ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 23 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


ВОСПОМИНАНИЯ О РОЖДЕСТВЕ



aвтор визуальной работы - Elvina Zeltsman



Перевод Марины Берсон


В те годы одно Рождество походило на другое, и сегодня этот город на морском побережье – за гранью всех звуков, за исключением тех далёких голосов, которые я иногда слышу перед тем, как заснуть. И уже невозможно вспомнить, падал ли снег на протяжении шести дней и шести ночей, когда мне было десять, или же он не прекращался двенадцать дней и двенадцать ночей, когда мне было шесть; происходил ли ледокол, и пропадал ли бакалейщик на коньках, похожий на снеговика, за белой опускавшейся дверью, в тот самый Рождественский день, когда дядя Арнольд выпекал сладкие пирожки и раскладывал их на лучшем чайном подносе, а мы на санках мчались вниз с холма, обращённого к морю, и когда целое утро миссис Гриффитс была чем-то недовольна, а мы забрасывали её племянницу снежками, и когда я вытягивал руки перед камином, и они так сильно горели от холода и жара, что я двадцать минут плакал от боли, а потом лакомился желе.
Всякое Рождество скатывалось с холма вниз к морю, говорившему по-уэльски, вырастая, как снежок, белея, толстея и округляясь, словно холодная и сумасбродная луна, что выкатывалась на небо, которым и была наша улица; и это Рождество застывало у кромки льда, у замёрзших вместе с рыбами волн, и я запускал руки в снег, выуживая оттуда все, что попадалось: падуб, малиновок, или нечто пудингообразное… перебранки по пустякам и рождественские песенки, и апельсины, и свистульки, и разожжённый камин в передней, и взрывы хлопушек с конфетами, и пронзительный, пронзительный, пронзительный звон колокольчиков, и звон стеклянных бубенчиков на ёлке, и "Матушка гусыня" и Струвелпитер – О! детское жгучее воодушевление и щёлканье ножниц, вырезавших Билли Бантера и Чёрного Красавчика, и фей, и мальчиков, которых выручали трижды, Алису и барсуков миссис Поттер, перочинные ножики, медвежат Тедди, названных так в честь медведя "Мистера Теодора" их создателем, недавно скончавшимся в Америке; губные гармошки, оловянные солдатики и бланманже, и тётушка Бесси на круглом стуле, исполнявшая на расстроенном фортепьяно "Выстрел в куницу", "Орехи в мае" и детскую песенку "Апельсины и лимоны", и жмурки в последние часы этого незабываемого дня в конце года, какого уже не вспомнить.
Я вертел в руках бело-шерстяной, с языком колокола, клубок каникул, тот, что покоился на берегу моря, распевавшего рождественские мелодии, там, где не могли оказаться ни миссис Протеро, ни пожарные.
Это происходило в Сочельник утром: мы с сыном миссис Протеро, Джимом, прогуливались у них в саду, подкарауливая котов. Шёл снег, в моей памяти он всегда выпадал на Рождество, и всё вокруг превращалось в белую Лапландию, не хватало лишь северных оленей. Зато были коты. Терпеливые, хладнокровные и бессердечные, мы надевали носки на руки и их поджидали, чтобы забросать снежками. Лоснящиеся, вытянутые, словно ягуары, с огромными усищами, шипящие и рычащие, они прокрадутся бочком вдоль белого забора в конце сада, коты с глазами охотящейся рыси, и мы с Джимом – в меховых кепках и мокасинах от Хадсона Бея с Эверсли-роуд – направим смертоносные снежки прямо в их зелёные глаза. Но мудрые коты никогда не появлялись. Мы вели себя очень тихо, меткие арктические стрелки, с ногами, как эскимо, в закутанной тишине беспрерывного снега, который не прекращался ещё со среды, поэтому мы никогда не слышали, как миссис Протеро начинала кричать из своей эскимосской хижины в глубине сада. О, если бы мы только знали, какой вызывали переполох: некое подобие отдалённого боевого клича или молитвы перед боем от старого врага, соседского Полярного кота. Но вскоре звуки становились громче: "Пожар!" – что есть силы вопила миссис Протеро и колотила по обеденному гонгу. И мы со снежками в руках бежали к дому. В самом деле, из столовой наружу валил дым, а миссис Протеро, подвергая гонг бомбардировке, вещала о крушеньи, точно городской глашатай о гибели Помпеи. Даже если бы все уэльские коты выстроились в ряд вдоль стены, это было бы не так захватывающе. Мы влетали в дом со снежками и замирали перед открытой дверью комнаты, заполненной дымом. Несомненно, что-то горело, возможно, это был сам мистер Протеро, обычно дремавший после обеда, накрыв лицо газетой, но в тот момент он останавливался посреди комнаты со словами: "Счастливого Рождества", – и шлёпал дымящейся тапочкой.
– Вызовите пожарную команду, – кричала миссис Протеро и била в гонг.
– Они не приедут, – отвечал ей мистер Протеро. – Ведь сегодня Рождество.
Среди облаков дыма был виден лишь мистер Протеро, который, находясь в самой гуще событий, размахивал своей тапочкой так, будто дирижировал оркестром.
– Сделайте же что-нибудь! – взывал он.
И мы швыряли снежки в дым, и промахивались, и не попадали в мистера Протеро – и мчались к телефонной будке.
– Давайте ещё в полицию позвоним, – предлагал Джим.
– И в скорую помощь.
– И Эрни Дженкинс. Он обожает пожары.
Но мы ограничивались вызовом пожарной команды, и вскоре пожарная машина появлялась. Трое рослых мужчин втягивали брандспойт в дом, и мистер Протеро всегда очень вовремя успевал выскочить наружу – прямо перед тем, как включали пожарный кран. Никому не удавалось провести канун Рождества громче, чем мы. И когда пожарные выключали шланг, а мы мокрые стояли среди дыма, миссис Протеро спускалась по лестнице и пристально их осматривала. Мы с Джимом застывали в предвкушении – что-то она им скажет. Тетя всегда изрекала разумные вещи – взирая на трёх статных пожарных в блестевших касках, среди дыма, разбросанных углей и растаявших снежков, миссис Протеро вежливо осведомлялась: "Не желаете ли что-нибудь почитать?"
Сегодня уже не догнать то белое и яркое, как снежок, Рождество, с неизменным чулком всех чулок, тем, что привязывали в футе от кровати, и оттуда свешивалась рука тряпичного пугала и звенели крошечные колокольчики, спрятанные в пятке. Это было изысканное общество в алых нарядах. Однако вовсе не вкусное, хотя ещё совсем маленьким я всегда пытался его попробовать: свинцовые солдаты в портупеях и гусарских шапках, столь быстро терявшие ноги и головы во время войны на кухонном столе, за чашками, сладкими пирожками и бисквитами, из которых я выковыривал и съедал весь изюм; и влажный мешок, масса разноцветного детского желе, и складной флажок, и накладной нос, и кепка трамвайного водителя, и механизм для пробивания билетов, и звон колокольчика, и маленький перочинный ножик, который открылся только однажды, и то по чистой случайности, и резиновый буйвол, с желтой головой и несуразными ногами, и заводной целлулоидный утенок, издававший непонятный звук то ли мяуканья, то ли мычанья, который вероятно, получается у кота, жаждущего стать коровой, и книжка-раскраска, где я мог разрисовывать траву, деревья, море и зверей любым цветом, и ещё – сияющее синее небо и овечку на красном поле, под летящей клювообразной радугой и зелёным пунктиром птиц.
Такое Рождественское утро не снилось даже Деду Морозу. Вы бы только это видели! Неожиданно сгорал пудинг! Удары в гонг и вызов пожарной команды, и – "Любимая книга пожарных!" Кому-то выпадало найти серебряную монетку в три пенни, перепачканную смородиной, и этим человеком всегда оказывался дядя Арнольд. Зачитывался девиз из моей конфеты-хлопушки:
"На Рождество давайте развлекаться,
Кричать ура, петь и смеяться!"
И взрослые устремляли взоры к потолку, и тетушка Бесси, опасавшаяся в жизни двух вещей: заводных мышей, при виде их она начинала всхлипывать у буфета, – и отведать вина из ягод бузины.
И кто-то ставил на соломенный столик стеклянную вазу с орехами, и мой дядя каждый год обычно произносил: "Вот орех, похожий на башмак. Принеси-ка мне рожок для обуви, мальчик".
И обед заканчивался.
И я помню в далёком детстве то Рождественское утро, когда родственники сидели у камина и сокрушались о том, что из-за сильного снегопада всё на свете исчезло; и подавалась величавая праздничная индейка, и потрескивало сочельниковское полено, и сиял пёстро украшенный ягодами падуб, и раздавались поцелуи под рождественской омелой. Я выходил из дома в школьной кепке, перчатках и шарфе, поскрипывая новыми блестевшими ботинками, в белый мир на холме, что был обращён к морю. Я звал Джима, Дена и Джека и бродил с ними по тихому заснеженному городу. Мы мягко двигались по улицам и оставляли в снегу на спрятанных тротуарах огромные глубокие следы.
– Спорим, прохожие подумают, что здесь побывали гиппопотамы.
– Что ты сделаешь, если заметишь, как с Террас-роуд спускается гиппопотам?
– Я пойду, громко хлопая! Переброшу его через заграждения и покачу вниз с холма, и пощекочу за ухом, и он по-собачьи завиляет хвостом…
– А что ты сделаешь, если увидишь двух гиппопотамов?
– Они заревут, забряцают железными боками и побредут, проминая падающий снег, прямо к нам, когда мы окажемся у дома мистера Дэниэля.
– Давайте засунем к нему в почтовый ящик снежок.
– Давайте писать на снегу.
– Давайте напишем, что мистер Дэниэл похож на спаниеля на лужайке.
– Посмотрите, – воскликнул Джек. – Я ем снежный пирог.
– Как он на вкус?
– Как снежный пирог, – ответил Джек.
И ещё мы скитались по белому побережью.
– А рыбы видят, что идёт снег?
– Они думают, что это падает небо...
Ветер гнал тихое небесное облако к морю.
Все уличные псы куда-то пропали.
Как-то летом у кромки моря обнаружилась целая стая собак. Они пронзительно визжали и лаяли на нарушителей границ – гребни волн.
Бьюсь об заклад, монахам из "Ордена святого Бернара" здесь бы пришлось по душе.
Мы были подобны ослепленным от сверкавшего снега путешественникам, что заблудились на северных холмах, и огромные, широкогрудые собаки с оплетенными бутылками бренди, висевшими по бокам, пробирались иноходью к нам, выше и выше, и отчаянно лаяли.
Мы возвращались домой по бедным пустынным улицам с видом на море, где лишь несколько ребятишек замёрзшими красными пальцами с трудом поворачивали толстые изрезанные бороздами комья снега. Позади нас завывали коты, их голоса исчезали, когда мы устало тащились на вершину холма, где среди белого, беспокойно кружащегося залива блеяли овцы и кричали прибрежные птицы.
Мы сидели у камина, жарили каштаны и вспоминали длинные истории, пенившийся газовый свет уплывал вниз. О привидениях, что держали в руках свои головы, волочили за собой цепи и долгими ночами завывали, точно совы. Когда я не отваживался даже заглянуть через плечо: жуткие создания прятались в уютных норах под лестницей, рядом с тикавшим газовым счетчиком. Джим начинал: "Жили-были три мальчика, такие же, как и мы, и они заблудились в темноте среди снега, неподалеку от часовни, и вот что с ними случилось. Это было самое страшное приключение, о котором я только слышал".
И я помню, как однажды, то ли накануне ночью, то ли за две до Рождества, мы шли и распевали рождественские песенки, когда плутовская луна не проливала свой свет на таинственные, бело-летевшие улицы. И в конце бесконечной дороги была тропинка, ведущая к большому дому, и мы, спотыкаясь в темноте и на всякий случай держа в руках по камню, не осмеливались вымолвить ни слова. Ветер сотрясал деревья, и они зловеще шумели, словно старые, с паучьими ногами, отвратительные существа, храпевшие в пещерах. Мы приблизились к чёрному дому.
– С чем мы к ним заглянем? – прошептал Ден. – "Слышит ли вестник?" или "Почему Рождество только раз в году?"
– Нет, – ответил Джек. – Давайте споём "Добрый король Венсеслас"* . Когда я сосчитаю до трёх.
На счет три мы начали петь; наверное, наши высокие голоса звучали чуть слышно в темноте с привкусом снега, поблизости от необитаемого дома. Мы стояли вплотную друг к другу у мрачной двери.
"Добрый король Венсеслас, будь осторожен,
на празднике Стефана…"
И слабый надтреснутый голос, точно принадлежащий тому, кто уже очень давно не открывал рта, неожиданно присоединялся к нашему пению, слабый надтреснутый голос – по другую сторону двери, слабый надтреснутый голос, что просачивался сквозь замочную скважину. Мы переводили дыхание и оказывались в доме: передняя выглядела светло и уютно, играл граммофон, белые и красные воздушные шарики – подвешены к газовому рожку, наши дяди и тети сидели у камина, и мне кажется, что тогда я ощущал запах готовящегося на кухне ужина. Все было, как всегда, замечательно, и в нашем городе сияло Рождество.
– Может, это приходило привидение, – говорил Джим.
– А может, и тролли, – продолжал всезнающий Ден.
– Давайте пойдем и посмотрим, не осталось ли ещё желе, – предлагал Джек.
Так мы и поступали.

* - Английская рождественская песенка











следующая ПУТЕШЕСТВИЕ В ОБРАТНУЮ СТОРОНУ
оглавление
предыдущая ПОД СЕНЬЮ МОЛОЧНОГО ЛЕСА






blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney