ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 32 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


БОРИС ШАПИРО. Предрассудок



aвтор визуальной работы - Pavel Zolkin







* * *

Ta музыка из прихоти созвучий
осенний обласкает лист,
обрадует, и легковесный случай
кружится до земли...

А охры голод
в лесную проникает глубину,
и постепенно зимний
упадает холод,
и лёгкая лыжня виётся по нему.



* * *

Вдруг придёт, нежданно и негаданно,
вдруг ударит проседью в виски
запах снежный и немного ладанный
хлопья нерастаявшей тоски.

В музыке её мелодия простая:
инквизиторски, без отдыха и сна,
как сорняк в сознание врастая,
крутит кружево свербящая блесна.

И звучит, не тронув волосинки
и лицо морщиной не изрыв,
весь внутри, зажатый под сурдинку,
днём и ночью тянущийся взрыв...



* * *

На круглой скатерти
как в жёлтом колесе
вразлад круговерти
разлиты дни на спицы.
Протёртый локтем
солнечный лоскут

когда-то был лимоном.
В середине,
что к западу от места для солонки,
парадный вход в забытую гробницу,
вернее просто маленькая дырка.
Там не живёт никто.



* * *

Отрады горькая оправа
любви забытые права.
И безразличия отрава,
и ненависти острова
прозрачнеют до акварели,
а с акварельной высоты
недогоревшие апрели,
недосожжённые мосты...



* * *

Тускнеет мой приют.
Любимая уходит.
Единственный этюд
живу на полуноте.

Живу на полуноте,
и падает из рук
вещественен и плотен
ещё не бывший звук.



* * *

Литании напевной серебро
Юродствующий танец.
Бесхитростно бело
Лукавое летанье,
Югорского шамана болеро.



* * *

Всё недавно. Всё давно.
Ты при мне ещё не пела.
То ли просто не успела,
то ли пенья не дано.

Наших дней веретено
размоталось до предела.
Но тебе-то что за дело,
чем оно оплетено?

Или отъединено
от души земное тело
и летать не захотело?

Видно, душу не задело
из бутыли запотелой
певное вино.



АУТОДАФЕ

Всё нынче кувырком.
Торжественная свита...
И лысина сокрыта
под острым колпаком.

Темно, прохладой ночь залита,
невеста плачет под платком,
друг побежал за огоньком,
толпа колышется сердито.

Что тянут? Что ещё забыто?
Привстал аббат с лицом бандита,
кивнул. Монахи деловиты.

И пробирает ветерком
малиновое санбенито.
Легко быть дураком.



* * *

Вызрело зарево в озере.
Рыбы не ромбами – розами.

Облако в воздухе розовом
в образе зверя над озером.

Замерло зарево росстани
в небе и в озере – порознь.

И светоградными лозами
в озеро свесилось гроздьями
зарево –

ваза слёз.



* * *

Лицо наплывом.
В кадре дача, вернее
дачный столик и скамейка,
углом набросанная скатерть,
и солнечный лимон,
на дереве стола лежащий,
освещает скатерть.
А правее,
в надорванном конверте письмецо
и ветка ивы.
Нет ни дуновенья,
хотя свежо.
Поверх всего лицо.
От запаха шалфея или мяты
вкус благопожеланья.
Это утро
неслышно отлетает от стола.
Такой сегодня день,
что скатерть не измята,
лимон – древесное яйцо,
и не нужны слова.



* * *

Если прямо скажешь прямо,
это будет очень грубо.

Если поздно скажешь прямо,
то получится издёвка.

Если рано скажешь прямо,
не поверят всё равно.



КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Геле


Что там перепел встревожен
над гнездом во ржи,
и луна прозрачной кожей
над жнивьём дрожит?

Всё спокойно. Конь стреножен.
Вложен меч в ножны.
И ладони осторожны,
и глаза нежны.

Но за далью луговою
где-то стонет выпь?
Там, где любят, нет покоя
и не может быть.

Спи, любимая. С тобою
нашу жизнь прожить
это слышать голубою
музыку в тиши

и, как перепел, душою
ночью над жнивьём
нам одной гореть звездою,
нам с тобой вдвоём.



* * *

Ел. Б. Ауэрбах


ОКТЯБРЬ всегда благосклонен ко мне.
Осеннего неба голубизне
и слов, обращённых к тебе, прямизне
обязан я тем, что свободен.

Я каждую осень летаю во сне.
свобода внутри, в глубине, а извне
жгут руки колючим морозом вдвойне
холодные поручни сходен.



* * *

Труп сегодняшний день или трут?
И в конце или только в начале
на убийственно зыбком причале
нас холодные поручни жгут?

То ли ноги устали от пут,
то ли ночь коротка для венчанья,
но виски как тиски от отчаянья
руки только любимых сожмут.

Кто-то машет нагим палашом.
Есть кому ещё стать палачом,
и вздыхает судьба за плечами.

Затихает причала качанье,
и тихонько звенит ни о чём
серебристая нитка печали.



* * *

Метафора, зерно метаморфозы,
но прорастает вдруг, вибрируя, дыша,
и, куклу тела разрывая грёзой,
летит, порхает бабочкой душа
метафоры – начало превращенья,
когда на прежнее уже не станет сил,
и смерти нет, и вместо погребенья
преображенье – следующий цикл
метафор кратких, словно однодневки
в лесу весеннем свадебный полёт,
но странен лес – не дерева, а древки,
а в форме куколки она одной живёт
метафорой – ни тени перемены,
ей неподвижность кажется милей,
наверное, надёжней новой сцены:
в спектаклях этих что ни акт, то злей
становится метафора вопроса
о будущем – искусство вопрошать
всё дальше в прошлом,
впрочем, все прогнозы
ошибочны, и остаётся ждать
метафору надежды.
Где-то близко
метафора надежды и любви,
и полог лёгкий звёздами обрызган,
и в горлах ком сглотнули соловьи,
и кто-то взглянет
вдруг прозревшим оком:
в громадной мельнице от неба до земли
из тихой глубины
хрустального ковша Большой Медведицы
низринется потоком
надежда, бабочка, душа,
но глыба неба крутится без проку.
А у черты вдали
проходит, не спеша,
кораблик, мотылёк,
и видят сон матросы:
висит над мачтой, искрами меча,
предгрозовой огонь голубоватой розой,
мерцанье, мрак, мечта,
метафора, зерно метаморфозы.



* * *

Как рыба раннего христианства,
раскрыв распятья плавники,
внимает недуг постоянства
завершению строки.

Предмет есть знак, и в нём опора,
и неподвижность – эпилог.
И зеркало стиха – кипора
на плавнике скрещённых ног.

И рыба раннего христианства,
простолюдинка и раба.
И обездвижено пространство,
и переполнены гроба.

И с наивностью теляти,
как последний синий стих,
в подвенечно-длинном платье
заблудился бык-жених.



* * *

Валерию Валюсу


НЕМЫМ ртом
жую слово,
как ты –
память.

Не воздух, а кровь
омывает извилину
голосовой щели.
Выдох –
мазок по холсту.

Вдох же – стежок
за стежком,
как на той картине
Петра Адамовича,

после которой
я –
больше не функция тела,
а свойство любви.



* * *

Что знает буква о значеньи слова,
а человек о назначеньи жизни?
Кровь при рожденьи, ковш на тризне,
что ведает ловец о цели лова?

А слово что о мозговом химизме,
покров случайности, загадка ovo ?
И что случайность о судьбе покрова,
что ведает свет радуги о призме?

Зеркальной сутью славится вода,
как нет и да, всегда и никогда, –
не всемогуща длань и не всезряще око.

Что значит знанье, что есть простота?
Зеркальную испить росу с листа
Единого Его, всеодиноко?



К РЕЧИ

Здесь никто не машет руками,
здесь только речь.

Ты, ведь, пришла сюда ради звуков.
Услышать их и решить, к речи они или так,
а если да, то к какой?

А если уж к речи,
то сколь она хороша
или, может, не очень?

Ты пришла разобраться
и, значит, решить,
и, значит, ответствовать перед собой,
что есть ты?
И что такое есть я?

Я есть ты, только старше
или немного моложе.
Я чуть больше или чуть меньше
женщина и мужчина, чем ты.
Я чуть круче или, быть может, отложе.
То есть разница между нами мала,
и её как бы нет.

Поэтому звуки мои есть речь,
даже если они – задыханье
или путаных пальцев гульбище по струне.
Поэтому жизнь моя – не страданье,
а свиданье и созиданье
и наяву, и во сне.

Только сон этот – вечный,
особенно, если в разлуке,
особенно, если
мне до тебя далеко.

Вот и льются не слёзы из глаз, а руки
через пальцы на клавиши,
беззвучно легко.



* * *

Московские иллюзии луковые,
а яства нежные.
Еда утомляет желтизной елея.
Лица искажены мешковатым „ы“.

Скажи мне, о женщина,
если Москва добра,
разве у гостя будет ещё запой
до рассвета учиться голубиному азъ?



* * *

«Не приведи, Господь,
любя, не ждать ответа!»
А. Г.


Вот опять рифмую: бузина и чудо.
Приближается конец кайнозоя.
Ни хлада не будет, ни зноя,
ни блага, ни худа.

Ни затяжка, ни рюмка, ни дети
не отменят чура.
Апокалипсис, архитектура,
себя не заметит.

Не рядом, не возле
полыхнёт надежда, полыхнёт зарница.
Тонка граница
меж добром и пользой.

Полыхнуть зарнице, полыхнуть надежде
и сгореть бездымно.
И настанет время, когда всё взаимно,
когда всё взаимно.



* * *

Январь, Ерусалим. Цветут гвоздики,
тимьян, тамариск, апельсин, алоэ.
Сандаловое дерево в цвету.
Земля благоухает, но в покое
голубоватый воздух на весу.

Ещё не соткан нитями дождей
ковёр эдемский на пустыне,
и мир не заключён в Хевроне
и в Вифлееме, где из-под скалы
белёсая вода сочится,
как молоко из земляной груди.

Но нету насекомых.
Воздух пуст.
Пока ещё не вспыхнуло дыханье,
не выплеснулась радость, и журчанье
живительной воды не началось.
Пустыня ждёт, когда ж найдутся двое
и лягут в редкую ещё траву.

03.01.97
Jerusalem, unsere 3. Hochzeit,
Hella hat ihren Arm gebrochen



ВИАДУК В ЭСТАКЕ
(по картине Жоржа Брака „Le viaduc de L’Estaque“, 1908)

Здесь всё громко:
послеполуденный зной,
теснота и обозримость деревенской жизни,
всё у всех на виду,
громок обвал домов, нагромождённых, будто лавиной.

Громок и сам виадук
своей непроезжей и угрожающей тишиной.
Единственное направление, по которому можно
было бы вырваться из оглушения, –
вперёд к тебе,
кто смотрит и кто видит,
из картины наружу.

Но дороги к тебе нет,
как нет и тебя, если тебя не придумать.
Прилететь к тебе или быть всосанным
в бабочку лёгких,
в сердцевину дыхания,
и там слушать за тонкой стенкой
болеро.

Вот откуда любовные ритмы,
неутолимая потребность жаркого созидания,
не дорога к тебе, но путь:
снизу вверх по крышам как по ступеням
пляшущей лестницы
сквозь гребень формы и композиции,
за которым сразу
зелёное небо,
переходящее уже за подрамником
от поросшего буковым лесом склона
в предвечернюю синеву
на востоке.



* * *

Павлу Золкину


ЧЕРТЫ МОЛЧАНЬЯ – очертанья губ.
К небесному огню направлен разговор.
Горнило лёгких, вдох-воздуходув
на слова раскалённого простор.

Черты молчания, набит словами рот,
но нет ни выхода, ни входа.
Крик, жалоба, молитва, ода,
смятенье, ругань, плач.

Привет, благословение, свобода.

Могила рта пуста,
страшна и необъятна.

В нём нет пространства,
рта нет, есть уста.



ПСАЛМ

Две луны – две души –
жизнь свободна как тема,
как надежда надёжна
земная система.

Эта песня – наследство,
сновиденье – подушка,
соловьиный учитель –
лесная лягушка.

Тема – жизнь и душа –
в забытьи и заботе,
вся природа на выдохе
в царственной ноте.

А на вдохе – мечта
и сердечное жжение,
и единого Имени
преображение.










следующая Приложение
оглавление
предыдущая ВЕРА САЖИНА. TЕТРАДКА НОВОГО ПИСЬМА






blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney