ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 21 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


Наталья АНТОНОВА. ЦИКЛ РАССКАЗОВ «МБРЯ»





***
1. Чтобы лед не мерз, его надо растопить.
2. Вода и лед, как куколка и бабочка, как бабочка и цветок, как цветок и мбря.
3. Если бабочку заморозить – она умрет.
4. Мбря и есть смерть.


КНИГА ПЕРЕМЕН (отрывки)

***
С болью
с нежностью
с миром к миру
людей и нелюдей
к тем которые свет
для живых и нежитей


Гексаграмма № 40. Разрешение (Любовь, мол)

Однажды ты больше не позвонишь мне – я почувствую это сразу. Поставлю перед собой на стол три бутылочки желтого, синего и зеленого стекла и начну отпивать по очереди по глотку из каждой самых сильнодействующих ядов всех времен и народов губами, которые ты так любил целовать, нежнее места на всей планете не найти. Тогда ты обязательно наберешь мой номер, гудок, гудок, гудок...

Однажды я больше не отвечу на твой звонок – ты почувствуешь это сразу. Положишь перед собой на стол три разнокалиберных револьвера и выстрелишь по порядку из каждого себе в левый висок, который я так любила целовать, уберу прядь волос, там такая теплая кожа, и целую. Тогда я безусловно отвечу на твой звонок: «Да, да, ад, ада, да».

Однажды ты забудешь позвонить мне, а я забуду ответить: «Да, да, восемь, четырнадцать, э», в вечер летом четырнадцатого пойду попить с друзьями коньяку из трех коричневых бутылочек, подписанных, однако, по-разному, и вспомню, что могла бы и сама тебе позвонить и услышать: «Да, нет, восемь, четырнадцать, я люблю тебя».

Однажды мы встретимся совсем случайно на перекрестке двух улиц или на перекрестке двух других перекрестков и между двумя случайными домами пройдем в скверик, одобренный старушками, детьми и котами, где обязателен отпечаток зеленой детской ладошки на дереве у лавочки, словно тавро, словно знак «наше».

Теперь я держу себя в руках в тех ситуациях, в которых ты держал меня в руках, и мне не приходилось думать о последствиях, знаешь ведь, как мне это трудно дается – думать о последствиях, если я в твоих руках.

Однажды я усну, и мне приснится все то, что происходило между нами и что однажды с нами произойдет – только наше.


Гексаграмма № 29. Бездна (Повторная опасность)

Тот опустевший колодец оказался гексаграммой, которая была у меня до того, как все пошло прахом, про человека, в котором не стало больше сил и света, чтобы питать других людей, и помощи не попросить, потому что только сам из этой жизненной ситуации выбраться сможешь, чтобы дальше другим помогать, или не выберешься никогда.

Ибо боги когда-то страдали, как и мы, но
благодаря нравственным усилиям и духовному
совершенствованию значительно облегчили
свою участь в круге рождений, хотя они еще и
далеки от полного освобождения.

В.П.Андросов, «Буддизм Нагарджуны»

Произошел вот какой случай. Одна девушка, назовем ее для простоты Катенька или Машенька, влюбилась до беспамятства. Оговорюсь, не медля, плохая память, как и забывчивость, как и рассеянность ума входят в двадцать четыре особенных омрачения по традиционной метрике особенных омрачений, ведь существует шесть видов постоянного памятования, не последнее из которых постоянно помнить о нравственности и добродетели. К тому же забыла Катенька ли, Машенька ли о близких и родных, о верных друзьях, о себе. Она помнила лишь того, кого любила всем сердцем, но и про него ничего определенного сказать не могла, только: «Люблю, мол». Любовь, мол ни в одной из известных буддийских метрик мною найдена не была, однако, было найдено восьмое звено среди двенадцати звеньев цепи взаимозависимого происхождения – желание, жажда, влечение, то именно, что и служило поводом для существования нашей не то Катеньки, не то Машеньки. Лишь спустя много лет и несколько жизней той ли, другою ли было пережито одно из четырех совершенных состояний пребывания, воспитывающихся на земле, – любовь. Сострадание. Радость. Незамутненность.


Гексаграмма № 1. Творчество (Всегда надежда)

Вот написать бы о том, как запах полыни был разведен пополам с воздухом, не пахнувшим ничем, одуряюще горько, до тошноты пахло полынью, в которой лежали девушка, юноша и кошка, в серебристо-голубой, в серебристо-желтой полыни девушка и юноша любили друг друга, а кошка котилась. Мне нравится описывать, как лежат люди, животные, камни – состояние их стабильно и безопасно (не то что камень в руке человека, замахнувшегося на боязливо прижавшуюся к дереву, стоящему на обочине дороги, по которой на бешеной скорости пролетают одна за другой машины, серебристо-серую собаку, страдающую от водобоязни и страха собственной смерти). Или написать бы, как одновременно три или даже четыре мужчины разных возрастов и мировидений поворачивают головы вслед проходящей мимо длинноногой и длиннорукой блондинке, у которой нет ни возраста, ни представлений, а ты сидишь на деревянной лавочке у потертого бронзового памятника и ждешь меня. Мне нравятся мужчины, мне нравятся женщины (старики и дети, маленькие, миленькие, зловредные и сморщенные, выжившие из ума, не вжившиеся в ум). Нет уж, напишу лучше о том, как можно нежно, можно грубо посмеяться над подвыпившим любителем прогрессивного рока, покупающим диск «Jethro Tull» в музыкальном киоске в полночь октября 99-го. Он пытался выговорить название его (а вы попробуйте выпить пива, выпить водки, выпить сидра с лучшими друзьями и, спеша к любимой женщине на заветное свидание, подумать вдруг: «А не подарить ли ей ее любимый альбом «Jethro Tull»») и таки выговорил: «Too old to rock ׳n׳ roll: too young to die!» (орфография, пунктуация и шрифт пиратских звукозаписывателей сохранены). Мне нравится вспоминать былые времена (ведь что может быть неизменней, незыблемей прошлого и добрей). Или вот возьму и напишу про себя крошечную, размером не больше фасолины, толстоватую глуповатую простоволосую черноглазую с усиками в абсолютной темноте страшно и мне, и остальным.


***
Люди-нелюди –
сырой просвет
между богом и вечностью,
нежностью и ненужностью.


Гексаграмма № 46. Подъем (Исход)

Мой хороший знакомый Семен Тургор говорил как-то февральским вечером под скрип пера и треск самопальных свечей: «Я тут изобрел новый закон равновесия и противодействия, старый, как мир. Он целиком основан на собственно моих заблуждениях, состоящих в том, что нет и быть не может борьбы между добром и злом, потому что добро, оно же свет, деятельно по своей природе, а зло, оно же тьма, – пассивно; добро сухим всегда из воды выходит, а зло пахнет плесенью и влажно даже в самые жаркие дни. Свет, отражаясь от всего, что препятствует его движению, проникает в пыльные, потаенные углы и простенки, под диван, за икону Антония Великого, по узкому коридору в дверной проем, по аллее столетних дерев за поля и горы, моря и реки, а зло змеится в полную, непроглядную темень, в непроглядную, беспросветную тьму-тьмущую и, лишенное тепла и света, околевает до тех пор, когда его тронет ласково первый утренний свет. Вот и вывод: сколько добра ни делай, столько и зла сделать придется – надежно это равновесие, и никакого противодействия».


Гексаграмма № 25. Беспорочность (Чудо)

Мы убиваем время – время убивает нас.

Оказалось, что карма отменяет чудо, если только чудо не является следствием себя самого, но это еще надо заслужить. Можно представить себе ту еще картину, в которой Чудо и Иуда встречаются, чтобы поспорить о вечном, выпить чаю с лимоном и мятой и разойтись по домам, потому как последняя капля дождя уже упала на последнюю горсть земли, брошенной на твой гроб, в котором тебя, как водится, уже нет.


Гексаграмма № 48. Колодец (Пустота)

Если нет ничего, то и пустота пуста.

Погружение длится до тех пор, пока не коснешься чего-то твердого или мягкого, осязаемого, и устоишь. Страху окунуться в другого человека мы обязаны первобытному ужасу людей, впервые столкнувшихся с черными дырами и до сих пор не ощутивших земли под ногами.

***
Легла на сердце
не просто
а с положением во гроб
змеей-змеищей
землей землящей


Гексаграмма № 38. Разлад (Медленно)

Не спеши.
Как найдешь ответ, мой хороший, пиши.
Истина, ведь она недалека.
Истина, ведь она недалеко:
не за синим морем и не за дальним холмом,
не за тихим небом, не за левым плечом
и не за твоими словами о том,
как ты любишь меня, верней, как любил.

Я съеживаюсь до размеров мгновенья,
деленного на его начало, середину и конец,
которые в свою очередь делимы
на то, что имеет конец, начало и середину,
и так без конца,
пока не становлюсь тем,
что уже неделимо,
чего просто нет.
Собой.

И теперь сотня дворников с метлами и лопатами гонятся за мной,
чтобы убрать уйму окончательных,
не подлежащих сомнению
вечных вещей:
наш мост, его середина,
деревянный стол, его половина,
свеча, ее свет,
дом, которого нет,
и огнем в его окнах никто не бывает согрет,
хоть и говорят: «Нет дома без огня»,
хоть и говорили когда-то, что нет меня без тебя
и тебя без меня
тоже нет.


ФАТА МОРГАНА ОДНОГО ГОДА

***
Нам небо дарит чудеса.
Мы небу дарим гореса.
Но вот мы достучались до небес,
а небо снизошло к нам до горес.

Теперь нам небо дарит гореса,
и мы не верим больше в чудеса,
лишь те, кому мы возвращаем небеса,
не веря в них, их принимают за глаза,
за незабудково-небесные глаза
с надеждой и печалью
незрячих повели в объемные страдали.

1
Моими глазами страшно и долго смотреть – они не для этого. Отразившемуся в них грозит полное забвение и сумасшествие иногда, но я не о тех, кому никогда больше не отразиться в них – я о том, кто однажды придет и скажет: «Я видел на твоей руке кольцо – дивноглазая, близорукая рыба нежно обнимает тонкий палец, безмолвно, бессмысленно, экспрешенлес тонким хвостом, словно цепляется за тебя, и боковые плавники ее прижаты, а верхний плавник ее изогнут так, чтобы не зацепить ткань, когда ты стаскиваешь тонкие черные в ромбик чулки с крошечных ног взамен тонких с шахматным рисунком, когда натягиваешь цветастые шелка на все тело сверху донизу, когда, одевшись, наконец, вся, выходишь на мороз, и небо осыпает тебя подснежной морозной пылью, и ты веришь, что все это только тебе, потому что нет никого тебя ближе на пятьсот тысяч миль вокруг: ни вглубь, ни вширь, ни слева, ни справа, ни в тебе самой».

2
Предположим, разбилась глиняная крышка – зачем выбрасывать весь горшок? В нем еще можно хранить мелочь, любую мелочь, кроме пуговиц и снов: некрупные воспоминания, например, о том, как ты поцеловал меня впервые в щечку под липовым деревом в цвету жасмина или как впервые вошел в меня, вернее, в мой дом, позвонил, дверь открыли, и я, в том лиловато-лилово-лиловеющем платье, бросилась тебе на шею, неужели, ты?! Кому я так бросалась на шею до тебя, ты знаешь? Никому, никогда. А горячее мороженое в самый зной близ того озерца, вафельные стаканчики нагрелись под 41 и 4 градуса, мороженое, которое мы ели кипяченым? Боги втайне завидовали нам – им бы тех страстей, они бы вечность ели то мороженое у того безымянного озера в прозрачном березняке, в бесчисленных наших чревоугодьях, разбросанных там и сям, где мы умудрялись есть, пить, любить друг друга без умолку, и сама золотая рыбка была у нас на посылках.

3
У меня есть Дед Мороз с двумя деревянными лыжами в руках, похожими на досточки, исписанные сутрами и прочими пожеланиями благ, всех благ (о, это слишком!), красная новогодняя свеча с подсвешником, вся в завитках вечности, присыпанных чем-то блестящим, чем-то щадящим наш глаз, нашу душу, израненную осколками невосполнимого счастья, надежд, вер и любовей, и лошадка, которая кивает головой, – она сегодня за Снегурочку, я сегодня за Снегурочку, за внучку его и за второе лицо всея новогоднего веселья.
И это все, что необходимо, чтобы испытать на себе Новый год.
Разве что ты?
Именно, ты!
И я иду в темный лес, сначала по локоть в снегу, потом по самую грудь, по шею, тону, тону в белом холоде, о пенек спотыкаюсь и, вдоволь вывалявшись в снегу, вдоволь набарахтавшись, нахожу вдруг именно тебя, чтобы новый год не прошел втуне от ожиданий тебя до поисков тебя там, где тебя нет и быть не может.

4
Я – вот он, приглядись повнимательней, у водонапорной башни, над которой полая луна висит день и ночь, день и ночь, и башня символизирует черт знает что, но, если я отойду от нее в сторону, ты не найдешь меня больше никогда. Ты скажешь: «Его не было вообще никогда». Кого только: меня, черт знает чего, летнего разнотравья со вкусом пряного посола, с легкой горчинкой зеленящего джинсы сока одуванчиков, желтящего белые блузы девушек в самом соку чистотела, огорчающей помыслы самых чистых терпкой полыни, сбивающего с толку, кустящегося, вьющегося, льстящегося по черной безвкусной земле чабреца (богородской травы) – как тебе понять это, как тебе объяснить это, чтобы ты поняла, что у каждой травки есть свое имя, но нет принципов, и она растет, как бох положит (посеет): с краю так с краю, у изгороди так у изгороди, будь она неладна, деревянная так деревянная, из проржавленного металла так до коррозии или виртуальная напрочь так, что тебе сквозь нее пройти ничего не стоит, не запачкавшись, не оставив следа, разве что семена подорожника к подошве пристанут и пошло, поехало.

Я у водонапорной башни, из которой струя напором бьет в небеса, орошая меня легкостью-нежностью брызг бытия, потеплевших от летнего солнеца, которое суть есть самая главная звезда.

Я жду тебя и не для того, чтобы, как сказал Фрейд, а чтобы полюбоваться вместе с тобой последней ночной звездой, пока она не превратилась в безмятежность утра, в суетность дня, в напряженность вечера, в безропотную ночь. В нашу ночь.

Потом я иду по рельсам, потому как по шпалам идти особенно опасно: мне это один немец открыл. И я иду, встречая на своем пути огромных виноградных улиток, огромных, просто больше меня размером раза в три, и они изгибаются, как Лары Цеткин, чтобы только уцелеть, красиво так изгибаются, зачем только? Чего им боятся? Что с того, что именно Цеткин открывала первое заседание Рейхстага последнего донацистского созыва – не я, не эта ночь, которая день, не Ленин и не прокламации шестидесятников о том, как уцелеть после социализма. Я эстетствую, я разглядываю их, вполне съедобных виноградных улиток, я даже отпускаю их на волю, сам не зная, где их воля – там ли, где я привык находить их, там ли, где они чувствуют себя свободными, там ли, где любящая их Франция, страна обнаруженных вдруг прав и порядков….

Я иду к тебе, моя Родина и моя последняя любовь.
(24, 27, 30 декабря 2005, 5, 6 января 2006 года/21.22)


АИСТИНЫ

МИР И ВОЙНА
Мир – дырявое корыто, плывущее без кормчего по небесной реке.
Война – наизнанку вывернутый мир.
В боги берут только смертных.

СНЕГ
Падающий снег умиротворяет.
Белым-бело вокруг, и запах пронзительной свежести делает сознанье ясным.
Мы возвращаемся домой за янтарные окна.

ВОПРОС
Где скрывается лето зимой?
В наших воспоминаниях.

ПЬЕМ ЧАЙ
Мы торопимся на работу.
Мы спешим с работы.
И лишь время пить чай – вечность.

О БОГЕ
Мы ничего не знаем о Боге.
Бох ничего не знает о нас.
Бох с ним и Бох с нами.

БОГУ БОГОВО, А КЬЕРКЕГОРУ КЬЕРКЕГОРОВО
Любовь и ненависть неразлучны.
Вера и неверие неразделимы.
Страх следует за нами по пятам украдкой изо дня в день, из ночи в ночь.

НАШЕ
Приснился сон в руку.
Проснулась, а руки пусты.

РУКАСТОЕ
Чужое можно брать только чистыми руками.
Свое от чужого отличает притяжательное местоимение.
Чистые руки от грязных отличают по последствиям.


***
У моего отца была суровая дхарма –
Он передал ее мне.
Я живу и не живу:
За себя живу, за него – не живу,
И дхарма моя сурова.
Прочь, прочь от меня, черные невермороны!
Оставьте меня лежать там, где меня смогут найти.
(9 сентября 2005 –6 января 2006)



следующая Рина КЛИОТ. Стихи
оглавление
предыдущая Х.Л.БОРХЕС. ДВА РАССКАЗА





blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney