ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 30 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


Гунтис БЕРЕЛИС. Комментарий как жанр прозы





Ломография Дмитрия Сумарокова.




В прозе последних десятилетий отмечен специфический процесс: внутрилитературные жанры, а именно — критика и теория литературы — стремятся стать художественными произведениями per se. Рецензия или ее имитация тяготеет сделаться рассказом, биография несуществующей личности или даже вполне академическое сочинение хотят превратиться в роман. Сюжет подобных историй уже не связан с поведением персонажа, с его перемещениями во времени и пространстве, но держится на движении мысли в интеллектуальной вселенной. То же и с комментариями. Встречаются романы, который открывает или заключает некий текст, написанный вымышленной (но вполне достоверной) персоной. Иногда, если повествование велось от первого лица, его дополняют комментарии других лиц; прозаический текст могут сопровождать псевдонаучные комментарии; к роману могут быть приложены несколько разных окончаний и т.п. Как правило, комментарий поясняет и углубляет восприятие, связывая текст с действительностью, но комментарий в качестве прозаического жанра доводит движение мысли до абсурда и вводит в бесконечные тупики: комментировать можно только реальный объект, у которого есть своя история, а в таком варианте реальный объект чаще всего отсутствует вовсе или же создается одновременно с комментарием, отчего комментарий и становится причиной возникновения этого объекта в читательском сознании. К сожалению, обширный поток интеллектуальной прозы Латвию до сих пор обходит, в этой связи роман Эгилса Буртниеса (Egils Burtnies), — если его можно записать в романы, — полностью вырван из своего контекста и, скорее всего, раздосадует нашего вскормленного на романтической прозе читателя своим контрастом между динамикой первой части, написанной почти в духе приключенческого романа, и иной раз скучноватыми комментариями, которые занимают почти три четверти всего объема книги.

Действие романа «Комментарий» (если тут вообще можно говорить о действии в принятом смысле) происходит в Латвии, точнее — на территории, впоследствии получившей это название. Автор уже не впервые обращается к латвийской истории — в романе «Читательница» использованы факты из истории Курляндского герцогства, в «Обманке» действие происходит в Ливонии. Впрочем, в «Комментарии» о месте действия сообщают лишь упомянутая пару раз Рига и некоторые латвийские топонимы; время действия — совершенно расплывчатое; по правде, это фальсифицированное Средневековье, которое составляют наши банальные представления о рыцарях и прекрасных дамах, монастырях и замках, мечах и накидках, каретах и балдахинах.

С самого же начала первой части кажется, будто мы имеем дело с четко сконструированным и, в известной степени, самодовлеющим историческим романом, обладающим всеми надлежащими признаками: многократным, но все же не истасканным сюжетом, где не обошлось и без детективных элементов; отголосками великих битв, поземными ходами, монахами, каббалистическими тайнами и т.п. Местами роман напоминает стилизацию под древние хроники (в одном из интервью Эгилс Буртниес признался, что по ходу дела использовал «Ливонские хроники» Бальтазара Русова), местами — усредненный «готический роман». Следует отметить мастерство стилизации автора: роман от хроники отличается тем, что ему — как литературному труду — присуща замкнутая структура, у каждого эпизода там своя функция, необходимая для существования целого; хроника же лишь регистрирует события, не ставя себе целью обнаружить их единый генезис, отчего в ней могут одновременно развиваться различные сюжетные линии — и все они могут оборваться; могут присутствовать совершенно бессмысленные и лишние эпизоды. «Хронике» Эгилса Буртниеса также присуща аналогичная «открытая» структура — в ней заметны неразвитые наброски сюжетов (роман можно рассматривать и просто как энциклопедию сюжетов исторической прозы), множество мелькающих персонажей, которые «обманывают» читательские ожидания, не отвечая его надеждам, что «вот сейчас, сейчас будет драчка» или «она влюбится в него» и так далее, композиция также хаотична. Историк непременно обнаружит в тексте изрядное количество осознанных анахронизмов, которые иной раз вызывают комический эффект — в особенности это касается третьей части, где за одним столом сидят люди из разных столетий, каждый говорит о своем, но странным образом все их высказывания создают связный текст — вот только выводы из него каждый делает свои, из чего впоследствии и возникнут недоразумения в духе Гофмана.

Действительный же сюжет «Комментария», как то: движение мысли — начнется только во второй части романа, где объединены почти три десятка послесловий различного размера, записок, объявлений, комментариев. В сумме возникает фантастический хаос — комментарии часто комментируют друг на друга, ссылаются один на другой, иногда совершенно противоречиво: это игра с хроникой и вокруг хроники по непрерывно меняющимся правилам. Весьма условно их можно поделить на несколько групп.

Во-первых, это комментарии, где события, описанные в хронике, рассматриваются как реальные или же осознано противопоставляются реальным историческим событиям. Их авторы анализируют текст с целью расшифровки того, «как все было на самом деле». Здесь, без сомнения, в центре находится повествование об убийстве Готфрида — обыгрывается и продолжается детективная линия хроник, и правила тут те же, какие полагаются детективной прозе: надо найти истинного виновника. Например, один из вымышленных авторов комментариев рассматривает вариант, в котором по ходу времени, после многократных переписываний, начало хроники случайно подклеилось к ее концу или, точнее, заключительный фрагмент текста оказался уместен как в начале, так и в конце. Подобная нетривиальная вариативность структуры текста весьма распространена в интеллектуальной прозе, но в данном случае важно, что таким образом возникает рациональное объяснение различным «визионерским» или мистическим эпизодам: если в нынешнем варианте хроники появление умершей Анны в келье Медарда в момент, когда тот занят вызыванием духов, представляется средневековым чернокнижием автора хроники Иоахима Билленштейна, то после перестановки первой части, где Анна умирает, в конец хроники обнаруживается, что весь роман Анна жива и у нее нет ни малейшей связи с потусторонними силами; более того — становится ясно, что убийцей Готфрида является не Готард, но — как уж положено в детективе — самый неприметный из персонажей романа, тихий и непритязательный монах Менрод, который (дабы скрыть улики) в конце отравляет и Анну. Так что «истина» вроде бы увидела свет. Но вспомним, что в отношении романа Эгилса Буртниеса слова «истинный», «настоящий», «достоверный» и «правильный» никак не применимы, поскольку в этом труде нет ничего такого «истинного», что оказалось бы «правдивее» другого — в конце концов все оказывается столь невероятным, что возникают сомнения уже и в том, можно ли верить в существование самого романа. Но и этот комментарий опровергается другим, автор которого методично доказывает, что Готфрида убил сам Иоахим Билленштейн, который и сочинил хронику, чтобы заверить своих потомков, что в их роду нет падшего убийцы. А если здесь добавить и предположения, что Готфрид совершил самоубийство, что его убила Анна, что виновником является какой-то перепившийся вояка, то возникает вывод, что Эгилс Буртниес полностью деформировал традиционную структуру детектива: потенциальными убийцами оказываются практически все персонажи, живущие в романе, а сам вопрос «кто виноват?» останется без ответа.

Вторая группа комментариев включает в себя «интерпретации» хроники, авторы которых приспосабливают ее к той или иной заготовленной теории. Здесь также властвует лейтмотив: бесконечное множество вариантов, ни один из которых не является «истинным». Парадоксально, что смысловые параллели не обнаруживаются в послесловиях, которые сочинили апологеты марксизма и психоанализа: оба равно догматичные и застывшие. Вызывающе наивной выглядит теоретизация марксистско-ориентированного критика на тему классовой ненависти, производительных сил и классовой же борьбы. Обнаруживается, что убийство было «субъективно трансформированным результатом объективных социальных процессов»; крестьянский уроженец Готард выражает «стихийный, неосознанный протест против класса угнетателей», — их в данном случае воплощает собой Готфрид. Психоаналитик столь же тупо ограничен, как и марксист, разница лишь в терминологии — фрейдист громоздит кучу фаллосов и заполняет свой message такими понятиями, как сублимация, вытеснение, подсознание, либидо и т.п.; видение Медарда объясняется через сексуальные ассоциации, в свою очередь ненависть Готарда к Готфриду выводится из вины отца Готарда (который, к слову, в романе остался неизвестным).

Следующий круг комментариев образуют фрагментарные биографические сведения о личности гениального мистификатора Марцеллиуса. И здесь однообразия не сыскать: в одном месте утверждается, что Марцеллиус — реальный персонаж, он подделывал старинные рукописи, которыми через знакомых наводнял библиотеки и архивы, а так же подделывал записи в старых церковных книгах — затем, чтобы «реальный исторический пейзаж заменить выдуманным, чтобы доказать, что даже он, средний исследователь, может повлиять на ход истории». В другом месте выдвинута и обоснована гипотеза, согласно которой мистификатора Марцеллиуса выдумал еще какой-то мистификатор, имя которого до наших дней не дошло.

Наконец, завершающую группу комментариев составляют послесловия, написанные самим автором, где тот сообщает о том, как писался «Комментарий», — тут можно обнаружить как минимум пять версий; в некоторых из них Иоахим Билленштейн, Марцеллиус, Готард и Готфрид являются реально существовавшими в свое время личностями, в других случаях Эгилс Буртниес рассказывает вовсе не о «Комментарии», а о совсем другом тексте, который лишь отдаленно похож на данный труд. Точку всему ставит признание автора, но и оно может быть ложным — в том, что сначала он сочинил комментарии и лишь затем прицепил к ним хронику, которая, таким образом, оказывается комментарием к комментариям, хотя — как утверждает автор, снова заостряя противоречия, — «если все тщательно обдумать, то возникает вывод, что хронику Иоахима Билленштейна сочинил не он сам (но пусть мне попробуют доказать, что когда-либо и где-либо не жил хотя бы один Иоахим Билленштейн!), не загадочный Эгилс Буртниес (то, что написано про меня, куда более реально, чем я сам), — сама хроника, точнее сказать, вероятность ее написания существовала от начала времен, и мне просто была предоставлена честь извлечь ее из небытия. Признаюсь, в начале я хотел, чтобы Готфрид убил Готарда — это было бы более достоверно, но мимолетный каприз заставил меня поступить наоборот; поэтому, уважаемый читатель, знай — то, что ты читаешь, неправда; в действительности же все будет так, как ты себе это представишь, прочитав эту книгу».

К слову, неизвестно и то, существует ли в действительности сам Эгилс Буртниес, тем более — учитывая то, что из его фамилии словно бы демонстративно выброшена буква «к»: если бы она вернулась на свое место, то получилась бы нормально звучащая латышская фамилия Буртниекс (Burtnieks), вот только в переводе она означает «кудесник». Разумеется, автор может утверждать, что эту букву пропустил какой-нибудь писарь еще баронских времен, и тем самым, реальность фамилии только возрастет, но в какой мере этот факт доказывает само существование автора?

Формируется странный хаотичный мир, в котором нет ничего из того, что сказано, но нет и того, что можно себе вообразить: все туманно и загадочно, все дрожит и ежесекундно меняется. Любой текст, пусть даже самый достоверный, является генератором других текстов — и ни у одного из этих текстов нет ни малейшей связи с понятием «правда»: просто потому, что записанное слово абсолютно лживо, так что не зря утверждал автор одного из комментариев: «Больше всего я люблю тишину или ее проекцию на плоскость: белый лист бумаги. Знаю, они меня не обманут».


27.06.07

Перевод Андрея Левкина.




следующая Григорий ЗЛОТИН. Кюне и Лаубе.
Курляндские фрагменты

оглавление
предыдущая Ника СКАНДИАКА. [автопортрет о природе с названием]






blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney