ART-ZINE REFLECT
REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 23 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ
Марина Берсон. ЗВЕРЬ, АНГЕЛ И СУМАСШЕДШИЙ?
aвтор визуальной работы - Elvina Zeltsman
Иосиф Бродский (из Нобелевской речи)
Невзирая на лингвистические нюансы времени и пространства в том или ином языке, по сути, всё это – бесконечные приёмы и приметы одного и того же – всеобщего языка. Поэтому каждое слово обладает собственным неповторимым фонетическим очарованием, эмоциональностью и смыслом и при переводе никогда в полной мере незаменимо. Несомненно, что интерпретация любого поэтического текста с чужестранного языка на родной или наиболее близкий – всецело эксперимент, степень культуры, вариабельности и совершенства музыкального слуха того, кто рискнул отправиться в подобное, во многом совершенно безнадёжное, но ошеломляющее путешествие. Куда вынесет – непонятно, впрочем, так же, как и с собственными стихами. Однако при переводе совсем иная степень ответственности. Если сбиваться на общеизвестные вещи.
Начиная разговор о Дилане Томасе, об одном из самых сложных, неразгаданных и изысканных британских поэтов 20 века, необходимо выбрать верную интонацию, чтобы избежать пафосного придыхания и не впасть в упрощение, рассматривая его творчество в контексте личной жизни, либо пытаясь однозначно объяснить, что именно хотел сказать поэт той или иной строкой (в данном случае – затея безнадёжная; всё равно, что пересказывать композиции Шнитке – пардон за тривиальность сопоставления, конечно). Не случайно удачных переводов Дилана Томаса на русский так мало. Работы М.Зенкевича и В. Британишского – счастливые исключения среди многих грубых и уродливых подделок с чужими неуклюжими смыслами и словами.
Почему-то почти каждый исследователь из пишущих об этом поэте упоминает о том, что он называл себя «валлийцем, гетеросексуалом и алкоголиком». Эта предложение – путь в никуда. Хотя алкоголь и был его образом жизни.
Дилан Томас родился в 1914 году в г.Суонси. Окончив в 16 лет школу, он ярко проявил себя как начинающий репортёр в одной из уэльских газет. В 1934 году были опубликованы его первые поэтические опыты – это 18 стихотворений, абсолютно самостоятельных, необычайно смелых, ранимых, артистичных, где продумана и значима каждая строка. В них уже сформированы и выражены: не по возрасту вдумчивое и трагическое миропонимание, усложненность ассоциативного ряда и завораживающее скольжение заколдованных чувствами слов.
…Свет меркнет на странных изломах судьбы,
На кончиках мыслей, которые пахнут дождём;
Когда логика умирает,
Сквозь глаза прорастают тайны души,
И кровь прыгает в солнце
Над пустынным пространством зари.
В 1936 году появился второй сборник – это двадцать пять медитативных стихотворений, где поэт размышляет о Боге, сложной и болезненной дисгармонии – взаимосвязи человеческой души со вселенной. Человек – и часть природы, и чуждое ей существо.
Я жаждал убежать
От свиста с вымученной ложью
И от древнего ужаса несмолкаемого крика,
Звучавшего с каждым днем всё кошмарней,
Спускаясь по холму к глубокому морю…
В 1939 году возникает новый цикл произведений: 16 стихов и несколько сюрреалистических эссе под названием «Карта Любви». Это были его первые опыты в прозе: все события разворачиваются неизменно в Уэльсе, откуда поэт родом, и напоминают собой детские фантасмагорические сновидения, где чудаковатые взрослые – только часть волшебного библейского мира. И на равных с другими действующими лицами там обитают: солнце, луна, звёзды, дома, переменчивые тени, мыши, совы, собаки, таинственные холмы, самый белый на свете снег и самый Первый Земной Сад…
«…Сквозь карликовый глаз подзорной трубы, сквозь кольцо света, подобное свадебному хороводу на последнем холме у моря, – проходили по одному сто садов, неподвластных времени, необъятных в чистом свете угасавшей луны. Вся картина уместилась в подзорной трубе; таким увидел Марле утренний мир, вспомнив первое из одиннадцати нерассказанных сновидений: везде неприступные стены выше стеблей гороха, которые на крыше мира венчали повесть о земле и камне, дереве и жуке… в садах усыпанные цветами ветви нависали над дощатыми заборами, и сёстры-дороги разбегались к четырём белым точкам округи; вереница камней взбиралась к вершине холма, где кривлялись штрихи, исчёрканные деревьями; путь лежал в недра графства дальше, чем начало истории последнего пожара, озарившего повесть о первой обители Эдема… Больше не было героя баллады, остался Марле, поэт, который шёл по гибельной кромке, вверх по склону судьбы, к уцелевшему огню, пока не достиг Первого Сада, где недозрелые яблоки скоро станут просить огня у ветра, – шел над полугорой, повернутой к морю...» («Сады» перевод О.Волгиной).
Новая книга «Смерти и рождения», вышедшая в 1946 году и состоявшая из двадцати пяти стихотворений, в силу своего эксцентрического пространства мгновенно сделала Дилана Томаса знаменитым.
Наряду с поэзией, он сочинял рассказы (наиболее известное собрание – «Портрет художника, когда он был щенком», 1940 г.); писал сценарии к фильмам, выступал со своими радиопьесами на Би-Би-Си, неоднократно бывал в американских университетах с чтением стихов. Надо заметить, что его американская аудитория испытывала от услышанного гипнотический восторг.
Дилан Томас ушёл из жизни очень рано, в возрасте 39 лет, в разгар бродвейских репетиций в Нью-Йорке своего, наверное, самого значительного и многогранного произведения, которому он посвятил 10 лет жизни, пьесе для голосов «Под сенью Молочного Леса».
За несколько недель до внезапной смерти от мозгового кровоизлияния поэт со свойственной ему метафизической болью, за гранью всех возможных чувствований, выстрадал её стремительное приближение и свой страшный плен: «Со мной никогда ничего такого не происходило. Когда я ожидал самолет в Лондон, то вдруг заметил, что поглощаю виски с сумасшедшей скоростью – в подобной спешке не было никакой необходимости… У меня в запасе оставалось всё время этого мира, но я так стремительно напивался, как будто впереди оно уже закончилось совсем. В потрясении я ощутил, как во мне что-то вот-вот взорвётся, точно я собирался лопнуть…. Всю дорогу в самолете я представлял себя смертельно больным и то и дело смотрел на часы… Ещё когда мне исполнилось 35, заметил, что тяжелее выздоравливаю. Я больше не знаю, как себе помочь. Мне всегда хотелось, чтобы кто-то стал моим психиатром и отцом. Я испытываю такое ужасное напряжение, будто на мой череп наложили свинцовый гипс… Я уже видел врата Преисподней...».
Если в общих чертах попытаться определить место Дилана Томаса в англоязычной поэзии, то он занимает промежуточное положение среди таких литературных предшественников, как Уильям Блейк, Уолт Уитмен, Дэвид Герберт Лоуренс. Его творчество объединяет в себе комическую изобретательность Джойса, метафизическое остроумие Джона Донна, высокопарный интеллектуальный синтаксис Йейтса.
Нервная ткань произведений Дилана Томаса – это невероятно запутанный мир трудноуловимых символов, которые невозможно расшифровать однозначно, – дальше обязательно последует новый ребус при молниеносной смене событий и метафор. «Его поэтические образы расслаиваются, наползают хвостами, лапами на реальность. Смешиваются друг с другом… Жизнь внутри смерти. И медленно смерзаются в замысловатые сочетания, светящиеся изнутри остывающими летними сумерками. Такова его поэзия». (Рубрика «Живое радио», Кельт Кровин).
Итак, при переводе необходимо впасть в состояние некоего транса для того, чтобы включиться в интонации поэта и особую графику слов, быть настроенным на эту валлийскую волну: с кельтскими призраками, резкой и завораживающе-непредсказуемой красотой, порывами просоленного ветра, криками чаек, живым и незримо присутствующим повсюду морем, холмами («…Валлийский холм в костюме паука руками репы заколдовывает землю…»), голосами, знаками, страстной и нежной любовью растений и мистическим сродством внутреннего мира лирического героя с калейдоскопом в природе.
Стихи по большей части написаны пяти- или двустопным ямбом, со смежными неполными рифмами, и слова, связанные по контексту, оказываются неожиданно и закономерно близкими по звучанию. Мироощущение Дилана Томаса – это всегда стремление проникнуть за пределы человеческой души, отсюда слово out (по ту сторону, вне, из) – одно из наиболее часто употребляемых.
…Я жаждал убежать, но боялся,
Что некая, ещё не истощённая жизнь может распуститься
За гранью бесконечного обмана, полыхающего на земле…
В его поэзии пантеистически осмысливаются и объединяются такие вечные понятия, как мирозданье, религия, любовь, переплетённые с рождением и смертью:
…Церковный приход в снегу. Рты высечены в камне,
Это ветер на струнных инструментах мимо мчался.
Время поёт сквозь запутанную смерть падающего снега, прислушайтесь…
Образы Дилана Томаса часто представляют собой своеобразный оксюморон: «…нашептывающие уши смогут уловить, как уходит с грохотом любовь...». Гротеск – подчеркивание – усиление одной метафоры при развитии и насыщении другими.
…Ночь во впадинах и в изгибах
Напоминает полную луну;
День делает видимым тело;
Где нет холода, развязывают
Одежду зимы;
И весна вытекает из-под крышки…
Дилан Томас был наделён поэтическим голосом, в полной мере не сравнимым ни с каким другим (насколько сопоставимы остальные – тоже ещё вопрос). И наряду со стихами, его эссе, рассказы и радиосценарии достаточно условно возможно назвать прозой, которая умеет быть: автобиографической, ироничной, стильной, трогательной, парадоксальной, джазовой, сумасшедшей по накалу чувств и в силу своей герметичности и закодированности, ренессансной, барочной, психологически выверенной, романтической, мудрой, легковесной, сияющей, с диалогами тонкой работы («…А рыбы видят, что идет снег? – Им кажется, что это падает небо…»), неспешной, стремительной, шутовской, иррациональной, всегда непредсказуемой и странной.
Дилан Томас – всецело художник 20 века, с его по-модернистски рваным потоком сознания; свойственными для сюрреализма сочетанием несочетаемых образов и грамматических конструкций, декадентской буффонадной эстетикой, стремительным саморазрушением. По воспоминаниям современников, поэт часто говорил, что не доживёт и до 40 (так и случилось: будучи больным астмой и диабетом, он всецело пренебрегал рекомендациями врачей, страдая тяжёлой формой зависимости от алкоголя). Однажды поэт сказал в шутку, что в нём объединены такие существа, как зверь, ангел и сумасшедший. Кстати, это ощущается не только в творчестве, но можно заметить и на его фотографиях.
Увы, всегда большая часть перевода остается за кадром…
« …Чёрный вертикальный сгусток слов посреди белого листа бумаги, видимо, напоминает человеку о его собственном положении в мире, о пропорции пространства к его телу… Поэт есть средство существования языка. Или, как сказал великий Оден, он – тот, кем язык жив…»
Иосиф Бродский (из Нобелевской речи)
следующая Юрий Проскуряков. МИФОПОЭТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ
оглавление
предыдущая ПУТЕШЕСТВИЕ В ОБРАТНУЮ СТОРОНУ
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney