ART-ZINE REFLECT
REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 17 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ
Посвящения Леониду Аронзону
aвтор визуальной работы - L.A.
Александр Альтшулер
ПЬЕСА
Глубины человека неизмеримы,
каждое из его свойств спрятано от него самого,
и мы довольствуемся лишь цветами
на его поверхности, где сад людей,
одуванчиками засыпавший землю,
имеет одну природу: изменить все, перевернуть мир,
он есть само изменение и ничего более.
– Так, – сказал человек. – Сегодня я повернусь вами.
– Бедный, бедный, – сказал другой человек, – лучше
отвернись…но некуда.
– Природа перенасытилась, – сказал третий, – и где мы,
когда первоначалие скрыто множеством следов,
и нет голоса.
– Есть голос другой, всё по очереди.
Первый второму. Наш сад тише, чем ты
предполагаешь, выльемся без звука звуком.
Второй третьему. Ты слышал, пойдем умирать.
Третий первому. Хотите, я укреплю вам ботинки, –
вы слишком застоялись.
Второй. Наоборот, ушли.
Первый. Тише, я слышу голос.
Второй. Это приманка. Разве нельзя быть
самостоятельным?
Третий. Тсс, нас услышат.
Второй. Довольно, кто первый?
Первый. Я пойду, неслышно растворюсь. (Исчезает).
Второй. Что видишь ты?
Первый (голосом природы звенит, щебечет и мерцает).
Второй. Ты отбиваешь запах человека?
Первый (извивается речкой, повисает яблоней
и убегает зверем).
Второй. Знакомый аксессуар.
Третий. Опять и свет, и тень.
Второй. Пойду я (он идет через речку, срывает
яблоки, ловит насекомых). Ответь, где ты?
Первый (отвечает шумом и затем наступившей
тишиной природы).
Второй. Неизвестность, загадки, глупость.
Третий. Давай построю дом из него, и мы будем жить,
как всегда, втроем.
Второй. Что за черт! (Превращается в голубя и улетает).
Третий. Зачем разогревать мой ум.
Первый (белкой).Что за вонь? (Исчезает на вершине сосны).
Третий. У меня вырос хвост (щупает).
Хорошее создание волк, легок на подъем.
Появляется на мгновение неизвестный,
невообразимый, ни на что не похожий,
чем-то напоминающий природу, видимую издали.
Он иcчезает с непонятным звуком, и на его месте
корчится плачущий младенец. Природа укрывает его
листьями, влагою, молоком. Затем с пружинящим
свистом ветви раздвигаются, и появляется человек.
Голос (как будто втягивающий обратно).
Человек стоит в недоумении, затем опять укрывается
листвою. Из него вылетают бабочки, насекомые,
жуки, птицы, стройные змеи, а из под них выползают
и разбегаются бывшие и небывшие, как рабочие
в театре.
Голос. Стереть.
Все исчезает. Свет без тени и тень без света.
Другой голос. Разве нам дано право творить?
Первый голос. А ты не спрашивай.
Другой голос. Я бы спросил, но у кого?
Появляется эхо и ложится у их ног.
Эхо. Сколько можно меня насиловать? За что
терплю я наказанье? Или это моя безотказная
природа. Или соединение эфира и плоти грешно.
Или я лишь природа соединенья, а остальное
память. Или меня нет, нет, нет…
Первый голос. Засмертный голос слышу я.
Второй голос. Не обманывайся.
Первый голос. Я обманут собой, оттого звучу.
Из глубины раздается голос-неголос.
Голос без голоса. …Ох…
Второй голос. Дай ему пожить, он так любит жизнь..
Первый голос (кидает эхо. Оно взрывается.
Мгновением является вся его жизнь цвета, звука,
запаха, страсти, мудрости и смерти.)
Первый.Поразвлеклись игрой.
Второй. Смотри, я в камне.
Первый. Что твоя жизнь?
Второй. Общение, углубление, полет.
Первый. И ожиданье воплощенья, скучно.
Второй. Невесело, но все же.
Первый. Оставь, иду я исчезать.
Второй. И он подарил меня общением, что за голос!
Первый. Ты раб, живи, а я исчезну.
Второй. Не говори так.
Первый. (молча уходит; обращаясь к неизвестному
третьему). Пора.
Неголос. Слишком много они говорят.
Второй неголос. Ты распустил вожжи. Подтяни.
Неголос подтягивает голос, и получается
нечто неслышимое, но звучащее, что?
Второй голос. Мне отвратительно, что втянут я
в игру.
Другой всегда неголос. Оставь, приятно чем-то быть.
Еще неголос. Он сумасшедший.
Мерзкий неголос. Вообразил себя гением.
Неголос порядка. Служба. (Отвозит второй неголос
в участок.)
Участковый неголос. Фамилия.
Второй неголос. Нет.
Участковый нег. Имя?
Второй нег. Нет.
Участковый нег. Связь с иностранцами?
Второй нег. (Плюет. Плевок расцветает озером,
и второй неголос плывет на лодке и ловит рыбу
своего голоса, и мечтает о вечности,
которой в нем нет).
В тишине открывается потолок, и появляется
мокрый Бог.
Бог. Вот это эмоции, опять дождь.
Скверно на что-то надеяться, когда все верят.
Куда бы улететь. Я сам не Бог – его не знаю и своей
верой веру я сушу.
Бог над ним. Разложение. Что бы еще придумать?
Я стар или молод?
Другие боги. Мы не веруем, а потому действуем.
Бог. Засранцы.
Другие боги. Плевать на старое кадило.
Мы выучились сами по себе.
Бог. Судьбы не избежать. То ветер, слышите.
Он тот же, и ночь и день.
Другие боги. Все перемелется, забудь.
Бог. Забыть, что я знаю…
Другие боги. То знает мир, а ты над ним,
эфирное создание.
Бог. Прийти к тому же Бог велит. Никто не избежит
того, к чему приставлен.
Другие боги. Оставь. Мы спим или живем?
Пора к покою и забвенью.
Бог. Вы бредите, а потому дурны.
Другие боги. Хватит наказаний, мы свободны.
Бог. Но ваша мысль – во мне.
Другие боги. Не надо мыслей. Мы – мысль и тело.
Мы сами любим.
Бог. Но меня.
Другие боги. Тебя не знаем мы.
Бог. (Но вера – любви причина? – шепотом.)
Появляется мысль и затем свет.
Свет. Хороша иллюзия.
Неголос. Ты – то, а я – это.
Свет. Ты во мне, я – в тебе.
Неголос. Гидра.
Свет. Свет.
Неголос. Оставь другим, я это знаю.
Свет. Умиротворяю и щажу.
Мысль света. Вот заиграл, как колобок. Иди сюда.
Свет. Не утруждай. Я поиграю.
Мысль света. Я бабка, стала не нужна, дитя
из мысли выросло штанов.
Свет (к неголосу). Так что ж, покружим и тебя.
Неголос. Собрался я и стал ничем.
Свет. Дудки.
Неголос. Твоя природа – лишь рожденье,
а в смерти – я.
Свет. А смерти нет. Ля, ля, ля, ля.
Неголос. Ты знаешь то, чего не знаешь.
Свет. Могу я все, что толку в этом.
Неголос. Я знаю, не ты источник мысли.
Я думаю о том, что мысль – покрывало.
Хочу я сбросить и уйти.
Свет. О, вот какой, придешь ко мне.
Неголос. Сбросил и не вижу.
Свет. Но я не только свет, но свет без света.
Неголос новый. Пошепчемся втайне.
Свет. Меня ты знаешь, я – купель.
Неголос. Вот и настало то, что я провидел.
Свет. Другая, но все то – постель.
Неголос. Но мы откроем дальше дверь (открывает,
падает, исчезает, превращается). Там голос ветра,
но не шума, убийства всякого живого. Свет исчезает
в холоде нехолода и мраке немрака.
Мысль. Причина я немысли, соединим – получим
тот же мир.
Немысль. И красота – источник разделенья.
Красота. Неразделенное – ничто, бутон,
но не цветок.
Бутон. Он обещает…
Цветок. Только меня.
Бутон. Но сам в себе – ожидание, мечта.
Цветок. Мечта во мне осуществилась. Жизнь
без мечты похожа на угар.
Ожидание. Моя мечта вместила мир цветка.
Цветок. Ты посмотри, вот мотылек.
Бутон. И что же?
Цветок. Смотри, на пламя он летит.
Бутон. Он грезит. И мотылек – создание мечты,
его же нет.
Мотылек. Дитя я света, им рожден летать
и умирать им.
Мысль мотылька. Живая мысль я света и мотылек
на миг соединенья.
Мотылек. Зачем живу, погибну на лету.
Свет. Ты – я. Дыханье, плоть моя.
Бог. Оставьте, истины в том нет.
Мысль света. Быть может, я рождения причина
без плоти Бога во плоти людей.
Свет, прорвавший мыслью мысль света. Что за стеной?
Я слышу голоса.
Немысль света. Опять пора, но то воображенье.
Мысль немысли. Я села на пенек, но это говорят -
немысль. Противоположное удобно, то быт, любовь,
постель и все иное.
Немысль. Немысли мысль ко мне же возвратилась.
Черви, вперед.
Черви. Созданье жизни или смерти мы.
Мысль червя. Я все соединяю и превращаю мир
в немир. Я омываю жизнь – источник красоты.
Тело (червю). Ты – мясорубка, но из плоти дом новый
строят, погляди (невдалеке в обнимку Ох и Ах).
Червь. Чем то не черви для тебя? (указывая туда же).
Рождение. Служанка красоты я. Что мир рождается,
зачем? -– Для красоты, тумана, обновленья.
Чистая мысль к мысли из плоти. Обман обмана,
ты – не я, собой обманута навеки.
Мысль плоти. Но я причина красоты, желания,
любви, живого мира. Ты посмотри, туман и море
и горы, я их соединяю в плоти и образую новую
волну. Твоя душа – волна, туман и море, и рыбаки,
уплывшие всегда.
Красота. Рождаю тот же я пейзаж и, изменяя, остаюсь на месте.
Видение. Входите, режьте, пейте и бросайте –
для всех я.
Звуки. Мы в тишине, кто слышит нас – звучит.
Поэт. Взорвись же, мысль. Источник чистого начала –
я Бог и красота, но если то живое, я сам убьюсь.
Живу вместилищем, не Богом, а Бог все дальше от меня.
Пейзаж (поэту). Красив пейзаж, а ты – один.
Поэт. Но только этим ты красив. Все остальное –
смерть и суета.
Смерть. Красива только лишь мечта. Уйдемте.
Пусть разберется сам.
Поэт. «Прощайте, милые. Своя
на все печаль во мне. Вечерний
сижу один. Не с вами я.
Дай Бог вам длинных виночерпий»*.
Мир. Он гений сам, решился быть им.
* Леонид Аронзон, «Нас всех по пальцам перечесть...».
Eлена Шварц
СТАТЬЯ ОБ АРОНЗОНЕ
Пьеса в одном действии.
Из цикла «Горло стихий».
Аарон и сыны его
войдут и снимут
завесу закрывающую.
Книга чисел.
Действующие лица и исполнители:
Смерть – Смерть
Порфирий Петрович – Раскольников
Нерожденный ребенок – Рожденный ребенок
Тина – Некто в черном
Ночь. Степь. В степи лодка. В лодке Тина.
ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ: Последнее время часто и всуе вы упоминали мое имя. Извольте объясниться.
ТИНА: Ради Бога. Как-то в пьяном виде высказала я одну трезвую мысль: что каждый поэт – это Раскольников, который сам не знает, что убил старушку. Настоящий же критик – это Порфирий Петрович, то есть сыщик, который должен придти и сказать: вот эту , эту старуху ты убил, вот она, твоя жертва, но Порфирий Петрович должен сказать это только после смерти поэта, а иначе поэту жить скучно. Темная и неопределенная вина его мучила, а тут..
ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ: Извините, вы не совсем тут правы. Дело в том, что если я прихожу, а прихожу я редко, то вынужден говорить прямо в лицо, в живое лицо: старуха убила тебя, а не ты старуху, или и ты ее, и она тебя.
ТИНА: Ну, это бред.
ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ: Вы сами знаете, что это правда.
ТИНА: Пожалуй, правда.
ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ: У Кузмина такой старухой была вода. Он ей был нужен, она сама не могла понять своей природы, он ей объяснил, что она порождает двойников… потому…
ТИНА: Все это я без вас знаю. У вас терминология такая… Вообще, без вас знаю, что стихия выбирает себе поэта, как ветер ищет домовую трубу, чтобы гудеть, а не труба ветер. Но вот какая стихия, кого и зачем....
ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ: Конечно, тут нет таких явных доказательств, как с Кузминым. Но интуиция подсказывает и вам, и мне, что это… впрочем, смотрите сами: навязчивые мотивы – холм и свеча.
ТИНА: Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма.
ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ: Холм – это почти курган, а свеча – ее ставят в руки покойника. И заметьте: и то, и другое – фаллические символы.
…что эта дева молодая
прелюбодействует с холмом...
Холм и свеча у него одновременно символы и любви и смерти. Он поэт смерти в обличии любви.
ТИНА: Да, но это грубо как-то, по-фрейдистки, но… вот, смотрите:
...эта память о рае
венчает вершину холма…
Холм – это символ прорыва, высоты, доступной лишь во сне. Как бы вылет из жизни, но жизнь, попытка земли выброситься из себя самой, но земля.
ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ: Попытка чего-то, что есть – не быть. Связанная в подсознании с любовью, в ее грубом смысле, Вот что такое его холм.
ТИНА: Знаете, я не люблю фрейдистов, и вообще… В Вене сейчас очень хорошая погода.
ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ: Я не прощаюсь.(Уходит. Вскоре возвращается держа за руку Нерожденного Rебенка). Вот свидетель. Деточка, скажи-ка нам формулу Аронзона!
НЕРОЖДЕННЫЙ РЕБЕНОК: Любовь, если она больше любящего, устремляется к смерти со скоростью, прямо пропорциональной силе страсти, и от нее, если меньше.
ТИНА: А докажи!
ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ: Это не нуждается в доказательствах, это – уже аксиома.
НЕРОЖДЕННЫЙ РЕБЕНОК: Нет, почему же … Нас учили, постойте, сейчас вспомню: любовь невыносима … боль либо проходит, либо становится невыносимой, и человек умирает, так же и любовь. (Уходит, напевая) : Хорошо бродить по небу, вслух читая Аронзона…
ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ: Я не прощаюсь. (Уходит).
ТИНА (глубоко задумывается) : «Два одинаковых сонета». В «одинаковых сонетах» он первый подошел к стихотворению, как к музыкальной единице, такой же, как строфа. Он вообще изобрел несколько новых форм, суть которых повторение, перетекание, самозабвение. «Два одинаковых сонета» не есть ли скрытое желание блаженной смерти для возлюбленной? Желание рая. Это настойчивое «усни, пусть все уснет», «любовь моя, спи, золотко мое»… Вернее, действие этого стихотвореня происходит уже в раю:
не приближаясь ни на йоту, ни на шаг,
отдайся мне во всех садах и падежах..
В каких садах?
Появляется Смерть, лицо ее под вуалью.
СМЕРТЬ: В Эдемских. Во всех «падежах», то есть на всех языках, говорят только в Эдеме.
ТИНА: Вы тоже говорите на всех языках? Кажется, раньше вы славились своей молчаливостью.
СМЕРТЬ: Ведь я не бываю в Эдеме. Мне вообще трудно говорить. Зато у меня тысяча лиц, или нет, мое лицо – это любое лицо. Мое лицо может быть – любимым лицом. Мое тело – телом любимой. Иногда нас не отличишь. И тогда некоторые понимают смерть как высшую и чистейшую форму любовного экстаза. Я всюду, я внутри, и вовне.
(Задумчиво):
Подняв над памятью свечу,
Лечу, лечу верхом на даме,
Чтобы увидеть смерть, лечу.
Какая бабочка вы сами!
Видите – свеча – над памятью внутри. Бабочка летит вовнутрь. Я как источник внутри ягоды.
Появляется Порфирий Петрович.
ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ: А согласны ли вы, что стихи Аронзона в совокупности – это мистерия? Любовь и смерть, герой между ними, как в былых мистериях между раем и адом. Но декорации вполне конкретны – современный Петербург, пригород... Или фрагменты мистерии. (Замечает Смерть). А – и вы здесь.
СМЕРТЬ (говорит все бессвязнее и с большим трудом): Мы с ним в четыре руки играли. Или, вернее, приникнешь, как к флейте – и думаешь… Знаете ли: магнит тоже влечется и опилку …
ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ (Смерти): Вы в его стихах – почти как живая. Шаги, движения ваша тень, почти портрет – как на проявленной пленке…
Смерть величественно удаляется. Порфирий Петрович идет за ней и что-то говорит, размахивая руками.
ТИНА: «Смерть, смерть, где твое жало?».
Владимир Эрль
ПАМЯТЬ. ЧИТАЯ Л.А.
На звезды ночью – каждая блестит
смотри вчера, сегодня
– какая бабочка летит
– какие узкие ладони –
смотри и снова и забудь
глухие листьев разговоры
в их шелесте пустынный путь
на отзыв требует опоры
когда листания небес
и облаков ночное пламя
опустят музыки на лес
неповторимое молчанье
ты собирать словес плоды
вновь примешься – я понимаю –
забыв прекрасные сады
по имени «нет ничего не знаю»
и опуская каждый миг
глазниц своих двойную завязь
пустых луной ночей светильник
ты зажигаешь
Октябрь 1973
Илья Бокштейн
Памяти Леонида Аронзона
Здесь кроме тишины кого-то нет
кого-то нет, застыло удивление
струится дождь, как с листьев тонкий свет,
намокший лист – зеленое затменье,
намокший лист – намек освобожденья
разрыв – теперь мы людям не чета
теперь мы чуть – от ветра отклоненье
хоть ветра нет – есть чистота листа.
Здесь кроме тишины поэта нет
последних листьев наводненье
проходит дождь, как с ветки тонкий свет,
как таинство его освобожденья.
Он понял: здесь не нужен парабеллум
ни мрака на душе, ни даже вспышки гнева
и счастье здесь не стоит птичьего хвоста,
здесь ничего не нужно –
в такт тишине растаять –
мокнет красота, и капли тяжелы
как свежесть чутко белая
и капли тяжелы, как свежесть – шутка белая,
не помню, осень ли, весна с дождя слетела –
запомнить след летящего листа.
Il’ia Bokshtein
In Memory of Leonid Aronzon.
Translated by Richard MacKane
Here apart from the silence
there’s someone missing
someone missing.
Only surprise remains.
The rain streams down,
as a quiet thin light.
A sodden leaf.
A green eclipse.
A sodden leaf.
A hint of freedom.
The break: now no people are our equals.
Now we’re a little swayed by the wind,
although there is no wind. There is the purity of the leaf.
Here apart from the the silence there is no poet.
The surprise of sodden leaves.
The rain streams down so quietly as though it were light,
as thought it were the secret of its freedom.
He realised no parabellum is necessary here,
no darkness in the soul, not even light sadness,
and happiness isn't even worth
a bird's tailfeathers.
To melt in time with the silence.
Beauty is sodden,
and the drops are heavy,
as freshness delicately white,
and the drops are heavy,
as freshness – a white joke.
I don't remember whether autumn or spring
fell with the rain.
Let us remember the path
of the fallen leaf.
Михаил Юпп
Молитва за упокой души
Осень. Червлёное золото клёна
старый расцветило сад.
Господи! Это стихи Аронзона
перелистал листопад.
Господи! Это судьба Петербурга
над поколеньем моим –
снова расправила крылья недуга
в сизой застойности зим.
Господи, Господи! Как обречённо
манит Михайловский сад,
перегоревшее золото клёна,
бросив на чашу утрат.
Бросив на чашу утрат неизвестный
путь, что поэт превозмог.
в сизой застойности
дождь повсеместный,
дождь аронзоновских строк!..
следующая Виталий Аронзон. ДАЛЕКО И БЛИЗКО
оглавление
предыдущая Проза Л.Аронзона (избранное)
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney