк, ни варан, ни гиббон,
но ходжя подступал к Сталинграду.
Спрячь ладонью руины в волшебном стекле.
Лишь бы город Итиль на ночном Итиле,
чьи истоки туманны, а устье во мгле,
засыпал. Бы взахлёб, до упаду,
но писалося Нестору. Бы про родник,
летописец к которому жадно приник,
не вместить бы написанных книг.

Но, разумный хазарин, я прячу себя
в лошадиных костях. Здесь, куда нас судьба
занесла, мы совсем не скучаем.
Кыев Град отдаляется, а сталинград,
как старинная битва, живёт напрокат,
но в печальной Тавриде с тобой говорят
Гандель в шляпе и Мандель за чаем.
Только чей ещё голос приходит извне?
Кто бредёт, разбросав как бы письма ко мне –
семена по небесной стерне?

То идущий за мною идёт по ножу.
Уступая дорогу, я молча спрошу –
к т о любимец богов, и когда нам
повезёт? И надолго ль, спрошу я; доколь
вынимает мне жилы невзрачная боль
репетицией ада? Вглядись в карамболь:
будь орлом, сирым волком, вараном,
будь Тристаном! Сглотни подступающий страх.
Да, ловец человеков выходит, но ах! –
человек не стоит на ногах.

1992



следующая Василий БETAKИ. ВОЛОШИНЫ И МАРШАК
оглавление
предыдущая Любава МАЛЫШЕВА. КОКТЕБЕЛЬ






blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney