ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 27 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


МЕРЧЕ (Каринэ Арутюнова). ПЕПЕЛ КРАСНОЙ КОРОВЫ



aвтор визуальной работы - Merche



Ляля и Бенджамен


      На золотом крыльце сидели...
       Царь, Царевич,
      Король, Королевич...


Душным августовским вечером я долго стою у окна;
наш двор похож на амфитеатр, - кирпично-желтые домишки, наползающие друг на друга, с продавленными кособокими ступеньками, маленькими окнами, распахнутыми в южную ночь, - с ветхими балконами, увешанными пестрым бельем; с мелькающими там и сям ленивыми разомлевшими кошками, - от цветных стеклышек калейдоскопа рябит в глазах, - уже темнеет, а в дом идти не хочется;
вот-вот начнется самое интересное, что именно, я и сама толком не пойму, но это ощущение сказочного действа и по сей день не покидает меня, - жаль оказаться не там, и не с теми, жаль упустить момент и проворонить ту самую минуту, когда случается невосполнимо важное, - сморгнешь, зазеваешься, и момент упущен, - вот и сейчас, вздрогнув, я понимаю, - ОНО уже началось, - ракетой взмывает в небо и распадается на сиреневые синкопы, - это потом, много позже, я узнаю слово – джаз, и с легкостью буду произносить имена, - чуть сипловатый и одинокий звук зависает над крышами домов... и тянется... так бесконечно-сладко... так неизъяснимо...

Бенджамен отчаянно некрасив, - длинный как жердь, с лошадиным лицом и несуразными руками, веснушчатый и краснокожий, в мешковатых немодных брюках и и вечно невпопад застегнутой рубахе..
Я не помню, когда он впервые появился в нашем дворе, но помню этот звук, сумеречный, дрожащий, и горбоносый профиль в окошке, и ощущение праздника, - да, вечер, да, август, - да, крупные звезды в южном небе, - да, ничего упоительней я в жизни не слыхала ...

***************
Наш двор похож на амфитеатр;
по вечерам загораются огни, на подмостках жестикулируют и громко переговариваюся актеры, - баба Тоня, затянув платок потуже быстро-быстро лузгает малюсенькие черные семечки и сплевывет под ноги шелуху, ее острые глазки впиваются в любой движущийся силуэт;
баба Тоня свое отгуляла, и теперь шевелит пальцами ног в разношенных"балетках", - она поджидает "подружек", - в таких же балетках и платках, и если через полчасика со стороны улицы не появится тоненькая фигурка в символической юбчонке, если через полчаса не замрет взвившийся в небо острый звук, и не погаснет свет в окошке Бенджамена, - вечер будет безнадежно испорчен..
Ляля – так зовут тоненькую девушку с нотной папкой – издалека кажется совсем девочкой, с собранными в конский хвост легкими волосами; она появляется точно в срок, и баба Тоня, баба Надя и тетя Шура, а также прибившаяся к стае хромая Поля, удовлетворенно хмыкают и переглядываются..

- Бесстыжая...каждый день..и что она в нем нашла..алкаш..неудачник..только и знай – в дудку дудеть.. а юбка, юбка - еще бы голая пришла..стыда нет..совести..
Сверху мне видны их головы в разноцветных платках, - они раскачиваются плавно и кивают, а голоса шуршат как наждачная бумага.
Конечно, я слышу все или почти все, - часть звуков тонет во влажной духоте, но сердце мое замирает от странного щемящего чувства, - я молча всматриваюсь в темный квадрат окна на третьем этаже,
- труба молчит, но музыка продолжает звучать, все дрожит во мне от непонятного восторга, и слова подходящего я еще не знаю, а пока без устали рисую, конечно же, принцев и принцесс, королев и королей, в настоящих коронах, в пышных одеждах, и все короли – длинноруки и рыжеволосы, а королевы похожи на девушек в коротких юбках, а еще на прозрачных тонконогих стрекоз..
После я рисую ведьм..со скрещенными на животах руками, с пронзительными маленькими глазками и огромными жабьми ртами.

Август - мой любимый месяц, с тех самых пор, с момента моей первой любви, которая просто не могла случиться в другое время года;
моей первой безответной влюбленности в усыпанное жаркими звездами ночное небо, в погасшее окошко дома напротив, в томительные и печальные звуки, плывущие над крышами домов,
- следующий август я провела в пионерском лагере, откуда вернулась заматеревшей и вытянувшейся;
баба Тоня все так же величаво восседала на щербатой скамье, а звуки трубы звучали все реже,и девушки с нотной папкой уже не было.

Началась осень, и школа, - пришлось сменить обтрепанные шорты на тесную школьную форму..

Из школы я шла не торопясь, вдоль лотков с мороженным, гастронома с покосившейся вывеской "Живая рыба", - смакуя этот островок свободы между пыльным классом и музыкальными экзерсисами, - шлепая ранцем по ноге, часто останавливаясь у витрин. Из гастронома выходили тетки с капроновыми авоськами, из авосек выглядывали селедочные головы и хвосты, - до нашего двора оставалось несколько шагов..

И тут я вздрогнула..

На углу овощного и мастерской сапожника, вжавшись спиной в стекло телефонной будки, стояла заплаканная девушка с собранными в конский хвост волосами, а за руку ее держал Бенджамен, - его веснушчатое лицо казалось еще более длинным и некрасивым, он бормотал что-то вполголоса, и легко касался тонких плеч и волос, а девушка всхлипывала и тянулась к нему всем телом.

Так шептали они, прижимаясь друг к другу, а я оцепенело стояла напротив;
девушка была без нотной папки, - Бенджамен без трубы, но я отчетливо слышала мелодию;
сентябрьское солнце светило мне в спину, и лучи его скользили по Лялиному лицу, - мне было томительно-тревожно смотреть на них, и я не могла сдвинуться с места.
Освещенное солнцем лицо Ляли казалось совсем не таким юным, - да и Бенджамен выглядел помятым и усталым.

****************

Прошла осень, и зима, - с заклеенными наглухо форточками, затяжной ангиной и ранними сумерками, - подули колючие мартовские ветры, а к концу весны пронеслись слухи о переселении в новый дом.

Летом я подолгу стояла у распахнутого окна, вглядываясь в светящиеся окна третьего этажа, но музыки не было слышно, хотя Бенджамен изредка еще появлялся во дворе, - в последний раз я видела его сутулую спину в пузырящейся рубахе; нетвердой походкой он шел к подъезду, и вдруг поднял голову и оглянулся на наши окна.

Вряд ли он видел меня, и вряд ли помнил, но мне отчаянно хотелось броситься со всех ступенек вниз, и схватить его веснушчатую руку, и сказать, что все будет хорошо, и девушка с нотной папкой обязательно вернется, а пока он должен играть, - ну, хотя бы для того, чтобы не забыть ноты...


Хотя бы так..хотя бы так..




Пепел красной коровы

..............
..Гриша рослый не по годам, с пушком над вздернутой верхней губой и хитровато-печальными глазами.
Гриша почти взрослый, и оттого мне, козявке, разрешается виснуть на его руке, болтать глупости и дразниться.
Еще мне позволено сидеть с горящими щеками в глубине двора, под прохладным куполом старой акации и листать толстенную книжку с картинками, которую Гриша стащил у своей мамы, Ады Израильевны Рубинчик, решительной полнокровной женщины с брошью на выпуклой груди и насмешливыми, как у сына, яркими глазами.
Гриша раскрывает книгу в специально заложенных бумажками местах и водит пальцем по желтоватой бумаге.
На картинках нарисовано такое, отчего мне становится жарко и стыдно, - передо мной разворачивается печальная история homo sapiens, - с момента зачатия до рождения..и дальше..
а каких-нибудь полчаса я постигаю величайшую из тайн, такую страшную и совсем-совсем не радующую меня..
С нечетких черно-белых фотографий в разных ракурсах - женские тела, некрасивые, чем-то напоминающие черепах, беспомощно распятых на песке, - с тревожными напряженными лицами, с раздвинутыми ногами..
Ерзая под столом коленками, я хихикаю, - какие у них толстые ноги, и животы, и там, внизу, как-то безрадостно-некрасиво, просто ужас
- Чего смеешься! – и ты такая будешь, - Гриша злорадно, как мне кажется, смотрит на меня, - я? такая? – прикладываю руки к груди и вздыхаю, - нет, быть этого не может, - никогда, я не хочу, не хочу превратиться в чудовище, я не хочу дорасти до такого вот позора..
- Будешь, будешь, - Гриша косит блестящим глазом и крепко держит мою руку, - вся будешь в волосах, толстая, и здесь – будет вот так, - где-то на уровне груди Гриша делает волнообразное движение ладонью,
- нет, никогда, - онемевшими губами шепчу я, - мне хочется бежать куда-нибудь подальше от этих несчастных голых теток, - я захлопываю проклятую книжку и пытаюсь высвободить застрявшие между перекладинами стола ноги..
- будешь..будешь.. – ближе к вечеру Гришин шепот становится настойчивей и жарче, - я с тревогой ощупываю себя и почти безнадежно вздыхаю, - ох, и угораздило же родиться девочкой, - ну что стоило маме родить вместо меня мальчишку, - и тогда бы никто не посмел..

На следующий день я показываю Грише язык и скучно слоняюсь по коридору, - на улице дождь, а пан Мечислав ушел куда-то с подозрительно сияющим лицом, - в отутюженном костюме, - и такой смешной шляпе, - канотье, - за поворотом скрылась его подпрыгивающая фигурка, а еще через минут пять под дождь выбежала разодетая в пух и прах Бронислава, - осторожно переступая через лужи, по-гусиному вытягивая худую шею и подслеповато помигивая, обеими руками она крепко держит ручку распахнутого черного зонта, кажется, - еще немного, и она взлетит..

На кухне пекутся оладьи, - пахнет фаршированной куриной шейкой и вареной лапшой, - Гришина бабушка, круглолицая, с шумовкой с руке, сует в мою руку истекающий жиром кружок, - она что-то бормочет, как всегда, под нос, - старый болван, совсем спятил, - кто? – интересуюсь я скорей из вежливости, чем из любопытства, - всем известно, что Гришин дедушка, Израиль Самуилович, давно сошел с ума, - на улицу он не выходит, только иногда во двор, - растерянно помаргивая крошечными глазками, долго смотрит в небо, а потом подзывает кого-нибудь из детворы, - и, порывшись в карманах широченных порыжелых штанин, достает слипшийся гостинец, - тянучку или леденец, - в остальное время Гришин дедушка сидит в комнате, и оттуда доносится монотонное бормотание на непонятном языке.
Гришин дедушка всегда читает одну и ту же книгу, тяжелый пыльный том с золотым тиснением на корешке, вот и сейчас, - дверь тихонько приоткрылась и в полоске света показалась его всклокоченная борода..

- Садись, мейделе*, - строго блеснул он мутными стеклами очков и неожиданно улыбнувшись, больно ущипнул мою щеку, - ай, - вскрикнула я, - садись, глаза его внимательно смотрели на меня, - никакой он не сумашедший, - подумала я, и следующие часа два уже сидела не двигаясь, потому что таких сказок я не слышала ни от кого и никогда, - Иосиф и его братья, семь сытых лет и семь голодных, семь тучных коров и семь тощих, - время летело быстро, но я сидела,
- тихий голос Гришиного дедушки журчал и вливался в мои уши, - говорил он по-русски с ошибками, коверкая слова, но скорей всего, я не замечала этого...

Очнулась я на самом интересном, - пепел красной коровы, - за окном темнело, - неслышно вошла Гришина бабушка, - вытирая руки о фартук, поставила на стол блюдо с оладьями, - пепел красной коровы, - не морочи ребенку голову, Изя, - одного ты уже совсем задурил, - возьмите себе красную корову, у которой нет изъяна, и пусть ее зарежут и сожгут, и пеплом ее, растворенным в воде, пусть будет очищен всякий прикоснувшийся к трупу какого-нибудь человека или к чему-то нечистому. А кто, не очистившись, войдет в Храм, та душа истребится из среды Израиля..

- вцепившись пальцами в клеенку, я не сводила ошеломленного взгляда с поблескивающего выпуклого лба Израиля Самуиловича - глаза его казались огромными, а неряшливая рыжая борода в свете зажженной лампы переливалась огненными кольцами.

**************************
Всю ночь я металась и вскрикивала, - мне снились летающие красные коровы с бубенчиками, и рыжебородые старцы, отчаянно жестикулирующие и воздевающие худые руки к небесам, и высокие костры, и пыльный горячий ветер пустыни, а еще толстые голые женщины, похожие на гигантских черепах, - распростертые на песке, плачущие низкими голосами - мне отчаянно хотелось помочь им, но я не знала как, и от этого пробуждение мое было тревожным и горьким.

* мейделе(идиш) - девочка





Рыбный четверг
Не автобиография

..............
По четвергам Красюки жарили рыбу, - густое чадное облако расползалось по коридору, - от него пощипывало в глазах и в носу.
Запахивая лоснящиеся отвороты халата – бумазейного, в цветочках, на неподъемной груди, Красючка стояла у плиты, сосредоточенно помешивая в чугунной сковороде, - щеки ее пылали, - по шее стекали янтарные бисеринки пота, - иногда сзади на цыпочках подкрадывался сам Петро Красюк и, скалясь в золотозубой улыбке, стремительно обхватывал женину грудь тяжелыми лапами, - Красючка же, в зависимости от настроения, могла игриво вильнуть бедром и шлепнуть смельчака по руке, а могла угрожающе приподнять бровь и, живо развернувшись всем корпусом, лягнуть круглым коленом, перехваченным чуть выше тугой резинкой чулка.

- Нюся, золотко, - сладкая, - Красюк чуть гнусавил и заискивающе терся о Нюсину спину, поводя дрожащими ноздрями, -
я завороженно наблюдала за этой восхитительной прелюдией, - сейчас уже трудно вспомнить, что так влекло и отталкивало одновременно, - острый рыбный запах, - то неуловимо чарующее и страшное, что происходило на кухне в молочные утренние часы, - на плите булькало и шипело, - отставив зад, Красючка сливала остатки пережаренного масла в ведро, - на кухоньку черепашьим шагом входила Бронислава Ильинична, - крохотная подсушенная девушка, - никто не знал,сколько ей лет на самом деле, - брезгливо поджав губы, демонстративно ставила чайник на свою конфорку и доставала галеты.

Появление Брониславы вызывало в Красюках приступ буйного веселья, - наверняка, даже самим себе они не могли объяснить этого, - превосходства румянца над бледностью, - здоровья над немочью, - плоти над бесплотностью..

Особенно восхищал Красючку отставленный мизинчик , - тю, глянь, - Нюся прыскала, .впрочем,беззлобно, - пока Бронислава с напряженной спиной ополаскивала заварничек, - супруги давились беззвучным хохотом, - ну надо же, мизинчик, - надо же..

- Бронислава Ильинична, - Красюк подмигивал супруге и галантно касался острого плечика, - не желаете ли, - рыбки – лицо его расползалось блином, - Бронислава вздрагивала и подергивала подбородком, - нет, спасибо, Петр Григорьевич, - я лучше чаю попью..

- Чай,.чай, - посмеивалась Красючка и, развернувшись со сковородой в вытянутых руках, внезапно замечала меня, - застывшую в двери, - шо стоишь, - заходь до нас, - или тоже чай?

Оглянувшись на нашу дверь, я проскальзывала в логово Красюков, пропитанное чуждыми запахами, - такими до неприличия явными, пронзительными, - с застеленной переливчатым цветастым покрывалом гигантской кроватью с никелированными шариками, с устрашающим розовым бюстгалтером, свисающим со спинки стула, с многочисленными снимками на стене, - молодых и не очень лиц, - старушек в повязанных плотно под подбородками платочках, - удалого красавца с гармонью, - двух застывших серьезных девушек, - с печальными глазами, - кто это, спрашивала я, - а хто его знае, - оно здесь висело, так я и оставила,пускай висить, - Красючка проворно стелила на стол, - ставилась еще одна тарелка, для гостьи, - на стул подкладывалась расшитая подушечка, - Красюк прикладывался мясистым ртом к рюмке с наливкой, - тягучая жидкость лилась меж его губ, - Нюся придирчиво следила за опустошением моей тарелки, - кушай, кушай, а то как Бронька будешь, ни рожи ни кожи, - я старательно подъедала, пока Красючка, подперев круглый подбородок ладонью, размягшим бабьм взглядом смотрела на мужа, - Петро..нам бы дивчинку..маленьку..або хлопчика.., - а, Петро?

Осоловевшие глаза Петра останавливались на Нюсиной груди, вольготно раскинувшейся под бумазейным халатом..

Ну, - покушала? – Нюсина ладонь оказывалась на моем плече, - и через минуту я уже стояла в тесном коридорчике с глуповатым остроухим "ведмедиком" в обнимку, - иди, погуляйся, деточка - за стеной уже повизгивали пружины и какая-то маленькая девочка, а не Нюся вовсе, - выводила тоненьким голоском нежные рулады, - ай,ай, - а кто-то - строгий и взрослый – взволнованно вопрошал, - гарно? так гарно?... - и ухал как филин

- Ты что не ешь? – на жидкий бульончик с прозрачной лапшичкой смотреть было неинтересно, - бабушка с тревогой прикладывала ладонь к моему лбу – ты не заболела,часом? – я вертела головой, отбиваясьот заботливых рук, - сознаться что я ела у Красюков, было равносильно убийству, - бабушка надвигалась на меня с переполненной подрагивающей ложкой...

После обеда наступало время заслуженного досуга, - под сокрушительные звуки симфонической музыки Мечислав - пан Мечислав – так он велел называть себя – страдальчески морщился, возводя незабудковые глаза к потолку, - Великая Польша, моя несчастная загубленная страна.. Шопен..Монюшко.. Падеревский.. Мошковский..
- Слушай, девочка, это великая музыка... - пан Мечислав никогда не называл меня по имени, - впрочем, как и остальных соседей, - галантно застывал, пропуская в уборную, - прошу..прошу..пани..
У трепетной и стыдливой Брониславы это вызывало приступ паники, - она осмеливалась посещать отхожее место, только когда поблизости не оказывалось убийственно вежливого пана Мечислава..

Ходили слухи, что маленький поляк пережил ужасную драму, - много лет назад, и с тех пор жил совершенно один, без друзей и родных, - на стене висел портрет миловидной молодой женщины с покатыми полуобнаженными плечами и нежным овалом лица, - а чуть ниже с маленькой фотокарточки улыбались девочки-двойняшки с туго заплетенными косами..
После прослушивания обязательной программы мы резались в карты, - Мечислав азартно вскрикивал, - жульничал, - томно прикрывал веки сухой ладошкой и по-детски бурно захлебывался обидой и восторгом.

Красюков пан Мечислав откровенно презирал..
Ты опять была там? Пан Мечислав воздевал острый указательный палец кверху и улыбался горестной саркастической улыбкой, - ты опять была ТАМ, девочка, – в голосе его дрожали трагические нотки, - он отворачивался к окошку и становился похож на маленькую нахохлившуюся птицу ..

Ну что я могла поделать, когда все мое существо буквально разрывалось между плотским и возвышенным, - между фортепианными раскатами Игнацы Падеревского и хрустом жареной рыбешки в пахучей горнице Красюков?




В поисках розовой ящерицы
время желаний

Вот и август пришел.
Время подтекающих кондиционеров, - мокрых подмышек, оплывающих от зноя лиц, шаркающих по асфальту ног, промелькнувшей розовой ящерицы в трещине стены, - вот и август пришел, месяц безудержных совокуплений и незапланированных зачатий, время стекающего по подбородку дынного сока и вязкого ночного томления..

Однажды ты пронесешься мимо собственной станции, удивленно провожая взглядом стремительно cужающееся пространство, - и выпорхнешь наружу из битком набитого вагона – нога неуверенно ступит на перрон – дверь с грохотом сомкнется, - твое настоящее промелькнет вращающимся калейдоскопом, - лиц, впечатанных в толстое стекло, - и тут же станет прошлым, - прижимая ладонь ко взмокшему лбу, попытаешься вспомнить год и число, место и время, но тут же махнешь рукой, - бесполезное занятие, - нет такого числа и нет такого года, а вот, пожалуй, - прохлада мраморной стены и блестящее девчоночье колено из-за колонны – с туго натянутым шелком юной кожи – и чьи-то смелеющие пальцы, - раздвигающие влажные прядки волос, - и след от купальника на обожженном плече, - и черный провал тоннеля, - и ветерок забвения, - и чей-то подол, взметнувшийся у самого края, - и медленно ползущая лента, - с отпечатками ладоней и пальцев, подошв и скользящих рассеянно взглядов.

Увертываясь от настигающей тяжелой двери, подденешь носком пивную бутылку, - свернешь в прохладный скверик , пугающе безлюдный и безмолвный, - ты будешь осторожными шагами продвигаться вглубь, - узнавая , не желая понимать, принимать, не в силах отвести взгляд, - от ряда пятиэтажек, - с распахнутыми окнами, - в воскресный день, - в зной, - от сонных женщин с колясками, - от странной таблички – ПИВО СОКИ ВОДЫ, - от детских пальцев, обхвативших стакан томатного сока, - от семечковой шелухи вокруг скамеек, - от вереницы старушек со сложенными на животах руками и распухшими щиколотками, - втянув голову в плечи, - под их настороженно-любопытными взглядами, - нырнешь в сырую тьму подьезда, - споткнувшись в том самом месте, - о знакомую щербинку в ступеньке, - вздрогнув от ноющей боли в разбитом колене, - от расползающегося пятна зеленки по содранной кожице, - от целительного дуновения из чьих-то губ, сложенных трубочкой..

Запахи адских борщей с натертой чесноком корочкой черного хлеба, - шкворчащих на сковороде рыбешек , - до хруста, - до головокружения, - сглотнешь слюну и переведешь дыхание у двери с перевернутой циферкой - восемнадцать – и вдавленной кнопочкой звонка, - пальцы без труда дотянутся до нее, - и это озадачит тебя..

Дверь распахнется сама, - в тесную прихожую с вешалкой, - с сеткой от комаров на окне, - с краем цветной клеенки кухонного стола, - с торшером, этажеркой, - c раскрытой книжкой, - на том самом месте, с загнутым уголком страницы - машинально протянув руку за яблоком, - ты сядешь у окна, на диван, сбросив обувь , поджав под себя ноги, - это будет месяц август, - самый настоящий, с обжигающим язык и губы кукурузным початком, щедро усыпанным солью..

Наслаждаясь внезапной свободой, ты дочитаешь книгу до конца и улыбаясь, - поставишь ее на место, - по потолку пробежит розовая ящерица, мелькнет хвостом и исчезнет в глубокой трещине на стене..

Впрочем, - это будет совсем другая история.
О неуловимой розовой ящерице, поселившейся за буфетом и разгуливающей по ночам.
Об этом - в другой раз.




Бабочка

Ритка сумашедше красива. Гибкое смуглое тело, нижняя губа, пухлая и будто слегка вывернутая, - закушена, в уголках рта, этих двух крошечных запятых, подернутых едва заметным пушком, подрагивающих в приступе смеха или сдерживаемого гнева, - вся жаркая южная прелесть, южная и юная, - хочется провести по ним пальцем и ощутить их сухой жар..., а еще хочется положить ладони на узкие предплечья, и задохнуться от щекотки, смущения и чего-то невнятного, настоянного на пряном аромате темнеющих подмышек и коричной сладости ее дыхания..
О... Рита..настойчиво иду по твоему следу.. он почти тонет в жуткой смеси хлорки и мастики, он ведет меня на второй этаж, раздвигает скучные школьные стены, впитавшие многолетний ужас невыученных уроков и несправедливых обид, он смягчает дребезжащий металл в голосе завуча Антонины Васильевны, громадной краснолицей бабы с повадками укротительницы диких тигров, - вот-вот она взмахнет воображаемым хлыстом, распространяя вокруг себя запах прокисшей сдобы...
Хитренький Риткин след приводит меня на второй этаж, издалека я наблюдаю движения острых локотков, - там, в подсобке пионервожатых.. Ритка окружена гогочущими старшеклассниками, - гортанный смешок вылетает из хрустального горлышка... его не перепутать ни с чем, его я услышу с другого конца коридора.. И замру, томясь по чему-то неведомому, обжигающе-опасному.. запретному, ускользающему..

"..Свободу Луису Корвалану! " - над детскими головами вздымаются кулачки, голос Виктора Хары разносится из потрескивающих динамиков, переборы гитары рождают ощущение тревоги и радости, - над трибуной - вздувается и рвется громадный плакат, - вчера мы с Риткой выписывали гиганские яркие буквы в притихшей учительской, полулежа на полу, - испанские буквы сливались в некую магическую формулу, - как прекрасно было выражение серьезности и вдохновения на Риткином лице - полураскрытые губы шепчут "El pueblo unido..", в вороте школьного платья - смуглая шея.. сверкающая капелька в крошечном ушке.. леденцовый аромат..
А сейчас Ритка на трибуне, ее окружают те же гогочущие юнцы, только сейчас их лица серьезны, ветер треплет подстриженные a la Пол Маккартни челки и галстуки, - издалека я вижу ее ножки, едва прикрытые смешной юбчонкой, - Ритка еще не знает слова депилляция (как,впрочем, и я), - и созерцание покрывающего смуглую кожу пушка повергает в смущение,и я совсем не знаю, как с этим быть..

По вечерам я буду воображать, что я - это Ритка, а Ритка - это я, шариковая ручка в сотый раз замрет над раскрытой тетрадкой, от невероятных мордочек и символов зарябит в глазах, торопливо подбегу к зеркалу в поисках желанного сходства... ну, хотя бы в разрезе карих глаз или в улыбке, обнажающей неправильный прикус.. жесткие пряди накручиваются на палец... нет, никогда не стать мне Риткой, - челка падает на глаза, мальчишеская стрижка.. и манеры.. проще взлететь на забор.. в углу - коллекция рогаток, привычная одежка - брезентовые шорты, я почти срослась с ними, и оттого так нелепо сидит на мне форма...
Хочется так же кокетливо двигать плечиком и смеяться гортанным смехом, но тело мое еще не созрело для ТАКИХ движений.. смешными углами выступают коленки и плечи.
Там, в полумраке учительской, за запертой на швабру дверью, мы стоим друг перед дружкой, две смешные девчонки, темноволосые и темноглазые..
" Хочешь, покажу? "
Киваю головой. Риткины пальчики перебирают застежки платья, - я слепну от вида крохотных грудей, похожих на лисьи мордочки, вытянутые кверху, - под левой - фиолетовая бабочка, скорее всего, нарисованная Риткиной рукой.
Я восхищенно вздыхаю.
" Хочешь такую?" Риткино дыхание щекочет лоб, платье на мне расстегнуто и приспущено, мне смешно, движения Риткиных рук уверенны, - скоро и на моей коже распахнет прозрачные крылышки готовая взлететь бабочка.

Тысячи рук вздымаются в едином порыве. Смуглые Риткины ноги с трибуны.
"..El pueblo unido..." Во все глаза смотрю на нее. Хотя понимаю, что меня она видеть не может. И если улыбается, то не мне одной.
И все же.. все же.. я машу ей рукой, и мне кажется, - она замечает это. Ведь между нами - тайна, - маленькая, криво нарисованная бабочка, родившаяся в полумраке учительской и каждую минуту готовая упорхнуть в небо.




Су - эр - те

SUERTE*
-------------

По убегающим дорожкам, поросшим диким терном и плющом, я устремлюсь за нею, такой нагой и беззащитной, не сводя изумленного взора со смугло-розовых стоп, мелькающих среди жесткого кустарника, - хохоча и обламывая ветви, она унесется вдаль, сверкая дерзко и пугливо белками глаз..

Я протяну обе руки, совсем близко, к ее юным лопаткам, и нежному пуху на затылке,
- я запутаюсь в лабиринте ее позвонков, перебирая их онемевшими пальцами, пока не доберусь, обрываясь где-то внутри, - до мощного крупа, - жалобно вскрикнув, она развернется ко мне,- почти детским лицом, пронзая внезапной кротостью взгляда,
- и сердце мое захлестнет тихая радость, я поднесу ладони к ее испуганным вершинам,
- я вскрикну, устремляясь в нее, погружаясь в ее недра и скважины, проваливаясь и набирая воздух, я буду долго биться и возноситься в неведомые сферы, пока крики ее не станут молящими и уже не вполне человеческими, -

и тут я проснусь, покрытый испариной, и буду долго и мучительно искать ее, и она по-прежнему будет рядом, полная укора , с бездонными провалами глаз, с онемевшим отверстием рта, - я протяну руки, чтобы утешить ее, и плечи ее будут остры и безутешны, и вместо аромата лесного ореха – горькое дыхание миндаля, и опустевшие сосцы, но это не остановит меня, - поражаясь собственному упорству, заходясь от жалости и тоски, я войду в нее вновь, я провалюсь в ее мглу, в ее зыбкие болота и топи, и крики ее будут по-прежнему услаждающими мой слух, - я буду погружаться и возноситься вновь и вновь, называя ее разными именами, но она будет откликаться на каждое, с готовностью и скрытой болью, - я буду всматриватьсяваться в ее искаженные черты, и перестану узнавать их, - я буду упираться мокрым виском в ее ладони и искать губами ее губы, и вдруг холодом потянет от них, стылой жутью, -

опираясь на истертый посох, я замру у ворот в Гефсиманский сад, у подножия Елеонской горы, и обернусь в безотчетной тоске, - различая знакомый силуэт, застывший на перепутье, - укутанная в плотные одежды, со скорбными складками у темного рта, она проводит меня долгим взглядом, в котором не будет жалости, а только беспредельное ничто, но движимый непонятным упрямством, я опять протяну руки, - и устремлюсь за нею,

- но дорога будет пуста, и недвижим кустарник, - я попытаюсь вспомнить ее имя, - я буду кричать и звать ее, - разными голосами, но эхо прокатится по ущелью и вернется ко мне тихим смешком,

- и тогда я обернусь в последний раз....


* suerte - судьба, удача (исп.)





Кармен с Прорезной

просьба
потенциальному читателю
не искать аналогий в названии улиц - место и время - условно - хоть и узнаваемо.
с уважением
автор


ДВОР. ГЛАВА ПЕРВАЯ
В воскресный день вся Прорезная проваливалась в томное оцепенение летнего зноя, - с гудящими шмелями на кронах отцветающих акаций, - с пылающими головками чернобривцев – малиновых, ярко-фиолетовых, отороченных по бархатистому краю белой каймой, - с напряженными спинами доминошников за длинным фанерным столом в тени увитой диким виноградом беседки – с глухим перестуком костяшек, с ползущими из окон ароматами кизилового варенья, пьяной вишни , - в глубоких тазах вскипало,томилось, покрывалось золотистой пузырящейся пеной еще не разлитое, не закатанное в банки;
распаренные лица хозяек , звон посуды, детский плач,заходящийся, настырный.

- Рыба! – Михеич, - в надвинутой на потный лоб треуголке из газетного листа, почесывал под правой лопаткой, хитро поглядывая щелочкой единственного глаза на тощего в наколках Ваську Паленого, нервно ерзающего по деревянной в занозах скамье игольчатым задом.

- Где рыба? Где рыба? – Васька сплевывал под ноги и накрывал узор из костяшек узловатой длиннопалой ладонью..

На длинных серебристых нитях сушились и вялились плоские рыбины, распространяя тот самый острый речной дух, от которого моментально поднималось желание глотка, - пенного, хмельного, - в спасительной тени могучего дерева, - давясь и отфыркиваясь, отламывая тонкие рваные полоски, морщась от крупиц соли на губах;
из маленькой деревянной будки в тупичке выходила раскрасневшаяся Лялька, – с наверченным вокруг хорошенькой головки полотенцем, покачивая пышной попой, прижимая к животу тазик с чем-то бело-розово-голубым;
душевую – крохотную – соорудили не так давно, - конечно, с баней никакого сравнения, но появилась приятная альтернатива стыдливым подмываниям в ночных кухоньках с ускользающим бруском мыла, - нервным поглядыванием в сторону двери; а у доминошников – еще одно воскресное развлечение – доносящийся до ушей плеск воды, удары струи – нагретой солнцем – по цветущей женской плоти; девчонки выросли на удивление – одна за другой – как грибы после дождя: Лялька, Рита, Сонька, Полина, - еще вчера тонконогие козы , сплетничающие по углам и зарывающие фанты под старой акацией – вдруг налились – юными соками, - по вечерам двор заполнялся девичьим стрекотом – с подоконников свешивались – каштановые, льняные, медные локоны, завитые по последней моде - тут и там появлялись томные Ромео в молочно светящихся рубашках-апаш – задирающие головы, подбрасывающие камешки в волнующую тьму двора, - в распахнутом окне появлялась взволнованная Джульетта, а то и отец в пузырящейся трикотажной майке – с поблескивающей увесистой пряжкой ремня – о, сколько раз дрожащая от праведного отцовского гнева – рука отца – молниеносным движением выпрастывала ремень из тугих петель, - и тогда Ромео постыдно спасался бегством, - впрочем, ненадолго, а рвущаяся на волю Джульетта, завесив увлажненные глаза подвитой накануне челкой – подперев подбородок стиснутыми кулачками, беззвучно шевелила губами над учебником алгебры..

***************************************.

Муська и Пан возвращаются из бани к вечеру, устало сияя и светясь, - из-под насупленных бровей Пана – шальные глаза – рыжие – острые – впалая грудь под застиранной майкой, - он идет на полшага за Муськой – доминошники – почтительно склоняют головы – желая чуть приглушить блеск глаз – Муська ступает прямо, - нагло выставив кончики грудей, - в потрескивающем крепдешине, поправляя непокорные влажные пряди – высоко вскидывая белоснежный локоть с ямочкой – обнажая смоляной завиток подмышкой – по полным губам блуждает сонная ухмылка; Пан нашептывает в крошечное Муськино ушко что-то явно неприличное, - через полминуты, прикрыв ладошкой рот, Муська вибрирует всем телом, - еще через полминуты их спины исчезают в арке подъезда, а еще через минут тридцать..начинается то, от чего хозяйки застывают над тазами с томящейся лавой, их мужья , покашливая и вертя в пальцах незажженные папироски, - с невнятной тоской отвешивают подзатыльники подвывающим чадам, - ни звон посуды, ни включенное радио, - ни разрывающийся от страсти патефон не могут заглушить надсадные хриплые крики и стоны , - вся Прорезная замирает и томится, - протяжное
– Бооорька, босяк! – с глумливым смешком на конце – а потом – звериным стоном, - плывет над окнами, над беседкой, - заставляя раскормленных голубей, - котов всех мастей и пород, выползающих из подвалов, - бесстыдно совокупляться на глазах у всех, - наполняя урчанием и воем духоту летнего вечера

****************************************

Не зря Гуменючиху звали ведьмой – блистающие тусклым оловом глазки, костистый носик, прошитые суровой ниткой губы, то разъезжающиеся ехидно, то собирающиеся в надменную точку, - приходили в движение, оживали на глазах, - жареное Гуменючка чуяла за версту, - ее темные жилистые руки не знали устали, - хлопая по сморщенной попке очередного младенца, - вслушивалась в мощный мальчишечий бас или в жалобное девчачье попискивание, - гарный хлопец, - увесь в батько, - разведя ножки младенцу – любовалась крохотным клювиком или едва заметной прорезью, - оповещала торжественно, – усех кур потопчет – или – у подоли принесе! – счастливых родителей; ни одно торжество – ни один скандал – свадьба – похороны не обходились без присутствия старушки, – поводя кончиком носа, Гуменючка пробиралась к виновнику торжества – поближе – будь то жених или усопший – и жадно всматривалась, - толпа замирала и расступалась в почтении и каком-то первобытном ужасе.

Когда Оська влетел во двор на стрекочущем мотоцикле – окутанный клубами пыли, пламенея веснушками, сверкая белками глаз – моментально облепленный со всех сторон, - протянутыми цепкими ладошками, пальчиками, - ощупывающими каждый фрагмент ревущего зверя, - Гуменючиха проживала свой старушечий вечер после праведных трудов, - ее крохотная головенка в темном платке выделялась на фоне цветастых платков прочих старушек, - молниеносно проследив вострыми глазками траекторию Оськиного взгляда, - вверх, - к полузадернутым тюлевым шторкам, - осуждающе поджала губки.

Три последующих виража по двору были сделаны под рукоплескания детворы, - со взметающимися темно-русыми волосами, – только ради одного многновения, – легкого подергивания желтоватой занавески – быстро распахнувшегося окна – закушенной алой губы – сошедшихся на переносице бровей, - округлого плеча в чем- то воздушно-невесомом..

****************************

Иван Гуменюк вдоволь покуражился над крохотной Гуменючихой, прежде чем отошел в мир иной.
Покойного – человека сварливого и угрюмого – Гуменючиха вслух поминала редко, но мысленно частенько вела с ним долгие беседы, - синеокий красавец с подретушированного портрета на стене мало напоминал тщедушного старика с гноящимся левым глазом, искрошенными ногтями и надсадным утренним кашлем, переходящим в лай..

Одинокую старость Гуменючка встретила как Божий дар, - поговаривали, - в молодости Гуменюк частенько поколачивал женку, - любви меж ними никогда не бывало, - а было – двое статных сыновей, - затерявшихся в необозримом пространстве, - кругленькая сумма на сберкнижке, - подвальная комнатка на Прорезной и нехитрая домашняя утварь , - продавленная лежанка, - пузатый комод вполовину комнаты и несколько чугунных сковородок.

Гостей Гуменючка не жаловала, - зато сама любила посидеть на чужих именинах и крестинах, - ела мало, - почти не пила, - но присутствие ее оживляло любое сборище; когда старушка поднималась со стула и несколько мгновений сосредоточенно жевала безгубым ртом, - становилось тихо, - и даже обладатели отчаянных голов, - затихающие только после ушата холодной воды, - почтительно водили мутными глазами по развороченному столу с крупно нарезанной сельдью на овальном блюде в форме рыбки, лаптеобразными пирожками с требухой и неизменным винегретом в гигантских мисках..

Борьку Пана – щетинистого литвака с непропорционально длинными сильными руками, по-обезьяньи свисающими вдоль щуплого тела, - старуха уважала, - в этом мире они были на равных, - из породы жилистых и цепких, - крохотные глазки бесстрашно заглядывали в темную глубь пановой души, - чем-то Пан напоминал ей покойного мужа, - та же хищная белесая порода, тот же хрящеватый чуть повернутый в сторону нос с неровными ноздрями и длинная прорезь рта.

Каждую новую пассию неутомимого соседа Гуменючка встречала презрительным хмыканьем, - дамы были все больше пышнотелые, рыхлые, - балансирующие бутылочными ножками на неустойчивых каблучках, - с округлыми жирно подведенными ртами, - аппетит Пана был неутолим и однообразен, - каждая последующая жертва походила на предыдущую как две капли воды, - за время кратковременного но бурного романа дамы теряли в весе и покидали Прорезную с разбитыми сердцами, - но Борька был столь же ненасытен, - сколь бессердечен, - обилие плоти быстро пресыщало и утомляло его, - и на время притаившийся хищник вновь выходил на охоту с ощеренным ртом, - развинченной походкой жиголо.

*******************************
.
Никто не заметил, когда на Прорезной появилась Муська, - даже вездесущая Гуменючиха..

Говорят, - Пан откармливал ее с месяц, - гусиным паштетом и кедровыми орешками, - пока мальчишеские бедра не налились плавной негой, - на прозрачных косточках наросло нежное мясо, а взгляд из-под ресниц стал волнующе-бесстыдным.

Очень скоро хрупкое Муськино запястье украсили золотые часики, - а на плечиках в шкафу повисло несколько умопомрачительных - легчайших - крепдешин, креп-жоржет, - тряпиц, - Королева! – Борька – пощелкивал языком и норовил ухватить Муську за задницу, - Муська уворачивалась и выпускала коготки – алые, крохотные, - и смеялась , - запрокидывая голову, - хриплым рыдающим смехом, - отчего внезапно багровеющий Пан совсем терял голову и молниеносно – захлопывал дверь – на щеколду! – и включал радио, - жадно путаясь в оборках Муськиного платья, - мычал и дурел, - глядя в темнеющие подернутые влагой и еще черт знает чем Муськины глазищи..

Прошел месяц, и второй, - и третий, - Гуменючиха поджимала губы – что-то похожее на ревность – обычную женскую ревность – томило ее иссохшее сердце, - с досадой наблюдала она из тусклого подвального окошка – за острыми каблучками Королевы, оставляющими глубокие ямки в сырой земле, - шалава, - для нее Муська была и оставалась – привокзальной шалавой – уличной девкой – непонятно какими хитростями заполучившей - ненадолго – тешила себя старуха – ненадолго.. – суровое сердце Борьки Пана..

Будет беда..беда, - бормотали старухи на лавочках, – в том году первомайские праздники совпали с Пасхой, - на исходе была еврейская, - кисло-сладкие ароматы витали по Прорезной, - вкус фаршированной рыбы оставлял легкое недоумение, - вроде и вкусно, а чужое; хромая Фаина с третьего этажа обносила соседей нарезанными кусочками, плавающими в пряном соусе...

К настоящей, - воистину христианской Пасхе – в воздухе нарастало радостное детское почти умиление, - темные платки старушек мелькали тут и там, под затихающий гул колокольного перезвона Гуменючиха истово крестилась – покойный Ваня не признавал всей этой церковной дребедени, - но при виде раскрашенных яиц и крохотных куличиков – и его сощуренный глаз оттаивал, – до первой «маленькой», распитой за углом..

**********************************

СУББОТА.ГЛАВА ВТОРАЯ
Зима сменяется летом, - снега опадают дождями, - рушатся империи, низвергают тиранов, - все проходит, все неизменно, после понедельника наступает вторник, четверг стремительно оборачивается пятницей, днем шестым, - загорается первая субботняя звезда, над целым миром колышется пламя свечи, неровное, зыбкое; так было, есть и будет, - Авраам родил Исаака, Исаак родил Исава и Иакова, - Яков родил Оську, а еще Соню и Злату, - и не спускал их с рук, - и купал в ванночке, - и разглаживал тяжелым чугунным утюгом платьица и воротнички, а ночами – шил, кроил и резал, под стрекот швейной машинки дети засыпали и просыпались, и огненная шевелюра Якова как-то вдруг засеребрилась, но по-прежнему выскакивали за порог навстречу знакомым припевкам и шуточкам, и липким гостинцам, и жмурясь, подставляли головы и затылки теплу отцовской ладони, пока одним зимним вечером не раздался обрывающий сердце стук в окно, и чья-то пляшущая тень не проскользнула в дом, наполняя свистящим шепотом и холодом, - свесив сонные головы с кроватей, девчонки терли глаза, а Оська держал за плечи мать, - у той враз подломились ноги, и даже крика Прорезная не слышала в ту ночь, только застывшие в окошках тени...

Бабушка Лея встречает субботу, - неслышно передвигаясь по комнате, она несет огонь в своих крохотных ладошках, - из года в год, от субботы к субботе, лицо ее торжественно, - где носит этого шмендрика, когда свечи горят, стол накрыт, вся семья в сборе, большая семья, слава Создателю, пятеро душ, чтоб они были здоровы, - Фейга-Лея зажигает свечи , тени на стене пляшут и ухмыляются, - где носит этого паршивца, это золото, ее дорогого мальчика, так трудно быть дома, я вас спрашиваю, – так трудно быть дома, – один день, со всей семьей, с бабушкой,с матерью,с сестрами, - единственному мужчине, самому старшему в семье, самому удачному, - любимчику, - в этом она не признается никому – под страшными пытками; все ее внуки – золото, и Злата, и Соня, дай Б-г им хороших мужей, целый день у зеркала – целый день, что будет, только и думают, что о тряпках и прыщах; Соня отрезала косы, бесстыдница, и теперь точно можно знать, кто Соня, а кто Злата, – Лея, расчеши, - на ночь Злата распускает косу, золотые ручейки стекают по спине, - Лея проводит гребешком по девочкиным волосам, - огненным, Яшкиным, а Сонечка придумала накручивать волосы на какие-то бумажки, она придумала себе челку, и челка делает ее похожей на мальчика, - рыжего сорванца, - ну где же носит его, еще пять минут, и уже можно будет волноваться, - еще пять минут, целую вечность, она будет спокойна, - а потом, через пять минут, - она таки скажет все..этому балбесу, этому Монте-Кристо, чтоб он был здоров, - от рева мотоцикла закладывает в ушах, Фейга-Лея еще ворчит, - но уже улыбается,

- нескладная фигура – в проеме двери, длиннорукая, длинноногая, - мальчик растет, и все время хочет кушать, Лея любуется украдкой, не сглазить бы, - от неловкого подзатыльника, куда там, - старушка ему по пояс – Оська смеется, - еще чуть-чуть – и он приподнимет старушку в воздух, - иди умойся, - бегом, - с полотенцем на плече – насвистывая – Оська несется – в душевую – вихрем – отбиваясь от малышни по дороге, сбивая с ног хромую Фаину с третьего этажа – у нее, по обыкновению, закончились спички, или свечи, или лук, - на самом деле ей ужасно не терпится взглянуть на субботний стол семейства Ямпольских, - чем кормит своих детей бедная вдова, живущая на крохотную пенсию, что такого есть у этих Ямпольских, что они всегда веселы и довольны, а она, Фаина, труженница, едва сводит концы с концами, и в доме темно и тревожно, в углах – паутина и пахнет скандалом, - добрым таким скандалом, а еще обмороком, - на них Фаина мастерица, - ее обмороки, по два раза ко дню, - уже давно стали притчей во языцах, - поправляя сдвинутый платок, Фаина рвется в дверь и, сраженная, - застывает..

День сменяется ночью, - лето – осенью, - вот и листы пожухлыми трубочками шуршат под ногами, - и отчего-то сжимается сердце, - земля дышит сыро и неровно, - скоро дожди польют, - и потемнеют лавочки во дворе, - а доминошники до последнего будут сражаться под дырявым настилом беседки, - ежась от холодных капель, ползущих за ворот, - согреваясь по пути четвертинкой, с тревогой поглядывая на окна, за которыми дети и горячие обеды, и жены с воздетыми кверху руками, с тяжелыми грудями под бумазейными халатами, и кастрюли, много кастрюль, - лето заканчивается, но вкус его еще на губах, и аромат разогретой солнцем земли еще будоражит обоняние.

Все чаще ноют кости, и Гуменючиха достает из комода мужнины носки из козьей шерсти, с двойной пяткой, - и душегрейку к вечерним посиделкам во дворе; Гуменючка бросает быстрый взгляд в окошко, - так и есть, - разношенные штиблеты Пана , вот и он, - Пан идет вразвалочку, не торопясь, - правая рука привычно в кармане широкой брючины, - Гуменючка ужом выскальзывает за дверь, - Пан приостанавливается, прикуривает, - беломорина в худых пальцах, - он небрит и встревожен, глаза скользят по окнам с желтоватыми занавесочками, - не слыхать патефона, тишина, - торопливо ответив кивком головы на старухино приветствие, Пан роняет окурок в кусты и вбегает в дом.

**************************************

ВОСКРЕСЕНСКАЯ СЛОБОДКА. ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ряд хибар за воскресенскими садами, - почерневших, с протянутыми насквозь бельевыми веревками, - с пузырящимися на ветру штанами и пеленками, - с беспорядочным лаем бродячих стай, - всю жизнь она будет носить на себе воскресенское клеймо – родиться здесь, за чертой города, - среди тонконогих женщин в изношенных платьях, - с перевитыми жилами руками, - среди мужчин, слоняющихся без дела с утра до позднего вечера, - среди грохочущих ведер, застывших баб у водокачки, петушиных воплей, - уже не город, но еще не село, - одним словом, - слободка, - здесь рожают часто, - сорванцов-погодков, мечтающих о велосипедах и мячах до самой свадьбы, отсюда сбегают навсегда, - глазастые , в жалких ситцевых тряпках, в стоптанных босоножках, - не оглядываясь назад, не жалея, - в мир трамваев и новых домов, гастрономов и танцплощадок, речных вокзалов и поездов..

У Муськи обметанные лихорадкой лиловые губы и разбитые коленки, - Муська целыми днями носится под дождем, - босая, с цветными лентами в расстрепанных волосах, - она не торопится домой, - зажав в грязном кулачке кислющее яблоко, она вспоминает о доме только под вечер, - там, монотонно раскачиваясь в темном углу, - что-то бормочет старая Соля, - и пахнет мышами, - с тех пор, как мама Надя, взмахнув подолом платья, взлетела на подножку грузовика, и там, в кабине, ее смуглые руки обвили чью-то крепкую шею, - с тех самых пор, когда отец, грязно выругавшись, страшный, заросший по самые глаза полуседой щетиной, с бултыхающимся животом, одним сжатием пудового кулака разможжил бутылку, и с окровавленной рукой носился по двору и выл , размахивая осколком, а трое девчонок, стуча зубами, прятались по соседям, - с тех самых пор еда появлялась как-то между прочим, - когда Соля, внезапно просветлев, вставала с лежанки и охая, варила густой суп, - ложки вылизывались дочиста, и в животе становилось тепло и сытно, и тогда Муська засыпала почти счастливая и видела сны, - а в снах – Надю, тоненькую, отчаянно-белозубую, распевающую дикие песенки над корытом, - движением кисти смахивающую мыльную пену со щеки..

Девочкам Надя дала красивые имена – Полина, Рома, Мария..

Полина исчезла вслед за матерью, - подалась в город и пропала, испугавшись однажды пронзительного отцовского взгляда, залитого водкой, - мутного, по ее стройным ногам и нежной шее в курчавых завитках, - совсем как у матери..

Ромка – самая красивая – с раскосыми мохнатыми глазищами и смуглой худенькой спиной, - не убереглась, - зажатая во тьме отцовскими коленями, подвывая тоненько , прерывающимся голоском, отбиваясь сжатыми кулачками, вдруг обмякла, вытянулась в струнку, и так, с задранной штопаной рубашечкой, - вытерпела торопливые грубые прикосновения, - до самого конца, до разрывающей ее тело боли, а душу – стыда..

Выплакавшись досыта в чулане, - побежала во двор, к девчонкам, - и за беготней ночной кошмар не то чтобы позабылся, а как-то рассеялся, - только сгибалась иногда от ноющей боли внизу живота и спины, и возвращалась в дом, - и покорно ложилась на лежанку, - и подрагивая , вздыхая, стаскивала мешковатые трусы и закатывала рубашечку.

Муська спала неподалеку, - спала и не спала, - с широко раскрытыми глазами , со стучащим сердцем, - она вслушивалась в сопение...и коротенькие вскрики, - в тяжелую возню..а по утрам всматривалась в восковое личико с опущенными ресницами, и отмечала черные синяки на шее и детских плечах..и радовалась собственной некрасивости, и безгрудости, и торчащим ребрам, и мальчишеской улыбке, а однажды, без всякой на то причины, схватила тупые ножницы и искромсала свои жесткие иссиня-черные вихры, - а потом рыдала, забившись за шкаф, растирая соленую водичку по щекам, от того, что время ее подходило, - спасаясь от отцовского ремня, бежала она , сшибая по пути бестолковую Солю и ведро с помоями, - вылетев за порог, бессмысленно закружилась по двору и понеслась к дереву, громадной акации, - обхватив ствол исцарапанными руками, закрыла глаза, - сердце ухнуло и покатилось куда-то вниз, - содрогаясь от ударов, не издав ни звука, снопиком повалилась в траву, - и очнулась только в доме, - от Ромкиных всхлипываний, и Солиного бормотания в углу..

Вскипятив воду, Ромка отмывала сестру в тазике, - осторожно, стараясь не касаться багровых рубцов, - крепко сжимая друг друга ,сплетясь худыми руками и цветными лентами в волосах, они уснули, - тяжелым неровным сном, вздрагивая от шорохов и скрипа калитки..

Отец так и не вернулся в ту ночь, - и вообще не вернулся, - тело его долго искали на дне грязного пруда, - но не нашли, - может, и к лучшему, - некому было оплакивать и обряжать, - бабка Соля вышла во двор и долго вглядывалась куда-то за горизонт, - приложив козырек ладони к глазам..

Девчонки дружно подмели пол, отдраили плиту и окна, - они корчили рожицы и глупо хихикали, зажимая ладонями рты, - Муське все казалось, - вот-вот распахнется дверь и войдет Надя, - а за нею и Полина, - но Надины следы затерялись где-то на бескрайних дорогах, - обнимая крепкие шеи своих мужчин и целуя молодые, с запахом перегара и курева рты, она перескакивала с подножки на подножку, пока тонкие ее ноги не отяжелели, а в жестких цыганских волосах не заблистали серебряные нити, - водкой и портвейном заливала она глухую тоску по дочкам и еще чему-то невнятному, - Полина же вернулась через месяц, - в нарядном городском платье с пуговками, жакете и крошечных полусапожках.

***********************************

КРАСНЫЙ ТРАМВАЙ. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Трамвай был – красный, - Ромку тошнило всю дорогу, - в отчаяньи она зажимала рот ладошкой, - и косилась на сестру, - Муську же внезапно прорвало, - от ощущения небывалого счастья в горле запершило, - с восторгом смотрела она на плывущие за окошком магазины и вывески, и сама не помнила, как запела внезапно – ломким басом – странным для щуплой девочки с глазами вполлица –

- Коля,Коля,Николаша, - где мы встретимся с тобой...

Ромка прыснула в кулачок.. и дернула Муську за рукав, - молодой парень рядом подмигнул, - а толстая тетка с кошелкой – поджала губы, - и Муська виновато замолчала.

То, что произошло после, походило уже на сказку, - такого случиться не могло в Муськиной жизни, - это называлось театр, - там были бархатные кресла, - строгая тетенька в очках взяла девочек за руки и провела на места и Полина взяла бинокль – сначала Муська приложила его не той стороной, и тогда сцена ушла непонятно куда, а внизу – в партере – шевелились крошечные точки, а потом – погас свет – и бархатный занавес медленно поплыл...и Муська забыла про бинокль, по сцене порхали – в белых платьицах – коротеньких – тоненькие девочки – такие же, как она.., - это лебеди, - сказала Полина, - но Муська не слышала, - не моргая, вцепившись пальцами в спинку кресла, - она танцевала, - с приоткрытым ртом, - она забыла о новом платье, подаренном Полиной, с воротничком и матерчатыми пуговками, - утром они с Ромкой усердно отмывали шеи и сейчас - обе – не шевелясь, сверкая глазами, с напряженными спинами, - вздрагивали, а в буфете – зачарованно провожали взглядом крохотные пирожные, и кусочки – тонюсенькие - белого хлеба, намазанные чем-то черным, и тетенек в длинных платьях, и нарядных детей, а потом Ромку опять стошнило, уже от сладкой газировки, - она выпила два стакана, - взрослая девочка, девушка, - в панике бросилась к туалету, расталкивая гудящую очередь, а вышла с позеленевшим испуганным лицом, - виновато улыбаясь, поправляя взмокшие кудряшки..

Из театра возвращались усталые, притихшие, - и Муське было сладко и тревожно от тайны, - об этом еще никто не знал – ни одна живая душа – и только, проваливаясь в сон, она рассказала – маме Наде – ей одной – на ушко – потому что – тайна – никому, мама, никому, - только Надя могла понять, только она, что жизнь без танца - пуста ...что только танцуя – только в музыке, – можно жить.

Дома, - в трусах и майке, пугая бедную Солю, Маруся вертелась на одной ножке, и протягивала руки - изломами – точно как в театре – и вытягивала носочки, и наклоняла голову, - по радио передавали не то, - от маршей и торжественных голосов становилось досадно, но - иногда – иногда – Муся замирала, и шикала на Ромку, и Солю, - и весь мир сосредотачивался для нее – в одной черной коробке... и начинался праздник.

По улицам ходил старик, высокий,белобородый, - он был нищий, но никогда ничего не просил, - смотрел прямо перед собой на удивление ясными глазами, - небесными, и на плече его болталась котомка, матерчатая, - и в нее полагалось класть денежку..

Отчего-то Мусю сковывал непонятный страх, - старик был слеп, - он нащупывал дорогу толстой палкой, а подбегающих детей трепал по головам, и долго улыбался, продолжая глядеть вдаль, - однажды и Муся подбежала к старику и,страшно робея, - вложила монету в прорезь его сумы, - и замерла, - рука старика была сухой и легкой как лист, и пахло от него свежим хлебом и чистой одеждой - ощущение оказалось приятным, и длилось несколько секунд, а потом Муська долго смотрела вслед удаляющейся прямой спине, и была ей радость, неслышная, расцветающая где-то под сердцем..

Летом был пруд, - и посиневшие от холода губы, - Муська научилась нырять и плавать по-собачьи, а Ромка воды боялась, она сидела на берегу, прикрывая ладошками грудь, - ей уже было что прикрывать, но купальников не было, а когда Ромка отнимала ладошки от тела, Муська волновалась отчего-то, - она и сама ощущала странное покалывание в груди, и ночами, под простынкой, - ощупывала себя с тревогой и стыдом, - а тут, - солнечный луч бесстыдно освещал совершенные линии Ромкиного тела, - и Муська глупо хихикала, - потому что по-другому она не могла выразить свой восторг и смущение..

Там были другие девочки, - с пухлыми животами, круглолицые, или, напротив, - с ножками-спичками, - бледные, похожие на старушек, - и Ромка отличалась от всех, - она распускала влажные косы и шла к воде, - с прижатыми к груди ладошками, с налипшими на узкие бедра синими трусами, похожая на русалку, - про русалку Муся читала в расстрепанной Надиной книжке, - про русалку и принца, - и ножки, и боль, - то место , где Русалочке становилось больно, Муся пропускала, и листала дальше, - но боль все равно была, - от нее становилось трудно дышать, - и в Ромкиной красоте была – боль, - хоть Муся и не знала таких слов, - но пугливые движения Ромкиного тела пробуждали в ней это тревожное и невнятное..

Чуть позже, появились дачники, - это был другой мир, - губастые близнецы, - Ника и Вадя, - девочка в гольфах и сарафане, - совсем непохожие на воскресенских мужчины и женщины, - теперь над прудом звенели их голоса и пахло едой, - женщины в просторных матерчатых лифах, - полулежа на подстилках, лениво отгоняли мух и переворачивались со спины на живот как большие белые рыбины, и все время что-то ели, - доставали из банок мятую картошку, и крутые яйца, - и раскладывали блестящие пупырчатые огурцы, и звали детей, - а дети отсиживались в воде, - однажды и Муся с Ромкой присели на такую вот подстилку, - и несмело взяли по огурцу, - и Ромка отняла ладошки от груди, - и лицо сидящей женщины стало обиженным отчего-то, - она покосилась на жующего набитым ртом мужа, худого, - с волосатой грудью и синеватыми ногами, - он продолжал жевать, - но поперхнулся, - и Муська со смехом стала колотить его по спине...

На следующий день женщина кивнула им, но подсесть поближе не пригласила, - а сами бы они ни за что не подошли.

К концу лета и Муськины ладошки потянулись к груди, - все так же бесстрашно и самозабвенно барахталась она в воде с мальчишками, - с визгом погружаясь в воду, - и выныривала , отфыркиваясь, - но чьи-то руки, неожиданно сильные, увлекали ее вглубь, - и от глаз, смотрящих на нее в упор, становилось щекотно и весело, - глаза были серые, а мальчика звали Олесь, - на губе у него была смазанная зеленкой ранка, - нырял он глубже всех, и заплывал далеко, - но не дальше, чем Муська, - тяжело дыша, - они выбирались на берег и падали навзничь, в песок, - пока не превращались в двух глиняных человечков...

За чертой города лето заканчивается раньше, - и дачникам становится неуютно во временных жилищах, - день был прохладный, хотя все еще солнечный, - когда будто сговорившись, - исчезли губастые близнецы, - и девочка в гольфах, - и женщина-рыба с подстилкой и мужем, - и сероглазый мальчик с ранкой на губе.

Глубокой осенью пошел слух, что дом снесут, - впрочем, и соседские тоже, - все ожидали переселения, - в город, в новую жизнь, - так оно и случилось, - только без Соли, давно переставшей варить густые супы, тихо сидящей в углу и кивающей укутанной в платок головой, - изредка старушка просыпалась и произносила имя дочери, - а потом вновь засыпала, пока однажды не уснула совсем.

************************


ТЕНИ. ГЛАВА ПЯТАЯ

...в укусах - незлобивость, в муках - поощрение...

Григор Нарекаци


Семь вкусов : сладкий – на кончике языка, терпкий – под небом, соленый –
с краешку, острый – жжет сердце, горький – душу, от кислого – сводит скулы, пряный – сводит с ума...

На ладошке – нежность, под сердцем – смутно, на губах – услада, в пальцах – откровение.

На зубах – песок, под ногтями – чернозем, мычание вместо слов, забвение – вместо воспоминаний.

После жарких ночей - в натопленные комнатушки вносят младенцев, раззевающих беззубые рты, либо бегут на поклон в первый подъезд, в подвальную комнатку, - стучать три раза, два длинных, один – короткий,
- приоткроется дверь, заплаканная молодайка прошмыгнет, зачем-то придерживая несуществующий живот, и добрая старушка за три рубля всего – выдаст адресок, и тогда уже..на подгибающихся ногах, зажимая кончики платка в обледеневших пальцах..пугливо озираясь по сторонам – рука скользит по перилам – один пролет, второй, а там – и третий этаж, заветная дверь,
- ноги сводит судорога, пальцы плетут страшный узор, - кровавый сгусток шлепается в цинковое ведро..
- вошел страх на ватных ножках, - позвякивает инструмент, вязкий запах забивает ноздри,узлом стягивает дыхание, - отсюда выползают с пустым чревом и опавшими сосцами, - девчонки с Прорезной, Фруктовой, Яблочной, Верхнего Вала, Никольской, - «не бойсь, девка», - Гуменючиха, вложив в кармашек кацавейки трехрублевку, цепкой лапкой подхватывет подпрыгивающий локоток, и там, дворами и переходами, поводя острым носиком, поблескивая зрачком, - ведет провинившуюся, (любишь кататься..) к обитой дерматином двери - и сдает - из рук, так сказать, в руки - а там ..всего пятьдесят целковых, - и Ада Голубчик, - мужеподобная дама с сорок первым размером ноги , - набрасывает цепочку, - и еще два раза проворачивает ключ в замочной скважине и облачается в хрустящий халат, - Ада – практикующий врач, а дома – в свободное от службы время, - она спасает заблудших овечек проверенным способом, - обнажив широкие волосатые кисти, с сочувствием поглядывает на покрытое испариной скукоженное личико, и похлопывает по синеватой дрожащей ляжке..

********************************

В полумраке Гуменючиха не сразу признала, - укутанная в шерстяной платок фигурка, зябко поводящая плечиками, - странно притихшая, уперев тонкую руку в дверной косяк, - так и есть, - чернявая соседка, - враз поджав губы, не теряя времени, Старуха нашарила кацавейку и, ощупав Муську острыми зрачками, засеменила к выходу..

Неприютный ветер забирался под подол, ударял по лицу, - придерживая платок у горла, сосредоточенно глядя под ноги, Муська шла вровень с Гуменючихой, - отмечая повороты и пугающе темные пролеты между домами...

Не задавая лишних вопросов, - кроме одного – гроши е? – и подавляя второй – наиважнейший – дите – Пана? – старуха довела Муську до двери и исчезла, - растворилась, будто ее и не было, - в кромешной мгле ...

Крутые виражи по темным улицам с повизгивающей девчонкой, - вспотевшие ладошки на ребрах, две горячие точки упираются в спину, ухо щекочет легчайший завиток,
- Оська летит вперед, - горячие бедра сжимают его ноги, под чулком – он знает уже, - то, от чего сердце – к горлу, – гладкое, шелковое, светящееся, - круглое ..

В безлюдном переулке девчонка стонет и слабеет, вжимаясь спиной в желтый кирпич;

- увлекательное путешествие, - добравшись до розовой вершинки, Оська тормозит, - нет, нет, - запрокинутое пятно лица, встревоженные тени этажом выше, - оправляясь на ходу, маленькая фигурка исчезает в арке подъезда, - цоканье каблучков – сладчайшей музыкой в ушах, - оседлав молодца, Оська несется в сторону Прорезной, -

Семь вкусов, - жесткий – острый – соленый – пота - горький – крови – ослепительный – боли - полчасика отлежавшись на жесткой кушетке, не слыша ног, прижимая ладони к животу, Муська выходит в ночь.

.. Оставив позади то, о чем забывают быстро, очень быстро, только бы дойти, - вот гад, - Муська сплевывает под ноги ошметок вязкой слюны, - только бы доползти, - гад, гад, - ощеренный перекошенный рот, - и взмокший хохолок на лбу, - Муська сгибается пополам, - домой, - накрыться, согреться..

Поравнявшись с неуверенно движущейся тенью, Оська резко тормозит, - закушенная губа, - он едва успевает поддержать ее, - пошатнувшись, Муська, - не может быть, - испуганная девчонка, - тонкие руки обхватывают Оськину шею, - никогда еще Оськин мотоцикл не полз так медленно, замирая на ухабах и поворотах, - на лестнице она почти падает..тише..тише..подхватив под коленки, - ударом ноги выбив дверь, - Оська вносит ее в дом, в логово Пана, - там пусто, - грохот стула, чайник, - подрагивая, Муська кутается в платок, - натягивает на ноги тонкое одеяльце, - холодно, холодно..

Оська бестолково мечется по комнате, гремит чайником, роняет спички, - не шуми, дурачок, отвернись, - позвать? – разметав по подушке жесткие колечки волос, - она дышит прерывисто, - иди сюда, - никогоненадо, ты иди, - Муська гонит его, но пальцы сжимают ладонь и тянут к себе, - иди,Ося, иди..

Не дыша, не смея отнять руку, - Оська сидит..

Встрепенувшись,опрокидывая – еще раз – по пути стул, летит на кухню, за чайником, - вода кипит, - обжигаясь,приплясывая, наливает в пузатую чашку до краев,
- Муськины зубы стучат о край, - там, в шкафу, чистые тряпки, - Оська погружает руки в ворох белья, - все тонкое, пенное, запретное, - отвернувшись, смотрит в окно, за спиной шорох, - и запах, странный, прелый, острый, - Оська распахивает форточку, - ветер носит листья по дорожке, - редкие капли дождя... чей-то прогорклый кашель..

- Уходи, Ося, - сейчас Пан придет, - не надо ему видеть тебя, - не надо..

Муся отворачивает лицо к стене.

Осторожно прикрыв дверь, Ося выходит в ночь.
Домой не хочется.
Чиркнув спичкой о коробок, - закуривает, - привалившись спиной к кирпичной кладке.

Отгоняет тревогу..

Фейга-Лея точно еще не спит, - поглядывает в окошко, - подслеповато щурясь и помаргивая..уже заготовив ворох оплеух, хороших таких,звонких, этому паршивцу, - с тех самых пор, как появилось это ревущее чудовище, эта адская машина, нет ей ни сна, ни покоя,
- семь вкусов, - терпкий, острый, горький, - Оська подносит пальцы к лицу, - пряный, - счастья, острый – тревоги, прелый – увядающих листьев
- из-за угла – коренастая тень, руки в карманах широченных брюк, кепка надвинута на глаза, - Пан не торопится, ночь – его время, ночью – дышится привольней, ночью вершатся дела, - настоящие, мужские. Те, о которых не говорят много. Их просто делают.

Охватив договязый Оськин силуэт острым зрачком, - усмехаясь чему-то уголком рта, Пан скрывается в глубине подъезда.
Наверху хлопает дверь.
В окнах третьего этажа вспыхивает лампочка.
Из подвального окошка пробивается тусклый свет.

**************************************

СУДНЫЙ ДЕНЬ. ГЛАВА ШЕСТАЯ
У евреев – Судный день.
– в небе ни зги, – стена дождя – потоки обрушились на город – хляби небесные разверзлись,
– крошечные фигурки спешат укрыться за стенами домов.
– странное напряжение – до звона в ушах и тишина – даже уличных псов не слыхать – Фейга-Лея плотно прикрывает ставни и достает пухлый молитвенник с тисненными буковками,
– покойный Яша-безбожник, и тот, – усмирял блеск рыжих с искорками глаз;
– прошли те времена, когда вся семья собиралась за круглым столом,
– по обе руки отца вихрастые головы, дерзкие – Яши и Мотла, Мишки – книжника и тихони,
– где Яша, где Миша, – где дети, – Фейга-Лея качает головой , -

«ищите Г-спода, когда можно найти его, призывайте ЕГО, когда Он близко»

Пройдут десять дней «трепета и раскаяния» - содрогнется земля от боли – извергнется чревом своим, - тысячи глаз, устремленных к Всевышнему в поминальной молитве,
– сольются души, под прикрытыми птичьими веками – скорбь – скорбь – надежды на милость – на милосердие
– в протяжном стоне из разверзтых уст – Кол Нидрей – в разверзнутых ладонях – память о тех, кто не дождется милости и прощения..

«и злодеяния нечестивого не будут преткновением ему в день раскаяния в своих беззакониях»

У евреев Судный день, – заперта будка Давида, и окна хромой Фаины задраены наглухо, – бледные тени мечутся за ставнями и старухи не шуршат на лавочках темными одеждами, – дождь, дождь, последние лучи солнца скользят по крышам домов..и прячутся за свинцовыми облаками.

*****************************

Чутье никогда не подводило Борьку Пана.
Опасность и предательство чуял хребтом, - костистым, волчьим.

Никогда волку не стать цепным псом.
Не променять пьянящий сырой воздух свободы на казенные стены и постылые борщи.

Борщи Борька варил сам,
- в громадном чугунке, ловко орудуя кухонным ножом,
- на говяжьей кости, небрежно кромсая буряк, капусту, картофель,
- пока Муська, сладко зевая, продевала ножку в чулок и со сползающей с плеча бретелькой
сонная, бродила по дому, забрасывая в рот орешки и карамельки..
При Муськиных попытках вмешаться происходила катастрофа за катастрофой
– овощи подгорали, бурая жидкость выплескивалась через край
- и чему только мать учила, да и едок Муська была никакой
– крупно нарезанные ломти серого хлеба крошила тонкими пальчиками
– замирала над тарелкой,
- Борька же хлебал, склонившись низко, с шумом втягивая огненный глоток, - двигая ушами, желваками, - ел быстро и много,
- подъедал с тарелки хлебушком, - откидывался на спинку стула, - минуту-другую приходил в себя,
а между тем рука его уже подбиралась к Муськиным коленкам или беззастенчиво ползла в вырез платья, больно сжимая крепкими пальцами проклюнувшийся сосок,

- Муська продолжала вяло жевать, но как-то по-особенному вытягивалась на стуле, пока не начинала задыхаться, сползать,

- руки Пана торопливо отстегивали только что натянутый чулок, дыша чесноком и лихо опрокинутой стопкой, он сжимал Муськины запястья и подталкивал ее к неубранной с ночи постели..

Вот так, не жалеть ни соли ни перца,
- с шумом высасывать содержимое мозговой кости,
- с остервенением, - раздвигая, разрывая, разворачивая,
- пока Муська не начинала метаться, собирая в горсть желтеющее на дневном свету белье,
- припечатывая, распиная, он пристально вглядывался в ее лицо,
- в подрагивающие голубоватые веки, закушенные губы,
- цыганское отродье,
- ухватив за проволоку волос, с шумом выдыхал воздух..

Чутье никогда не подводило Борьку Пана.
К зиме девка стала дурнеть.
Заострился носик, - опали щеки, - в глазах появился недобрый огонек,
- подолгу стояла у окна, перебирая неприбранные волосы ,
- казалось, осенние дожди смыли краски с ее щек,
- некрасиво кривя лицо, отталкивала его, маленьким кулачком упираясь в грудь, - но странная вещь, - чем больше толкала и отворачивалась, - тем настырнее и горячее он овладевал ею, - поспешно, грубо, -
чтоб потом, не оглянувшись на распростертое тело, выскользнуть за дверь и исчезнуть до поздней ночи.

********************************

Мальчишка совсем отощал, – выпирающий кадык, синева под глазами, - громадными, впрозелень
и ест второпях, на бегу, косясь в приоткрытые ставни, - что можно видеть в кромешной тьме?
- так и есть, - ложка летит в тарелку, оставляя веер свекольных брызг на скатерти под беззлобное ворчание Фейги-Леи,
Соня корчит мордочки Злате , по обыкновению вяло ковыряющей в тарелке
– Злата не едок, ее заботит прыщик на лбу, а от тарелки с бордовой жидкостью – скучно, она косится на Оську, вдевающего длинные руки в рукава куртки,
- куда несется братишка в дождливый вечер , она смутно догадывается
- не догадается только дурак, - молчит Прорезная, боясь обронить слово,
- недобро хмурится Гуменючиха в подвальном окне,
- еще тишина, но уже – шорох, и вздохи, и шепот,
- под рык мотоцикла подрагивают занавески,
– хлопает дверь,
- цокот каблучков, - стремительный, до самого поворота с Прорезной – на Никольскую, оттуда – через базарные ряды к пологому спуску Шелковичной,
- с горящим от ветра лицом, вжатым в худую спину,
- в никуда, в ночь,
- к теплым и темным подъездам,
- к застенчивому цветению губ,
- к неумолимо ползущей стрелке на крошечных часиках,
- к отделившейся от желтой стены молчаливой тени
- к острому всхрипу – и крику – в сырой тьме Прорезной.

****************************

ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ. ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Мальчишка был ни к чему, - жалкий недоносок, жиденок, как бы в штаны не наложил, - во тьме все казалось странным беззвучным почти танцем, глухой переулок поглощал резкость и звук, - Оськин мотоцикл боком завалился в куст; тормозя руками и ногами, Муська подвывала севшим голосом, - наверченные на Панов кулак волосы трещали у корней, - сучку, маленькую дрянь, - следовало проучить, чтоб впредь неповадно было, - Шалый и Коста крепко держали мальца, - не рвись,не рвись, малый, успеешь еще..

На ступеньках завязалась тесная беспорядочная борьба, - извернувшись,
Муська вонзила острые зубы в жилистую кисть Пана, -тот взвыл и смазал ее по скуле, - не рассчитав, - тяжелее, чем думал, - тут же глаз налился красным, молчи, дура, - многое мог простить Борька, - но не это, и не ей, вскормленной с руки, а горше всего позор, и шепот в спину, и поджимающие губы старухи, и прячущие глаза кореша, - и этот недоносок, узкоплечий, с крапчатым носом, - не верил, не мог поверить старой Гуменючке, - пока не убедился, - своими глазами..

- Заткнись малый, - пискнешь, на кол посадим, - окаменев, Оська смотрел на странные приготовления, - Муська молчала, темнея глазами, огромными, дикими, - хороша девка? – Пан провел узловатой ладонью по Муськиному бедру и похлопал, звонко, как кобылицу, почти беззлобно, - хороша? – и грязно выругался, - молчи, ссучонок, - пикнешь, - порешу на месте, и ее, и тебя, -

При виде ножниц – тяжелых, ржавых, Оська дернулся, - и замер, - в руках Шалого, - Муська не сводила с него глаз, будто гипнотизируя, - молчи, Осенька, молчи..

Тяжелые пряди бесшумно падали на пол, - Оська опустил глаза, - Муська оказалась чуть лопоухой, и длинноносой, с тонкой шеей , с головой, похожей на маленькую дыньку, - любуясь работой, Пан отошел в сторону, - тяжелым камнем сердце проворачивалось в груди, - он топтался на Муськиных волосах , желая, - больше всего на свете, - до хруста сжать ее голову в ладонях, - пусть такую, совсем некрасивую, - с налитым кровью левым глазом и поцарапанной губой, - дура, дура, - и вдавить лицом в подушку, - и услышать протяжное, рассыпчатое – Бооорька, босяк! –

Муська рассмеялась внезапно – сквозь злые слезы, и замолчала резко, - когда дернулась Оськина голова, и темно-русые легкие волосы , еще с минуту назад отброшенные назад прелестным мальчишеским движением головы, смешались на полу с жесткими чернильными завитками, - Оськина голова оказалась благородных очертаний, с прижатыми к черепу ушами, с совершенной линией челюсти – с бездонностью серых впрозелень глаз..

То, что произошло потом, невозможно было вытравить ничем, - жалкий Муськин затылок, обнаженная спина с выступающими костяшками позвонков, - после трех ударов, с оттяжкой, - по вздрагивающему телу, тоненькая струйка потекла меж ног , - обхватив голову руками, она раскачивалась из стороны в сторону, - совсем некрасивая, похожая на вороненка, выпавшего из гнезда, раззевающего клюв, издающего сиплые болезненные звуки..

Борька недоуменно уставился на лужу, - возмездие превратилось в фарс, да еще и дурно пахло, - выпустив из рук ремень, он набросил на Муськины плечи пальто и сплюнул на пол, - накройся..

- А с мальцом чего? – Шалый растерянно топтался , - история переставала нравиться ему, - вид лысой бабы не вдохновлял, да и жидковата она была для него, то ли дело – Верка с Фруктовой или Зойка из «Рыбного ряда», - растирая рукой грудь, Борька с тоской глянул в сторону Оськи, - мстить было некому, не мальчишке же этому желторотому, что-что, а до младенцев он еще не опускался..

**********************************************

Весна обрушилась на Прорезную точно по календарю, - с почерневших карнизов и крыш обваливались и стремительно летели вниз сосульки, истончившееся,прозрачные, говорят, не обошлось без жертв,
- весело журчала вода в водосточных трубах, - приходилось перепрыгивать через огромные талые лужи..

Со звоном пролетали трамваи, - ветхозаветные старушки, проваливаясь галошами в чернеющие проталины , задирали головы и замирали, нежась в лучах мартовского солнца, - несмелого, неяркого..

По всей Прорезной выбивали покрывала, коврики, ковры, - на последнем снегу, оставляя грязные квадратные следы; с голубоватого ворса улыбались сказочные олени в золотых стежках , цепляясь ветвистыми рогами за гирлянды белых и красных роз, - пыль оседала, тут же превращаясь в месиво, утрамбованное ботиками и галошами.

***************************

Эти двое появлялись с первым теплом, - держась за руки, Он и Она,
- старожилы Прорезной, Никольской, Фроловской, Ягодной помнят их в лицо,
а еще - обтрепавшиеся со временем матросские костюмчики, и сияющие глаза на бледных лицах, отечных после долгой зимы, - красные кисти рук, и с чужой ноги обувку, - как и где проживали они холода, никто не знал, как никто не знал их настоящих имен, из каких подвалов выползали они на свет Божий, то ли брат и сестра, то ли влюбленные, не сводящие друг с друга безумных глаз, бесцельно бредущие улочками и бульварами, петляющие двориками, - застывающие у церковной ограды , сплетаясь руками и коленями, Она – с небрежно торчащими из-под берета полуседыми свалявшимися клочьями волос, и Он, - прикрывающий черные провалы во рту грязной ладонью..

Дети звали их «Люсиками»...
Его – Люсиком. Ее – Люськой.

- Люсик, на голове ворона! – от детских криков звенел воздух Прорезной, а Люсик вздрагивал и озирался, прижимая ладони к ушам, - голова его уходила в плечи, а в глазах появлялся животный страх, - Люська, стремительно развернувшись , вывернув тощую желтоватую шею, швыряла в в обидчиков острым камушком, - еще с квартал ватага бездельников преследовала вечных влюбленных, но и эта забава быстро приедалась.

**********************************

Вербное воскресенье пришлось на первое апреля.
Повязав цветастый платок, - вместо темного, прижимая к груди растопыренные веточки вербы, Гуменючиха вышла во двор.
В канун Седмицы окропленные святой водой веточки с набухшими мохнатыми почками полагалось внести в дом и загадать желание.

Она давно не загадывала желаний.

В небе, умытом снегами и дождями, дрожало новорожденное солнышко.

Детвора носилась по двору вокруг Оськиного мотоцикла, но тут же растеклась цветными ручейками при виде хозяина.

Зарычал железный конь, - отбросив назад отросшие перья темно-русых волос, Оська поднял голову к окнам третьего этажа и тут же отвел глаза, - окна казались чужими, - не вздрагивала занавеска, не дрожали стекла от цыганских раскатов патефона, - никто не заметил, ни одна душа, кроме, пожалуй, остроглазой старушки за подвальным окошком, не смыкающей глаз ни днем ни ночью, стерегущей рассветы, розовеющие над крышами домов, - никто не заметил маленькой фигурки, удаляющейся все дальше и дальше от Прорезной и скрывшейся за поворотом,

- после Муськиного ухода Борька Пан тоже исчез, и надолго, говорят, - темные ночные делишки, но точно никто не знает, так, болтовня.



следующая Aлександр ШИШКИН. СПЕЦИФИЧЕСКИЙ ЗАПАХ РАЗОГРЕТОГО ТЕЛА ПОСЛЕ СОЛЯРИЯ
оглавление
предыдущая Игорь БОБЫРЕВ. [свирель из крапивы]






blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney