ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 18 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


Наталья АНТОНОВА. ТО САМОЕ etc



aвтор визуальной работы - Ashot Ashot



TO САМОЕ

I
Я повсюду искала то самое. Мохнатые белые снежинки падали на землю и становились снегом. Тем самым была вода, капающая из водопроводного крана, и кровь, пульсирующая внутри меня и делающая мою кожу розовой. Зеленый сок трав, что спали глубоко под зимним покровом, верилось мне, был то же самое. Те самые разочарования после той самой надежды на лучшее, та самая любовь после того самого страха оказаться не у дел, та самая жизнь после той самой смерти.

Крылатое насекомое ползло по оконному стеклу, желая одного – остаться незамеченным, недосягаемым для целого мира, для мириады миров. То самое была я сама.

II
Деревья живут здесь и сейчас, и поэтому прячут свои годовые кольца от посторонних взглядов. Только после смерти дерева можно узнать, что у него было прошлое и уже не будет будущего.



ПРЕКРАСНЫЙ ПРИМЕР ЧУДОВИЩНОГО СТИЛЯ

(в отличие от большинства людей, думающих о том, о сем, я осмысляю жизненно важное):

Никто не любил тебя так, как я. Мы были одним – одним днем после ночи любви мы шли по улице и знали, что вокруг нас словно мыльный пузырь – кокон на двоих, и думаем мы об одном – о нас. Чреватые последствиями от нас бежали из сумерек чужих несчастных сознаний, где в бога верят – мы о нем знали, где бога подразумевают – мы его чувствовали. В наших жадных до любви сердцах Бох жил, как ослепший шекспировский персонаж. Мы знали – он жил. Мы чувствовали – он каялся. Нас не стало – о нем все еще помнят. Как несправедливо. Нас нет – он, дряхлый, вчерашний, как хлеб, живет в умах начинающих филологов, в умах, не созревших до истины, до любви, не жадных до истины, до любви. Я помню, хоть стара, я помню, ты есть, ты был и тебя не будет, не грядет. Ты – завтрашний хлеб из вчерашнего зерна. Что мне в тебе?!

Я не вгрызаюсь в землю, чтобы доказать себе-тебе, что я – не червь. Мой Господь повелел мне быть. Быть, даже если придется вгрызаться в землю. Его землю. Я видела тех, кто принимал правила игры, и тех, кто не принимал. Все они в земле. В них вгрызаются дождевые черви. Их тела точат дожди.

Я люблю тебя. Тебя съели сомнения. Тебя больше нет во мне. Нет и меня в тебе.

Бох, что о нем ни говори, неизменен. Он – дождь, он – червь, он – я, он – ты. Усугубляйся сколько хочешь. Наступят правила, которыми ты не сможешь играть. Новые правила.



ТЕЛО ЖЕНЩИНЫ

Смотреть на собственное тело со стороны – такого мне еще не приходилось видеть. Мне казалось всегда, что душа – это главное во мне, что именно она шевелит пальцами моих рук и ног, моими мозгами, движет душевными переживаниями, которые случались со мной, душа, бывшая моим дыханием, отвечала ли она за сквозные темы и порывы? Да. Я верила, что есть душа, и не могла смириться с мыслью, что есть тело. Оно дано нам, как плот неважному плoвцу, застигнутому штормом в самую бурю.

Мое тело, таким я увидела его впервые. Оно было беззащитным. Потерянным. Ненужным. Не возникало соблазна коснуться его рукой, губами. Я погладила острую коленку, не однажды разбитую в кровь, чтобы научить душу чувствовать боль и разочарование в том, что земля – не пух, бетонные ступени, ведущие вниз, лицом вниз, – не складки папиросной бумаги. Я погладила свое маленькое округлое плечо, мужчины, застигнутые врасплох любовью ко мне или другим, большим, несчастьем, пытались опереться, положиться на меня, хотя бы на время удержать равновесие, пока их не отшатывало. Впервые я почувствовала, что их привлекала не моя душа, которой я была, а тело, которого нет или вот-вот не станет.

То, что я увидела, оказалось телом женщины. Оно с легкостью обращало любовь в детей, воду в молоко, мужчин в бегство. Оно было душой компании, так незамысловато я умела разместить себя в пространстве, что ко мне тянулись. Оно лежало поперек кровати на свежих простынях, живое ли, мертвое?

Кто знает о спящем теле, где его душа?



ОСНОВНАЯ ТЕМА

Спящий мужчина – зрелище не для слабонервных, ведь он может проснуться. Зевнуть и обнаружить, что в комнате есть кто-то еще. Или никогда не проснуться.

Мой город – понятие отвлеченное. В нем дома – не просто дома, а один большой жилфонд высотой с башню и необъятных размеров. Люди в нем не живут, потому что только ждут своей очереди жить, а пока ремонтируют будущую собственность, вкладывая весь труд в попытку залатать расползающиеся на глазах перекрытия и щели между плинтусом и шкафом. Часто, под их изумленными взглядами, здание рушится, словно карточный домик. Только пыль и штукатурка столбом.

Но кого из нас это может остановить?

Постоянное время суток в моем городе – прохладные тенистые сумерки, не навевающие впрочем сладостных мыслей, потому как опасность и страх таятся повсюду. Каждый боится сам и внушает ужас другим. Но об этом чуть позже, когда придет время сказать о Хозяине.

Хозяин, в серой шляпе и в черном пальто, любит музицировать на инструменте, привезенном из дальних странствий, впечатление производит скорее отталкивающее, чем, встреча с ним ничего, совершенно ничего хорошего не сулит, но некоторым из нас все же удается проснуться и радостями дня избыть его образ.

Самое сложное здесь – сейчас, час от часу не легче, в липкой сумрачности пробираться к цели, которую тебе поставили, которая тебе неясна. Можно погибнуть, можно выжить, но
каждый раз с беспамятства начинается твой новый путь к по прежнему призрачной цели. И не идти ты не волен.

Когда я впервые встретила Хозяина, он оказался моим мужем. Вот как это случилось.

Устав от дорог, я вынуждена была постучать в дверь дома на окраине деревушки Морох. Мне открыла девушка моего возраста и впустила в дом посидеть на лавке, отдышаться, а сама вышла. Через минуту-другую я услышала дзвеньк переворачиваемой вниз лицом семейной фотографии, на которой были запечатлены мой муж, моя дочь и я, исчезнувшая много лет назад неведомо куда и с тех пор совсем не постаревшая. Из соседней комнаты вышел мужчина и с укоризной посмотрел на меня. Мне стало стыдно, и я решила больше не совершать поступков, которых не совершала.

«ПОЧУВСТВУЙ СЕБЯ ВИНОВАТОЙ»

Так впечатляюще ярко горела неоновая вывеска над дверью самого крайнего дома деревни Морох, когда я распрощалась с его хозяевами, с моим Хозяином, и ушла.

В моем городе мне была предоставлена относительная свобода – я вольна была где и как угодно преследовать поставленную мне цель, которая состояла в том, чтобы найти тебя (цель недостижимая, потому что у тебя был свой город).
Умопомрачало то, что днями мы были вместе: ты и я, рожали детей, варили суп. И только в моем городе тебя не было, а значит, по логике Хозяина, не было вообще. Он умел
встревожить. И был прав. Что там пеленки и приправы, когда невозможно просто войти в трамвай и на задней площадке, там, где поручни для тех, кому трудно стоять, увидеть тебя,
не удивленного этой встречей, ожидавшего ее.

Если верить предсказаниям, множившим неудачи, это должно было случиться завтра. Всякий раз завтра. Сценарий был следующим: в своем городе я выхожу из темного мокрого дворика дома номер пять по улице Лель, пока ты в своем сворачиваешь от остановки автобусов 5, 49, 18 к магазину одежды и так далее.

Наверное, ты просто не знал, что у нас есть проблема. Наверное, мне следовало проснуться и обнять тебя.

Надо сказать, Хозяин любил тебя больше, чем я. Он любил тебя как мужчина, мне ли тягаться с ним в черной шляпе и пальто с плохим характером?

«ТЫ – НИЧТОЖЕСТВО» – читалось в его взгляде.

В свободное от поисков тебя время я взбиралась по малоступенчатой, шаткой лестнице вверх. Конечный пункт, обшарпанная комнатка в жилфонде, так и не был мною достигнут.



ХОЗЯИН СНОВ
Пролог

Сквозь мои сны проглядывает иногда такая жестокая явь, что, зажмурив глаза, бегу, бегу напролом, и тонкие ветки хлещут меня по лицу и срывают одежду, за ней – кожаную мою оболочку и слой за слоем – темноту и свет, темноту и свет, из которых я состою.

Поэтому я не люблю собак. Любую собаку можно натаскать на злое дело, и она будет грызть пятки, впиваться в горло, валить на землю и дышать вонючей пастью в лицо из любви к тому, кто ее к себе привязал, из любви к Хозяину.

Я пришла на экскурсию осмотреть металлургический завод. Высокие потолки, кругом лежат трубы разного диаметра и очень длинные, ведется сварка, куда-то несут металлические листы. Я понимаю, что заблудилась. Мужчина лет сорока пяти, представительный и весьма импозантный, по форме, с наградами, предлагает мне рассказать об этом заводе. Вскоре он выводит меня за пределы, потому что вот-вот должен начаться парад Победы с демонстрацией новейшего вооружения и мне обязательно надо это увидеть. Поздний вечер. Низко над нашими головами с ужасающим ревом пролетают космические треугольники и тарелки, сверкающие огнями. По воде движутся корабли, серые и массивные, нечеткие, словно из куска пластилина, орудия стреляют холостыми так, что ушные перепонки лопаются. Я несколько напугана, и Хозяин (я уже догадалась, что это он) ведет меня в заброшенный осенний сад. Начинает рассказывать, что он еще мужчина хоть куда и что каждая женщина мечтает иметь с ним любовь. Он знает, что его обаянию и силе невозможно противостоять. Поцелуй на память? Я знаю, что если он прикоснется ко мне, я все забуду, все забуду, все. Я защищаю лицо, которое он притягивает к своему, чтобы осчастливить меня поцелуем. Вдруг слышу, как за забором смеются две молоденькие девчонки, обсуждая что-то свое девичье, глупое. «Возьми их, – кричу я, – они ведь не прочь». Они, действительно, не прочь, и мне удается избавиться от навязчивости Хозяина.

Никогда не заботься о завтрашнем дне, даже если тебя станут принуждать. Не верь, что это для твоего же блага. Все блага раздаются по заслугам от рождения, они с нами до смерти. Мое единственное благо – честные и доверчивые уста, крепкие белые зубы, за которыми язык ворочает громоздкими словами. Мне не лишиться этого блага, мне не обмануть вас.

Слезы, которые были заперты во мне годами, в сосуде, который я считала пустым, пролились. Как сложно год за годом вынашивать в себе жизнь, которая на поверку оказывается смертью. Как небезопасно путать первое со вторым. Я думала, что живу своей смертью, а умерла, оставаясь живой до последнего вздоха и чуть спустя сколько можно, до своего конца, которому начало иная жизнь Я вернулась к истоку, я бы сказала – к изначальному замыслу или к тому, кто меня замыслил, создал, если, конечно, «кто» применимо к моим представлениям о небытие. Я верила в это и я вернулась, только вот вернуться туда нельзя, потому что это сейчас, из которого не уходят, пусть даже говорят, что «он ушел». Мы так много не знаем, но поверьте, вслушайтесь, в то, что я скажу сейчас – мы еще большего не помним. Просто не можем вспомнить, потому что не знаем, что вспоминать. Из-за этого захламляем память всякими ненужными сентиментальными вещами, а самое важное даже и не догадываемся хранить и помнить. Бывает, это делает кто-то за нас и нас, словно обухом… Но так бывает не часто. Проходит время стороной, и мы снова забываем. Такова суть – забывать главное, то, для чего живешь. Жить, бесконечно осмысляя заново разные бессмысленные вещи и поводы, которых не счесть.

То, что со мной происходит, можно назвать одиночеством. Как одиночество может быть процессом? Так вот. В процессе одиночества я и живу. Как будто не жаль времени, как будто совсем без разницы, что сидишь на одном месте, под одним и тем же сливовым деревом, которое отец твой сажал, а тебе не досуг, вижу, заскучал. Вспомнил жену, детей, развеселых бездетных друзей и подруг. На тебе сливой по темени, чтоб не отвлекался, тоже мне Протобуда!

Сквозь меня проходят люди, множество множеств множество людей, как через мост, ослы и дети с хомячками в прозрачных банках, взрослые рослые с поклажой, с чемоданами из крокодиловой кожи, девушки-девочки, девушки-девы, девушки-бабы в розовых и желтых платьях, в обуви на босу ногу, юноши влюбленные, юноши разочарованные, солидные мужчины с сигарами в зубах. Никто не застревает, никакой толчеи и бестолочи, потому что я знаю, как не привязываться к случайным встречным, как рвать еще не проявившиеся, никому впрочем и ненужные отношения с множеством множества множеств случайных людей, даже и не начинать их. Жить как до начала времен, когда и тебя еще не было, и того парня, и вагоновожатых, и сантехников, и правительства – никого. Великая правда жизни (впрочем, и ложь ее) состоит в том, чтобы не привязываться ничем толще волоска к вещам, понятиям и людям, чтобы сохранять энергию, которую большинство тратит на поддержание ненужных связей, которую можно потратить на помощь кому угодно, тем людям, например, с которыми тебя ничего уже не связывает и никогда не свяжет.

Бох – прекрасная фантазия. Только чья? Если мы его придумали, если верим в него – значит, мы себе на уме и сами за себя в ответе перед Богом. Если он нас придумал и все еще верит в нас, значит, мы за себя не отвечаем, ведь мы не в своем уме, а в его, Бога, что не мешает нам, однако, сознавать себя и его, когда захотим. Таков, вероятно, божественный замысел.

Трудно быть живым среди мертвых, просто быть мертвым среди живых. Если ты жив – естественно твое желание оставаться живым, если ты мертв – естественно твое ничегонежелание. Если ты жив и ничего не хочешь – значит, ты все равно что мертвый, если ты мертв и все еще жаждешь – значит, смерти нет. Быть мертвым так же обычно, как быть живым, и так же необычно. Хозяин внушает мне время от времени представление, что меня не стало. Приучает к той мысли, что однажды я навсегда перейду в мир снов, что однажды явь станет для меня навсегда недоступна и будет восприниматься мною, как сон, тревожный и прекрасный. Чем больше в моей симпатичной головке ложных представлений, тем проще Хозяину манипулировать мной, здесь ли, там ли, он достанет меня, где бы я ни оказалась, и всех вас.

Я умирала, тихо шуршала сухими перламутровыми крыльями о стекло мира.
Прозрачное и твердое.
Холодное.

А мир был живой, населенный энергичными людьми, их детьми, у которых в полуторалитровых банках жили золотые рыбы, которых лелеяли, словно мечты, будто призрачные надежды повзрослеть однажды и переиначить весь мир.

Я умирала, заедая свою смерть шоколадом и сочными персиками, читанными-перечитанными книгами о смерти и любви, обожаемый Беккет, «Ада» Набокова, Басе, немного битым стеклом, грязными камнями, ржавыми гвоздями времен отечественной войны, полежавшими в немецкой земле тридцать лет с лишком, а то и сорок, длинными и кривыми, не гвозди, а загвоздки какие-то.

Я умирала, и тому были веские причины. Я умирала, потому что пожила. Даже день-два жизни достаточно, чтобы умереть, даже час-другой. А вот чтобы жить – недостаточно смерти.

Я не хотела умирать, но и жить не хотела. Так последовательно умирая, я сохраняла шаткое равновесие между жизнью и смертью, умирая и зная, что умру, я сама становилась стеклом мира, сквозь которое можно было разглядеть все. Мое призрачное существование не искажало картины мира.

Обычно я выгляжу неплохо, Хозяин умеет выглядеть как угодно, в зависимости от цели, которую на данный момент времени и пространства преследует. Как-то раз он серой крысой сидел у меня под кроватью и грыз там, перемалывал своими острыми, посверкивающими зубками, словно засахаренный бублик, мои мечты, мои такие сладкие грезы.

Я в комнате, в которой много женщин среднего возраста. Одна из них говорит мне: «В моей деревне умер человек, надо, чтобы ты его отпела. Не бойся, наша деревня пустынна. В ней никого, кроме этого мертвеца, нет». Я вспоминаю, что знаю несколько молитв. У меня и сомнения не возникает в том, что я смогу отпеть покойника. На подходах к деревне меня останавливает мужчина лет тридцати, темноволосый, красивый. У него свора собак, я замечаю среди них тигра и гепарда. Они ходят вокруг меня, обнюхивают, пытаются укусить за руку. Я обмерла. Мне кажется, что тигр дружелюбен, хотя, кто его знает, вдруг он бросится на меня. Мужчина говорит, что с этими животными и дети не боятся играть. Я глажу тигра по плоской плюшевой, несколько пыльной голове, испытываю свой страх. В кого воплотился здесь Хозяин, я точно сказать не могу, но страх заставляет меня искать его в лицах и мордах, в образах и подобиях живых и мертвых мужчин и женщин, зверей и птиц, искать и не находить, потому что не он, а я разыгрываю роль жертвы – это меня выслеживают, вынюхивают, высматривают и находят, если надо.

Время его – сумерки, осадки – туман, цвет – серый, голос манит забыться, уйти от действительности, не думать, и за то, что я пишу теперь, он накажет меня новыми изощренными страхами или старыми, как мир, но обязательно накажет.



ПРИСЛОВЬЕ ПОСЛЕДОВАТЕЛЯ ВАДЖРАЯНЫ

Бузина
цвет дала
вкус дала
приют дала
Вайрочане
Акшобхье
Ратнасамбхаве
Амитабхе
Амогхасидхе
и жуку с синими крыльями,
преломившими мир
на «да» и «нет».



МИРСКОЕ

Морской берег переполнен артефактами:
человеческими телами
обмусоленными ветром
обласканными солнцем
стекляшками
букашечным хитином
стёртыми в пыль мирами
семи небес
под моими ногами.
Найдёте вы много камней
влажных от волн и горя
и от пристрастия моря
к суете сует
добавляющей соли
в каждый поцелуй.



***
Бох мой умрёт
всё с собой заберет:
деревья
море
дачу
библию сына
впридачу
праджня-парамита сутру
ударом молнии под утро.

Бох мой умрёт
всех с собой заберёт.






 следующая Сергей БЕЛОВ. отсутствие метафор окончанья etc
оглавление
предыдущая Ника СКАНДИАКА. СТИХИ





blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney