ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 29 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


Вадим КАЛИНИН. Nовая Nовелла. ПОБЕГ НАГИШОМ



aвтор визуальной работы - Григорий Ющенко




Часть 1

Я сижу по-турецки в тени большого мокрого тропического куста с листьями, глянцевыми темно-зелеными снаружи и покрытыми каким-то розовым похотливым и влажным пухом с внутренней стороны листовой пластины. Пух этот распространяет запах, такой, как если бы молодую, толстую, весь день отработавшую на стройке негритянку не пустили в душ трое интеллигентных китайцев, а вместо этого всю ночь сношали в надушенной лавандой постели. Так вот, если поутру надеть на такую негритянку красные шелковые трусы, отпустить ее погулять в них часов шесть, а потом снять с нее трусы, посыпать корицей и подать к рождественскому столу, получится тот самый запах, который издает пух на обратной стороне листьев, растущих на кусте, под которым я сижу. Куда как более крепкий, но менее сложный дух идет от белых цветов размером с сиську упомянутой выше негритянки. Эти цветы растут на толстой лиане, свисающей с высокого, хвойного, переливающегося блеклыми радугами в водяной взвеси дерева, похожего на ливанский кедр, и пахнут конским потом, в равных пропорциях смешанным с розовым маслом. Под задницей моей пышная шелковистая салатовая травка. По всему телу ползут крупные капли пота, водного конденсата и прочей оседающей на мне и производимой мною на свет жижи. Воздух настолько насыщен аллергенной, вызывающей необоримую подростковую похоть растительной парфюмерией, что мои выделения стали по запаху один в один походить на свежий чилим. Я совершенно голый, член мой не падает уже часа полтора, отчего приобрел оттенок вечерней фиалки и ноет, как сердечко семиклассницы, вдруг осознавшей, что дефлорация возможна. Прямо передо мной силикатная дорожка, имитирующая дикий камень, шириной в тридцать сантиметров. По дорожке течет ручей, за дорожкой такие же густые тропические заросли в тяжелых соцветьях и запутанных лианах, как и по эту сторону. Высоко в ветвях переступают с ноги на ногу мокрые тяжелые попугаи; они время от времени что-то хрипло бормочут, роняют в тропическую листву двуцветные капли, но летать ленятся.

Прямо через залитую водой дорожку передо мной в кусте, похожем на можжевельник, но с листочками мелкими, салатовыми и пушистыми, из которых бесстыдно торчат бoрдовые, похожие на грубые коровьи языки, плоды, сидит, скрестив ноги, Ридра Вонг. Она в совершенном неглиже, синие островки тени застыли в ямках ключиц и во впадинках с двух сторон худых коленей. Отсюда великолепно видны черные вьющиеся волоски вокруг ее сосков и длинный черный маслянистый куст внизу плоского конопатого живота. Волосы узкой дорожкой поднимаются по ее животу до самого пупка, и прямая складка кожи над пупком вызывает физиологичностью своей похоть, граничащую с брезгливостью. Тело Ридры вообще существует между брезгливостью и похотью. Однако похоть всегда берет верх. Ридра знает об этом и бравирует, подсовывая потенциальным партнерам под нос свои набрякшие, плоские, ультраазиатские веки, свои покрытые черными волосками и блеклыми веснушками щиколотки и запястья, свое длинное, желтое, в горизонтальных длинных морщинах горло, свои твердые, желто-фиолетовые и неестественно обнаженные, словно косточки вишен, соски. Худые грудь и шея Ридры также покрыты островами бледных веснушек, костлявые ступни вывернуты, а большие пальцы ног и голени так рельефны и узловаты, что хочется ползти к ним прямо через текучую тропинку, роняя слюну, подвывая и виляя волосатым задом. Но я этого не делаю, потому что этого делать ни в коем случае нельзя. Также нельзя вытереть пот и конденсат со лба, почесать мошонку, потереться спиной о стоящую в двух шагах справа сосну и, разумеется, подрочить, глядя сквозь водяную взвесь на странно и утонченно грубое угловатое тело Ридры Вонг, пытаясь вычленить ноздрями ее кисловатый, низкий, собачий запах из всей толщи тропической, тяжелой, громогласной, безжалостной к человеческим рецепторам вони. Ридре тоже нельзя ничего подобного. Мы должны сидеть совершенно неподвижно друг напротив друга в тени мокрой тропической растительности, в атмосфере, на сорок процентов состоящей из водяного конденсата, ни в коем случае не двигаться, а при необходимости мочиться под себя. Каким образом мы оказались в столь странном положении? Сейчас расскажу.

Многие слышали, что у тех навигаторов, которые не хотят долбиться меланжем и планомерно превращаться в опухшее уебище, запертое в стеклянной банке, есть выбор. Существует неформальная школа космогации, развивающая специфическую, необходимую для космического ориентирования чувствительность путем практики нестандартного сексуального поведения. Фактически, романтически настроенные юноши (или девушки), возмечтавшие о межзвездных перелетах, должны выбирать – стать им наркоманами или извращенцами. Понятное дело, что давно уже неантропоморфные, с трудом говорящие навигаторы-наркоманы люто ненавидят нас, как правило, смазливых, ярких и подтянутых навигаторов-извращенцев. Наркоманам нужен меланж, специальный уход, определенным образом оборудованные корабли. Все это делает их цех зависимым и насквозь коррумпированным. Гильдия космогации много столетий назад плотно срослась с мощнейшими политическими бене и никогда никому не уступит властной кормушки. Мы, отрезанные от глобальных финансовых потоков, вынуждены довольствоваться разовыми, быстрыми, как правило, нелегальными заказами. На многих планетах наш цех попросту объявлен вне закона, и практически везде наша манера любви подвергается обструкции. Мне лично, как минимум, десять раз доводилось с чем попало в руках разруливать отвратительные конфликты, возникшие из-за того, что мои друзья и партнеры повели себя в каком-нибудь кабаке чересчур естественно. Во всей вселенной существует, может быть с десяток мест, где нам искренне рады, и лично я знаю не больше трех, где все устроено исключительно для нас.

Одно из таких мест находится в Пустыне Дендритов на Каландане. Каландан – благословенная райская планета, традиционный курорт для всего вменяемого населения галактики. Каландан имеет единственный континент и несколько десятков крупных островов. Острова и побережья каланданской пангеи покрыты влажными широколиственными лесами, в которых укрылись многочисленные ресорты и бунгало туристских компаний, а также патриархальные усадьбы коренных обитателей. Леса континента плавно переходят в редко поросшую безлистым гигантским баньяном и мелоноидами саванну, идеальный полигон для опаснейших сафари. Дело в том, что в дуплах баньянов охотно селятся стайные шершни с кошку величиной, весьма охочие до внутренних органов теплокровных. Особенно их интересует большой и теплый человеческий мозг, который легко добыть, проколов хоботком темечко.

Дальше за кольцом полупустынь начинается сердце материка – гигантская Пустыня Дендритов. Эта пустыня была бы самой засушливой и безжизненной климатической зоной на планете, если бы не текущие в глубине под песками могучие реки. Реки берут начало на побережье и текут по поверхности к экватору материка, уходя под землю через глубокие трещины и разломы, образовавшиеся в результате эрозии в так называемом “Поясе водопадов”, отделяющем плодородное побережье от засушливых саванн. Каланданские дендриты – это растения, приспособившиеся к жизни в месте, где вода залегает на глубине более трехсот метров. Дендрит представляет собой коническое образование высотой более двухсот метров, состоящее из субстанции, напоминающей древесину, но более плотной и пористой. Корневая система дендрита уходит вглубь пустыни и забирает воду непосредственно из подземной реки. В толще дендрита находится сосудистая структура, работающая как гигантский насос. Растительного происхождения машина черпает энергию из разницы температур под палящим солнцем пустыни и в подземном русле гигантской реки. Вода извергается из верхней точки дендрита, образуя фонтан, иногда достигающий высоты десяти метров. Выброшенная в виде фонтана в блистающее, всегда безоблачное небо, вода несется вниз по широкому естественному желобу, спирально спускающемуся по поверхности дендрита до самого песка. Испаряясь по пути, вода охлаждает гигантское растение. Дендрит – крайне сложный симбиоз видов. На берегах спирального потока, в тени загибающихся вовнутрь, к стволу, деревянных берегов растут маленькие, но удивительно красивые цветы с остроконечными твердыми лепестками, таятся хвойные деревца высотой не более метра, в мягком ароматном голубом и сиреневом мху живут полупрозрачные гекконы, способные к недолгому полету над блистающим кипучим потоком. На внутренней стороне ствола расположены более глубокие пещеры, задрапированные влажными бородами лиан. Там стоят небольшие пруды, в несколько метров шириной, в которых живут крупные безногие ящерицы темно-синего цвета с оранжевой полоской вдоль спины, и торчат из воды кожистые грубые цветы, похожие на разрезанные синие арбузы с кремовой мякотью. Лепестки цветов при употреблении в пищу вызывают галлюцинации, а при втирании в кожу – сильное половое возбуждение, сопровождаемое сексуального характера бредом. В стволе есть прохладные полости, в которых плещутся теплые озерца, населенные слепыми рыбами и маленькими птицами без перьев, но с перепонками между верхними и нижними конечностями, бледно-салатовыми, в кровавых тонких прожилках. По структуре сосудов гигантского ствола странствуют пушистые сухопутные черви, мелодично звенящие и пахнущие, как новорожденные щенки.

Все выше перечисленные – это исконные, если так можно выразиться, коренные жители дендрита. Однако не так давно, лет десять назад, дендриты облюбовали новые обитатели. Они застеклили или занавесили тюлем выходы отдельных деревянных пещер. Откачали оттуда воду, или, наоборот, построили свайные хижины прямо посреди живых миниатюрных прудов. Спрятали в глубине ствола электростанции. Превратили чаши водостока в естественные джакузи. Открыли в полостях гигантского дерева бары, кинотеатры, бордели и прочую пляжно-бивуачную цивилизацию. Эти обитатели бродят по лабиринтам дендрита преимущественно по трое, два самца и одна самка, или наоборот, и спариваются во всех удобных и неудобных местах. Хотя слово “спариваются” здесь несколько некорректно. Новые обитатели дендрита предпочитают заниматься сексом в количестве больше двух. Короче, новыми обитателями дендрита сделались немеланжевые навигаторы, ну, или просто сочувствующие сексуальным вкусам этого профессионального сообщества.

Лично я избегал прибегать к услугам секс-курортов вплоть до того момента, пока одним тихим и томительным весенним вечером, зайдя на тематическую дискотеку, не понял, что укорененная в плече живая орхидея не лучшим образом вяжется как с сединой, так и с крашеной в какой угодно цвет шевелюрой. На следующий же день я удалил орхидею, побрился налысо и вылетел на Каландан, чтобы, как это обычно называется в нашем кругу, “сформировать окончательный экипаж”.

Политически Каландан представлял собой самостоятельное государство. Власть на нем принадлежала одному из малых Ядерных Герцогов. Однако, как известно, условнее власти малого Ядерного Герцога разве что рефлекс, заставляющий кота приносить хозяину тапки. Вот именно поэтому за день до того, как я окинул взглядом свой номер на дендрите под не слишком понятным названием “Пест Осириса”, Герцог Каланданский отбыл со всеми чадами и домочадцами по приказу императора в мрачные, битком набитые отморозками ебеня, контролировать государственные поставки меланжа, оставив за себя править какой-то уже совершенно опереточный Союз Двенадцати Верных. Пока я проводил кастинг, накачивая абсентом и семутой пару игривых, юных, но явно совершенно непригодных к серьезной космогации подростков, Герцога Каланданского в вышеозначенных ебенях грохнула меланжевая братва, а на каланданской орбите повисли три имперских крейсера в искренней наивной надежде, что новорожденный Союз Верных сдаст им фамильный ядерный арсенал Каланданского Герцога без нервов и сопротивления. Союз арсенал не отдал, а вместо этого, понимая, что империя не будет бомбить переполненные нуворишами отели, отменил все космические рейсы, вежливо попросив полной политической и экономической свободы на правах банановой республики. Таким образом, все мы оказались заложниками на напичканном выпивкой, закусками, наркотиками и похотливой публикой дендрите. Я понял, что Союз уступит императору только после того, как император уступит Союзу, и наоборот, так что лучшей стратегией будет постараться расслабиться и получить максимальное удовольствие от ситуации.

Ну так вот, я расслабился и пошел получать удовольствие в ближайшую кофейню, где и встретил легендарную Ридру Вонг. Ридра полулежала на большом кожаном пуфе, положив свои худые, со слабыми икрами, бледные, в черных волосках ноги на прозрачный кофейный столик. Ее длинные костлявые ступни были обуты в старые, кремовые, потрескавшиеся кожаные босоножки. Крошечная грудь проступала под потным топиком, на кружевных несвежих трусиках темнел влажный подтек, бедра возле лобка не были подбриты, а над правым ухом в волосах ее, вне всякого сомнения, засохла сперма. Проходя мимо, я почувствовал сильный приятный мускусный запах ее ступней и слегка нагнулся, чтобы его распробовать.
– Не хочешь снять с меня туфли? – спросила Ридра высоким, слегка дребезжащим голосом.
– Хочу, – я присел на табурет по другую сторону стола и стал расстегивать влажные ремешки ее босоножек.
– Ты Нос? – спросила Ридра.
– Заметно?
– А я Ухо. И, кроме того, капитан.
– Я тоже капитан, но тебе уступлю. Ты кого-то ждешь?
– Ага. Глаз, – Ридра ухмыльнулась, понимая, что с этого момента и на сколько угодно долго я в полном ее распоряжении.

Какое-то время я вылизывал Ридру между пальцами правой ноги. Наконец, ей это наскучило. Она встала с пуфа, подошла ко мне сидящему и ткнулась мне в нос обтянутым мокрой материей лобком. Я провел руками по волоскам на внутренней стороне ее бедер и с наслаждением втянул могучий смешанный запах пижмы, бессмертника, острой влагалищной слизи, мочи и женской раздевалки. “Нравится?” – спросила Ридра. “Готов всю жизнь нюхать”, – ответил я. “Боюсь, что тебе это и предстоит”, – ответила Вонг и стала мочиться мне на лицо прямо через ткань трусиков. В этот момент появился Йацек. “Уже пометила! – с неприятной театральностью хохотнул он, – Это у нее быстро”. Я лизнул мокрое пятно на трусах Ридры и улыбнулся новому любовнику. Йацек присел рядом со мной и крепко сжал мой член рукой через шорты. “А ты ничего!” – сказал он мне, становясь на колени между моих ног и расстегивая мою ширинку. “Ты мне тоже понравился!” – шепнул я, чувствуя, как мой член забирает бархатный, широкий, губастый рот Йацека.

Краем глаза я заметил у стойки своих пионеров. Они старались на меня не смотреть, у обоих, особенно у девочки, щеки были свекольно-красные.

Роман вышел стремительным. Пять дней мы не выходили из номера, напиваясь каждый вечер до блевотины с истерикой, дабы утром с похмелья продолжить сексуальный марафон. Уборщиков и обслугу мы в комнату не пускали. Наше белье стало желтым от пропитавших его любовного пота, спермы и мочи. Гениталии у всех троих болели, а лица и задницы были стерты до красноты. На четвертый день мы с Йацеком, совершенно одновременно, кончили, кажется, уже в восьмой раз за день Ридре на лицо, после чего слизали сперму друг друга. И заснули. А утром мы проснулись с Ридрой вдвоем. На столе обнаружилась записка: “Извините, дорогие! Мне было с вами очень неплохо, но я не могу всю оставшуюся жизнь только бухать и ебаться. Кроме запахов спермы и мочи, есть еще немало приятных ароматов. Вы нашли друг друга, а мне нужен кто-то еще. Я придумал, как убежать из этой тюрьмы для извращенцев, чего и вам искренне желаю. Ваш, больше не любящий, Йацек”.

Я, конечно, расстроился, но не так, как можно было ожидать. Мы с Ридрой действительно очень подходили друг другу и не слишком подходили Йацеку. Мне нравилось в организме и в манерах Ридры именно то, что нравилось в тройственном сексе, как в явлении. Если хотите понять, что, представьте чужую сперму на губах своей любимой женщины и попытайтесь понять, чем это может вас возбудить. Йацеку же было на это наплевать. По большому счету, он просто любил подглядывать, а за теми, кто не таится, подглядывать скучно, вот он и заскучал с нами. Ридра расстроилась много сильней. Часа три она костерила меня, Йацека и все остальное мужское население вселенной, следующих три часа молчала и лягалась, когда я пытался к ней приставать, и, наконец, сказала:
– Ты должен придумать, как нам бежать с Каландана.
– Уже придумал, – ответил я, – нужно пару лет побухать и поебаться. Император за это время обожрется семуты и сдохнет, я войду в Совет Двенадцати, а ты станешь Великой Пифией Водопадов. Тут какая-нибудь сволочь непременно поднимет восстание, и нас выкинут из этого прекрасного места в открытый космос.
– Ты мудило и распиздяй, – ответила Ридра. – Я доверила тебе своего мужика, а ты его проебал. А он, кстати, в отличие от тебя придумал, как отсюда сколоть.
– Ты уверена, что хочешь выбраться из такого парадиза не затем, чтобы гоняться за Йацеком по галактике? – задал я уточняющий вопрос.
В ответ получил пяткой по заднице, случайно пролил стакан прокисшей семуты на Ридрино бальное платье и поплелся организовывать побег.

Подготовить такое событие оказалось несложно. Союз Верных случился весьма пиздливой и нецентрализованной организацией. Кроме того, Союз, как всякую мелкопоместную хунту, обуревала жестокая паранойя. Паранойя выражалась в пренебрежении ансиблем как средством межпланетной связи и в серьезном недоверии всякого Верного к остальным членам концессии. Верные, являвшиеся, собственно, местными управленцами трудившихся на планете туристических корпораций, конечно же, составляли коллективные петиции к императору, содружеству, меланжевой братве и всем шароебящимся по галактике группам сопротивления, но успевали также и переправлять всяческие презабавные депеши в цифровом, бумажном и прочем ненадежном виде через заготовленные еще во времена прошлого неудачного политического переворота подпространственные дырки. Использовали они для этого реквизированные у нас суда и собственные яхты и грузовики. То есть с закрытой весьма наглухо планеты улетали ежедневно около сорока кораблей разного водоизмещения. Единственная проблема заключалась в том, что улетали они пустыми. Людей с планеты члены Союза не выпускали. Корабли вели автопилоты разной степени сложности. Моя личная аккуратная и оборудованная всем, чем полагается, яхта, была, разумеется, реквизирована и возила депеши дальнему родственнику почившего Герцога прямиком на Аракис, благо контрабандный меланж на ней было где спрятать. Я рассчитывал на особенный кораблик нашего местного пахана. Благо, никакого специального космопорта у него не было. Управлял он своей пустынно-водонапорной империей прямо из нашего дендрита, а корабль его стоял метрах в ста под землей, в вырубленном в утолщении корневища ангаре, одна стена которого являлась устьем подпространственного тоннеля. Мы недорогие клиенты, и принимали нас без помпы, подвозя прямо в корень древнего дерева.

Тело дендрита от вершины до корней пронизано сетью ныне сухих сосудов, ставших по ходу развития дерева естественной вентиляционной сетью. По мере роста дендрита, высыхая, сосуды расширяются. В самых широких из них можно стоять в полный рост. Теоретически по выше упомянутой системе можно попасть в любую часть дерева, в частности, в террасные наплывы его основания, в одном из которых был вырезан подземный ангар и открыто невидимое из космоса подпространственное окно, через которое мы и попали в свое время на дендрит. Практически же обычный человек, оказавшийся в этом немыслимом деревянном лабиринте, лишенном даже намека на систематичность, блуждал бы по нему в тщетных попытках выбраться вплоть до голодной смерти. Однако это обычный человек, а мы были двумя профессиональными (один из нас даже легендарным) навигаторами. Лабиринт дендрита выглядел достаточно наивно рядом с привычным для нас бесконечным многомерным клубком паутины подпространственных переходов. Правда, у нас не было Глаза, но в лабиринте все равно смотреть особо не на что. Изнутри ангар не охранялся. Член Союза разумно рассудил, что, сколько охраннику не плати, он все равно будет не слишком дорог, а бионепроницаемая мембрана не осознает личных потребностей. Сосудистая же система дендрита вызывала у директората ту смесь брезгливости, ужаса и отвращения, которую испытывает накокаиненная принцесса к случайно отложенной ею на колени любимому кучке. Собственно, они и вели себя как вышеозначенная принцесса. То есть, старались не замечать огорчительного.

Яхта, на которой нас доставили на дендрит и на которой мы теперь собирались его покинуть, была уникальным и весьма недешевым суденышком. Построили ее для свадебного путешествия герцога Каладанского, и задумывалась она, как идеальное подпространственное гнездышко для двух влюбленных и сорока человек нужнейшей прислуги. Герцог Каладанский отличался некоторой брезгливостью к межзвездным путешествиям и домашней бухгалтерии, отчего вскоре после свадьбы кораблик оказался в руках того, кому от него и в самом деле была польза. Комнаты прислуги были переоборудованы в каюты первого класса, а из герцогской опочивальни сделали кабак, дорогой, как трансплантация семенников. Яхта имела две особенности. Одна из них делала наш гипотетический побег невозможным, вторая нейтрализовала воздействие первой. Первой был уникальный мозг-гхола тлейлаксианского производства, отождествлявший себя с кораблем и выполнявший одновременно функции навигатора, завхоза, кастеляна, стюарда, садовника и ответственного за все. За счет своего биологического происхождения мозг не попадал под киберзапрет и, по слухам, имел официальное имперское гражданство. Однако, являясь полноправной и высокоразвитой личностью, бедняга поддавался программированию с типового терминала кибернетических времен. С этого терминала его сначала перепрограммировали в метрдотеля, а с момента прихода к власти Союза – в шпиона и надзирателя. В задачу мозга теперь входило отслеживание потенциально прокравшихся на борт зайцев, и, судя по размеру цистерны, в которой мозг помещался, у нелегалов не оставалось никаких шансов.

Второй достопримечательностью яхты была гигантская для корабля такого масштаба оранжерея с плавательным бассейном в центре, многочисленной фауной и замкнутым экологическим циклом. Большинство из растений выделяли мощные афродизиаки, которые некогда должны были побуждать вельможную чету к производству наследника. В центральное озерцо впадали расходящиеся лучами ручьи-тропинки. Треугольные участки между тропинками поросли деревьями и кустами, под которыми прижилась травка, мягче которой невозможно придумать, однако покрытая волосками, также незаметно пускающими в голую, присевшую на них задницу афродизиак. Короче, каждый куст здесь просто требовал и умолял, чтобы под ним перепихнулись. На время бесчеловечного функционирования корабля оранжерея была настроена на экологически обусловленный климатический оптимум. Оказалось, что климат в ней напоминает по всем параметрам микроклимат, образующийся в пизде молодой пышнотелой лесбиянки, тихонько замершей в углу парилки женской бани. В общем, волею экологических божеств температура в оранжерее составляла 36,6º С. Именно из-за этого, ну, еще, конечно, из-за адской, ботанического происхождения влажной взвеси в воздухе, мы с Ридрой и сидели сейчас друг напротив друга под кустами, стараясь не двигаться и сходя с ума от жестокой, первобытной, заставляющей деревенеть мышцы похоти.


Часть 2

Проходили часы. Мы осоловело пялились друг на друга, взаимно истекая тошнотворно-сладкой похотливой слюной. Cо слепым тусклым треском сыплющегося бисера текла по дорожкам сада вода. Покрякивали, перетаптываясь в верхушках деревьев, мокрые пернатые. В глухой ватной толще водяной взвеси плоско стучали по листовым пластинам капли. Из-за сизого, дымящегося куста метрах в пяти правее вышел павлин. Это был очень большой, очень мокрый павлин с обвисшими перьями. Он брезгливо выдергивал ноги из теплой сырой травы, какое то время думал, держа на весу длинную когтистую лапу. Потом павлин резко встряхивал головой, словно выражал этим усталое презрение к окружающей ситуации, и, наконец, наступал, не глядя, туда, куда наступать ему, по всей видимости, крайне не хотелось. Медлительная, потешно осторожная птица на какое-то время отвлекла меня от мучительной похоти, и я был за это ей весьма благодарен. Я следил за тем, как павлин добрался до текучей дорожки, как он опустил желтую узловатую ногу в ручей, отдернул и вновь опустил, как сполз в воду его обвисший неопрятный хвост, и тут я услышал шаги птицы. Павлин ступал по ручью c тем же звуком и в том же ритме, как обычно это делает невысокая босая молодая женщина. От понимания этого мне вдруг стало щекотно в животе и безумно интересно. Помнится, я даже вытянул шею, прислушиваясь. Павлин сделал еще несколько “женских” шагов, и остановился посреди тропинки, а невидимая женщина пошла дальше.

У меня возникло такое чувство, словно окружающее резко поехало влево и вбок, унося с собой жару, влажность, духоту и похоть. Вдруг все вокруг стало прозрачным, отчетливым и прохладным, и я поежился. По всему телу моему побежали свежие электрические муравьи, а в груди тихим прохладным гобоем запела сладенькая тоска. Невидимая женщина прошла между мной и Ридрой. Я поглядел на Ридру и понял, что она видит и слышит то же самое, что и я. Я спросил ее лицом. Ридра показала одними глазами на текучую тропинку, и я еще раз убедился, что по теплому ручью никто не прогуливается, и даже следов от ступающей по воде невидимки не видно в полной воды тропинке. Тем временем невидимка свернула на кольцевую тропку, и теперь ее шаги были едва слышны. Потом они стихли вовсе. Я снова смотрел на делавшую мне большие глаза Ридру. Лицо ее говорило одновременно кучу самых разных вещей. Сейчас по ее лицу было понятно, что она слышала, как между мной и ней по залитой дорожке прошла женщина, что лично ее, Ридру, более всего расстраивает отсутствие на воде следов невидимых ног (кстати, меня, скорее, огорчило бы этих следов наличие), что все это полное дерьмо, однако лучше покамест и дальше, согласно первоначальному плану, сидеть неподвижно, списав странное событие на психотропное воздействие растворенной в воздухе дряни, что, в конце концов, невидимая дамочка могла прогуливаться и где-нибудь за кустами, а ее шаги отдаваться тут, в силу каких-нибудь особенных, сдобренных необычной влажностью акустических свойств оранжереи, что в этом случае в присутствии на корабле посторонней бабенки нет ничего инфернального, мы же, к примеру, тут есть, однако и ничего хорошего в наличии оной нет тоже, так как, если она и дальше будет лазить по оранжерее, то непременно нас выкупит, а как только нас выкупит она, тут же выкупит нас и бортовой компьютер, а, выкупив, сразу съест, или заставит толкать корабль вместо двигателя, или отправит по телеграфу в пожизненное заключение, да мало ли что может сделать с двумя голыми зайцами перепрограммированный в шпиона электронный стюард, обуреваемый комплексами исключительности и “грязного происхождения”. Надо будет как-нибудь проанализировать на досуге, какими именно частями своей плоской и по-азиатски статичной физиономии Ридра умудряется, не произнося ни звука, передавать собеседнику такое количество информации. Секунд тридцать я вникал в мимические сообщения от Ридры Вонг, стараясь выражать своим лицом исключительно полное согласие с ее весьма авторитетным мнением, и тут отчетливо и буднично за кустами грохотнула входная дверь оранжереи. Дверной грохоток cмял витальной своей безапелляционностью успевший отстояться вокруг нас бредовый мокрый и глюкоподобный мирок, и нам обоим стало совершенно ясно: на корабле есть кто-то еще.

Прошло еще около двадцати минут. Мы с Ридрой мимически обсудили ситуацию и, скорее всего, пришли к выводу, что надо сидеть под диваном и не палиться, пока не войдет кондуктор и не выведет нас обоих за ухо из салона. Похоть теперь мучила значительно меньше, но сохранять неподвижность стало трудней. Место похоти занимало томительное, тоскливое и в то же время по-зверушечьи любопытное и напуганное ожидание. Так вот, не прошло и двадцати минут, как до нас донеслись отдаленные, едва слышные голоса. Люди говорили за стенами оранжереи. Их было двое. Сначала женщина, по всей видимости, та, что невидимо прошла между нами, визгливо крикнула что-то вроде: “Отпусти мишку!”, – потом раздался резкий отдаленный звяк, словно упала алюминиевая кастрюля, и мужчина пробормотал что-то шмелиным баском. Слов было не разобрать, но, судя по интонации, он пытался приласкать свою капризную спутницу. Еще через десять минут голоса раздались с другой стороны. С той, где стекла оранжереи были ближе всего от нас. В этот раз мы услышали отчетливую любовную возню. Мужчина прижимал спутницу к характерно поскрипывающему стеклу оранжереи. Она, смеясь, шептала что-то неразборчивое, мужчина пыхтел, а потом раздался мягкий и низкий звяк. Видимо, он задел по стеклу коленом. “Так скучно!” – наконец отчетливо сказала женщина, и, судя по резкому звяку пуговиц о стекло и топоту босых ног, вырвалась из объятий и побежала. Последними в этой сессии донесшимися до нас словами женщины были: “Немедленно выпить!” – после чего таинственные любовники никак не проявляли себя около часа.

Я сидел, наблюдал за тем, как шевелится большой палец у Ридры на ступне, когда входная дверь в оранжерее грохотнула вновь. В этот раз пришельцы проявили себя с отчетливостью чрезмерной. Грохот двери. Несколько семенящих женских и пара стеснительных осторожных мужских шагов. “Пойдем... посмотри какая здесь... (хихиканье)... пизда”, – девушка тащила мужчину по дорожке в нашу сторону, голос у нее был высокий, с каким-то истерично-кокетливым, характерным для успешных молодящихся торгашек оттенком. Мне сразу представилась невысокая девица с крупными ягодицами, широкими рябыми плечами и конопатой грудью, плоским животом в пигментных пятнах и полукруглым напряженным пупком, широкими скулами, выпуклыми родинками и плоским, конопатым, с маленьким носом лицом. Пахнет от таких обычно бессмертником, молодой кобылой и вяленым окунем. “Садик… Очень милый…”, – ответил мужчина. Говорил он аккуратно, словно на публичном выступлении, акцентируя шипящие и вставляя в паузах эффектные вздохи, причмокивания и прочие шумовые вкусности. Голос у него был ровным и каким-то “белым”. “А где пизда?” – судя по шуму, мужчина картинно раздвинул ветви, видимо, желая найти в кустах упомянутую дамой вагину. “Везде!!! – крикнула женщина на весь дендрарий и одновременно тряхнула свисающие ветви, вызвав теплый плоский локальный дождь. – Мокро и жарко… (хихиканье) и пахнет так же… Пойдем”. Женщина потащила мужчину через заросли в нашу сторону. Мы замерли. Судя по звуку, парочка остановилась в двух метрах за моей спиной; женщина, скорее всего, нагнулась, опершись о крупный корень (это я понял по характерному кряхтению) и дернув задом так, что с ветвей вновь посыпались капли, сказала с нарочитой растяжкой чуть в нос: “Ну, давай! Теперь еби!”. Мужчина, должно быть, опустился на колени и в три рывка стянул с женщины трусы и юбку (о наличии юбки я догадался по характерному треску молнии). Какое-то время он сопел, видимо, уткнувшись носом между ее ягодиц, потом встал, задевая ветви, ввел в вагину головку члена, вытащил (я услышал характерный всхлип), потом резко ввел член на всю длину, женщина закряхтела и, по всей видимости, быстро, по-сучьи задвигала задницей вверх-вниз. Мужчина начал размашисто и быстро ебать подругу. Были слышны плоские мокрые удары его бедер о ягодицы.

Я сидел под мокрым душным кустом, а в полутора метрах за моей спиной интеллигентный красивый мужик ебал рябую вульгарную девицу. Я зажмурился, потянул носом и услышал смешанный запах их пота и ее вагины. “У нее молочница, – подумал я. – И голову она дня три не мыла, да и не подмывалась тоже”. Именно в этот момент ко мне закралось смутное подозрение. Но оно быстро улетучилось, не вербализовавшись. Я посмотрел на Ридру. Ридра закинула голову и закрыла глаза. Она раздувала ноздри, ловя запах совокупляющейся парочки, прислушивалась к их пыхтению и фальшивым подвываниям вульгарной и непромытой барышни и совершенно беззвучно, одним указательным пальцем правой руки, практически не шевеля кистью, мастурбировала. “Ладно, – подумал я. – Не буду занудой”. Я осторожно потянулся к головке своего члена. Стоило мне к ней прикоснуться, как я кончил. Длинный мутный плевок спермы перелетел через дорожку, ручеек и шлепнулся на крупный кожистый лист над плечом Ридры. Ридра, зажмурившись, мастурбировала, не замечая, как на плечо ее, на ключицу, на сосок стекает с большого мокрого листа моя сперма. Пока мы таким образом забавлялись, ввергнувшие нас в искушение звуки стихли. Каким образом парочка завершила свои утехи и куда делась потом, я не ведал. Пропустил подробности, увлекшись своими переживаниями. Когда Ридра кончила, и мы снова поглядели друг на друга, между нами вдруг повисла какая-то юная, стыдная, счастливая свежесть. Подобным образом я чувствовал себя в тринадцать лет, лежа в высокой приречной траве с детским приятелем после первой взаимной мастурбации. Было счастливо, тепло, стыдно вспоминать о содеянном, и в то же время впереди открывались какие-то щекочущие дали и туманящие разум перспективы, и дыхание перехватывало, и птицы начинали петь, словно во сне, от мысли: “А что, если ртом…”. В общем, лежать в траве возле речки с первым почти что любовником было странно, свежо и интересно. Вот и сидеть с Ридрой под кустом в оранжерее чужого корабля, только что подрочив на секс какой-то загадочной, невесть откуда взявшейся пары, мне вдруг стало странно и любопытно. И я был уверен, что Ридре странно и любопытно тоже.

В этот раз пара пропала часа на полтора. Мне удалось уснуть сидя, и проснулся я оттого, что потерял равновесие и стал заваливаться на спину. Упасть я не упал, но чуть было не нашумел. Я проснулся, поводил глазами и, вопреки конспирации, вытер вспотевшее лицо. Кстати, с появлением незнакомцев мы вдруг отчего-то расслабились, стали больше двигаться, и вообще позабыли о технике безопасности, хотя, конечно, будь мы настоящими скаутами, мы бы, наоборот, затаились. Так вот, был я в состоянии полусонном, ощущал внутри себя бархатный уют, возникающий, как правило, по утрам на малолюдных вокзалах, когда еще роса и все вокруг чужое, и ты потягиваешься и находишь глазами в большом пустом туманном помещении рюкзак, бутылку, соратника по пьянству и блядству и, наконец, захолустный, как правило, южный рассветный неисследованный город за огромным пыльным стеклом. И вот всегда такое сопящее уютное счастье в этот самый момент прорезает первый прямой острый луч вылезшего из-за горы солнца, и вместе с этим лучом открывают стеклянную дверь и входят какие-то молодожены, всегда аккуратные, болезненно цивильные, в неуместных в такую рань черных очках и со странными в этом захолустье фирменными туристическими сумками на колесиках. И сразу начинаешь суетиться, оправлять на себе немногочисленное шмотье, будить попутчика, короче, ты вдруг cам начинаешь нервозно топтать и разрушать сладкий бивуачный уют, которым за секунду до того так сладко и томительно дорожил.

В общем, я только-только разлепил мокрые веки и еще не до самого конца врубился, в какой оригинальной ситуации переживаю пробуждение, когда снова с грохотком отворилась дверь оранжереи, впустив наших забавных попутчиков. Девушка сделала несколько шагов по дорожке, загребая босыми ногами воду. Мужчина остался в дверях, отчего по оранжерее прошел сквознячок, осыпав меня и Ридру брызгами и обдав cмешанным запахом хорошего вина и невыдержанной семуты. “Гламурные бляди, – подумал я. – В семуте не петрят”. “А я говорю, боишься!”, – визгливо и пьяновато крикнула девушка. “Послушай, успокойся, пожалуйста”, – журчал в дверях ее спутник. “А я спокойна! – по тону девицы было заметно, что она уже давно и настойчиво треплет нервы своему хахалю, вызывая его на пьяный скандал, – Я спокойна, это ты боишься”. Девица захихикала, пошатнулась и ухватилась за низкую ветку, окатив себя теплым дождем. Мужчина все же прошел в оранжерею и дал двери захлопнуться. По всей видимости, он решил от греха поддерживать товарку, чтоб та не завалилась в лужу. “Ты боишься, а я нет”, – продолжала настаивать на своем пьяная барышня. “Ну, скажи, чего я могу бояться?” – увещевал ее мужчина. “Ты боишься тех, кто здесь спрятался”, – завизжала она и подпрыгнула, скорее всего с намереньем обрызгать любовника. “Ну, что ты глупости говоришь. Нет тут никого”, – отвечал мужчина слегка сдавленным голосом. Заметно было, что ему не слишком легко дается удерживать девицу в вертикальном положении. “Это ты глупый! Глупый трус! – отвечала девица, – Я тебе говорю, здесь кто-то есть!”. “Кто здесь может быть, откуда?” – мужчина тяжело топтался, очевидно, высматривая скамейку или еще какую подпорку для веселой девы. “Я не знаю, откуда они, – тянула девица с пьяным прононсом, – И кто они… я не знаю… Но их двое… Мужик и баба… И они голые! И они слышали, как мы… – девица захихикала, – …oни слышали, как мы тут трахались. И дрочили, небось, втихомолку, – снова пьяное хихиканье, – Эй, вы! Вы на нас дрочили?!” – заорала дева на весь сад. “Ну, успокойся, чего ты кричишь”, – cудя по голосу парня, вся эта котовасия уже крепко его достала. “А чего ты стесняешься? – протяжно возразила женщина, – Вот скажи мне, если здесь никого нет, то чего ты стесняешься? Просто ты сам все знаешь, – перешла она на патетический шепот, – Ты знаешь, что они тут есть. Слушай, а давай их позовем. Выпьем вместе и все потрахаемся потом… вместе… по-честному”. “Слушай! – раздраженно, но без истерики возразил мужик, – Я устал и пошел спать, а ты тут можешь орать или трахаться с кем тебе заблагорассудится”. “Ах, так! – девахе окончательно попал под юбку репей, и она ломанулась, сотрясая чащу и вопя, – Эй, вы! Вылезайте! Мы хотим с вами потрахаться! У нас есть бухло! У нас очень хорошее бухло! Мы красивые! Вылезайте сейчас же! Я вас все равно найду! Найду и выебу!”

Тут меня кто-то потрогал за плечо. Я обернулся. Рядом в полный рост стояла Ридра. “Пойдем, – сказала она мне, – Нас ебаться зовут”. “Ну, пойдем, – ответил я с мрачной ухмылкой, – А то ведь все равно найдет. И выебет…”

Мы сидели с Ридрой вдвоем в купальных халатах на широком мягком кожаном диване и угощались каким-то белым вином. Судя по аромату, бокальчик, который я держал в руках, стоил столько же, сколько конфискованный у меня звездолет. Перед нами на самодвижущейся тележке стоял круглый радужный аквариум объемного монитора, в котором плавала большая и зубастая улыбка, по виду которой я заключил, что в отрочестве искусственному мозгу этого корабля папа читал на сон грядущий “Алису в Стране Чудес”. “Собственно, странно было бы, если б я не заметил сотню с лишним килограммов неучтенного веса, – сказала улыбка и осклабилась еще пуще, – Плюс расход кислорода, плюс секреция, я ж всю оранжерею до молекулы просчитываю… Кстати, как вам садик?”. “Сад великолепный, – ответила Ридра, – А эти двое?... Почему тебе… вам…”. “Давайте уж на ты… И выпили… И голыми я вас уже видел, – перебил корабельный мозг, – А эти двое… Ну, как-то же вас надо было выманить из сада, не слишком перепугав. И потом… Знаете, мне вообще-то тут одному не слишком забавно. Будучи стюардом, я много смотрел на людей и моделировал характеры. Это необходимо, чтобы угождать и не быть навязчивым. Для меня это, видимо, форма творчества, что ли… И потом… это сложно вам объяснить… Извините, но вы все же люди… мне было беспокойно. Это достаточно неприятно – чувствовать вес людей, полностью анализировать их метаболизм и не слышать голосов, не чувствовать движений… В общем, я создал недостающее на основе анализа вашего веса, химического состава газов, жидкостей и прочих параметров”. “Ну, спасибо тебе, родной”, – обиженно хмыкнула Ридра. “Извините великодушно, госпожа Вонг, – улыбка в стеклянном шаре приняла вид смущенный и извиняющийся. – Теперь я вижу, что сильно ошибся в отношении вас. Я сгенерировал не просто скверный портрет… Это даже не шарж… Это черт его знает что такое… Вы очень глубокая, интеллигентная женщина… Но многое ли можно понять по выделениям?”. Вдруг, откуда-то справа раздался голос той самой, по нынешним сведениям виртуальной разбитной пьяной девы: “Слушай, Лето, что за херь, они тут есть, говорят чего-то, почему я их не вижу? Блядь, я вообще больше ничего не вижу… Это все твоя блядская семута. Я ослепла! Щас получишь, сука!” “Cпокойней, дорогая! Я просто свет выключил, – ответила чеширская улыбка и, обращаясь уже к нам, добавила. – Я, к сожалению, не цифровая машина, они запрещены, а биологическая память гибнет постепенно. Эти клетки перестанут существовать где-то через час”. “То есть эти люди сейчас умирают?”, – Ридра была сильно обижена и не собиралась cдавать позиций. “Нуууу… – ответил мозг, и улыбка на столе стала похожа по форме на губы Будды Амидо. – Они не совсем люди. У них нет представления о смерти, поэтому их угасание происходит, если так можно выразиться, естественным путем, как у колонии бактерий, например. Кроме того, как мне представляется… То есть, насколько я изучил человеческие потребности… ценности… не знаю, как это точно назвать… В общем, жизнь их была, пусть и не продолжительной, но цельной, яркой и наполненной”. “Так, – сказал я совершенно автоматически и тут же расценил это свое “так” как какое-то очень необычное, почти инфернальное хамство, однако сейчас же устыдился своего мракобесия и постарался спросить прямо и в лоб, без, что называется, обиняков. – А нас, вот меня и Ридру, куда ты собираешься… ну, как бы это помягче… определить?”. “А, собственно, куда вам надо?”, – спросил мозг. “Нам, собственно, много куда, – ответил я. – Но у тебя же работа, задание”. Мозг выдержал несерьезную паузу: “Да какое там задание… И вы не представляете, как мне осточертела вся эта курортная братва! И, кроме того, за двести лет разрешения сложнейших симпатических конфликтов, я полагаю, что все же заработал право на личную симпатию. Знаете, мне вас хочется… ну, не знаю… как-то утешить, что ли”. “Блин, – ответил я, – не знаю, как тебя по батюшке…”. “Лето”, – ответил мозг. “Так вот, Лето, – то ли винчишко оказалось хорошим на удивление, то ли меня несло, как летчика второй, земной, мировой после первого стакана татарского кумыса, – а в чем нас нужно утешать? Вроде как мы космически счастливая пара”. “Вы недавно потеряли третьего”, – ответил Лето. “Иди-ка пописай, любимый, – встряла Ридра с мерзейшей интонацией. – А мы тут чуть-чуть по-девчачьи потрепемся”. Мне и в самом деле уже болезненно хотелось ссать, и я пошел в ближайший сортир, имевший такие же размеры, как кают-компания на моем, навсегда, теперь уж точно, ушедшем в прошлое корабле. И, знаете, я не удержался. Понятия не имею почему. Возможно, я так воспитан. Мне с детства объясняли, что ни в коем случае нельзя до конца доверять машине, как бы человечна она не была; я встал на унитаз и тонким маркером написал в самом незаметном уголке керамического потолка: “Здесь был космолетчик Горбовский”.

Конец.



следующая Наташа РОМАНОВА. Стихи
оглавление
предыдущая 1





blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney