ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 37 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


Соловки



aвтор визуальной работы - Икона "Святые Зосима и Савватий Соловецкие". Из семейного архива.



Ради красного словца не пожалеет и отца.

Врать как на мёртвого.

Пословицы.


Я не сильный человек, просто в силу некоторых обстоятельств жизни, пригодилось моё упрямство. Которое, конечно, от мамы, потому что я его помню от всех наших, бабы Поли, дяди Толи, мамы, такая въедливость до ехидства.

Папу я совсем не помню, по некоторым данным, пришедшим окольными путями, от Александра Македонского, Гаутамы Будды, святого Алексия, Самуилыча, Седуксеныча, Демидролыча, Соловьёва, Саваофыча, Котофейкина, которых я в детстве, зрелости и старости с папой путал. Эту другую черту можно было бы назвать так, красноречиво: расположиться пожить на небе.

На Соловках много пап было. Община, которая строилась едва ли не всё государство. 20 лет зоны, 60 лет после зоны, 500 лет перед зоной, что-то мы должны были увидеть такое, чтобы остановилось летоисчисленье и повернулось вспять: до зоны и после зоны. И жить так. Это важно. Слово и дело.

Соловки были интересны тем, что 3 слоя собрались там, чтобы увидеть. Все слои собрались там, чтобы увидеть. Простые: мореходы, военные, рыбаки, крестьяне, сезонники, гастарбайтеры. Сложные: интеллигенция, москвичи. Дно: спившиеся, опустившиеся, нищие. Потом их сменили аббревиатуры: посёлок, музей, монастырь.

Музей стал проигрывать монастырю, потерял свою силу, интеллигенцию, и слился с посёлком. Началось сражение за деньги. Нам это не очень интересно, но это общий пейзаж.

Нельзя не охарактеризовать слои. Простые сложнее сложных, потому что за свою жопу трясутся гораздо больше сложных. У них не так много настоящих вещей осталось: деньги, вино, государство, женщина, дети. Сложные, я писал лет 20 назад в эссе «Про Гоголя», нужны для закланий.

«Гоголь более русский тип, чем Пушкин. Ведь быть уморенну гораздо менее народно, чем уморить самого себя. Недаром в 2937 году части народа, подлежащей убиению от имени другой его части была инкриминирована именно чуждость. В этой казённой неправде по вечной печальной русской иронии есть большая правда. Тут ведь дело не в интеллигентности перед неинтеллигентностью, тёмностью. Тут другое. Здесь скорее, из темноты судьбы интимный выбор на самоуморение, а всякое просветление, отстранение от сплошного с потайным делается заложником, жертвой самоуморения, умаривается тоже. Почему так? От неразрешимости выбора между историей и природой, сказали бы мы. От провидения, сказал бы православный христианин. От предназначения всякого народа в истории, сказал бы умудрённый западникославянофил, какой-то кентавр Хомяков – Чаадаев…

А Гоголь ничего не сказал, кроме того, что ему хорошо лежать лицом к стене. Наконец-то. И чтобы все отстали. Сладко, благодатно и единственно. Зачем водка, зачем мат, зачем блуд».

Ни в чём не отступлюсь до сих пор, это было абсолютное попадание. С дном сложнее всего. Соловки показали, что на высоте положения оказывается только дно. Простые ломаются на благА. Сложные на страх оказаться дном. Потому что главное достижение сложных - дистанция.

Только дно не боится зоны, но оно не может рассказать, что там за галлюцинации, потому что нет дистанции. Одно из двух, или дно не может спасти, потому что в той вести нет спасения, и поэтому не рассказывает. Или не хочет.

Нет, я понимаю, жизнь с природой, дом в деревне, место силы, звезда и кукла в одном человеке, лабиринт одиночества смерти я. Я знаю все эти откровенья, я их видел вот так. И вы стучите собеседника по плечу нечувствительно сильно.

Как к одному во всём виноватому 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с двух сторон жизни сгруппировались в тайге и тундре, а у него припадок, что он во всём виноват.

Всё это хорошо. Всё это я знал ещё до Соловков. Когда писал эссе. Что 2 поколения уже прошло после вести. В чём же весть? Что надо спасать? Но по порядку. После Соловков я стал писать прозу, как заведённый, 10 лет. Меня не интересовала слава, у меня были слова. Слава убивает слова. Вводит инъекцию в вену, и они становятся только словами.

Вот про что знает дно, понял я на Соловках. Я это знал от папы, нет ничего такого, что бы ты узнал, если не знал. Про папу страшная история. Действительно, страшная. Как калечат ещё неродившихся. Это история про дно.

Папа и мама познакомились на танцах в роскошном южном парке. Всю ночь проговорили. Утром расписались. Он её повёл не к матери после загса, а в медучилище, в котором доучивался после армии, к директору, сказал, она как мать.

Она сказала, тебе такая подходит, из деревни. Через 10 лет, когда умер отец, заснул и не проснулся в одинокой квартиры в западной группе войск. Ввёл в вену смертельную дозу, потому что понял, что не выздоровеет. Мама метнулась к ней. Чем болел Гарик? Она сказала, ты так ничего и не поняла? Он кололся.

Мелитополь и Соловки сомкнулись для меня только через 30 лет. Врождённое юродство опускаем. Ренессансный город Мелитополь тоже. Дно молчит, потому что видело весть вот так, и вы стучите собеседнику костяшками пальцев по голове. Весть страшна тем, что на небе нельзя жить, на небе можно только спасать.

Если вы прибавите к этому, что земля часть неба, и поймёте, что не справляетесь с заданием, то вы получите отчаяние дна. Оно в некотором роде светлее отчаяния простых и сложных, что нет людей, и что нет меня.

И последнее. Если вы сделаете слову инъекцию славы, и оно выживет даже после травли, то во время регенерации вы увидите весть. Как слово превращается в дело прямо у вас на глазах. И вы стучите собеседника по глазам и плачете.

Что ещё добавить на добивку? Вы сидите перед зеркалом. Мало кто выдерживает весть. Поэтому дно – дно.



следующая Русская литература
оглавление
предыдущая НИКИТА ЯНЕВ. ФЕДОРЧУК






blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney