ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 30 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


Андрей ЛЕВКИН. Мол.
Глава из романа «Марпл»






Фоторассказ «Дырка из Венеции в Египет». Мобилография Андрея Левкина.





Мол был как мол, как его описать тем, кто не видел, как выглядят молы. Точнее, их тут два: по обе стороны устья Даугавы, оба уходят в море примерно на полкилометра. Этот, болдерайский, в сторону Юрмалы, был шириной метров пять, раньше тут шла ровная дорога до самого маяка на его оконечности. В войну его зачем-то бомбили, дорога существовать перестала, но валуны-то остались. Валуны, а также многочисленные треугольные бетонные блоки, этакие четырехногие. Другие, произвольные камни, плиты и куски бетона. Иногда на камнях были надписи — где краской с последнего выпускного вечера местной школы (на русском — в Болдерае жили в основном русские), а где и выбиты в камне — 1937 год, например. Края мола обросли водорослями, те, конечно же, колыхались в такт воде, то расходясь гибким веером, то веером же складываясь обратно. Водоросли были темно-зелеными, берег — белым, море и небо серыми, вода внизу, возле мола, — темной. Оконечность мола немного нависала над поверхностью воды, тут стоял небольшой автоматический маяк. Со всех сторон была вода, ну и ветер поверх.

Человек здесь находился уже совершенно в море — берег виделся едва-едва, а море — со всех сторон. Кроме этой узкой каменной дороги, повсюду вода. Город остался вдалеке, виднелись лишь портовые краны. До Болдераи из центра ехать минут двадцать-тридцать, сначала по Задвинью, потом — мимо бывшего аэродрома, полями вдоль небольшой речки и железной дороги Рига—Болдерая. Марплу сюда просто захотелось. Потому что это же хорошее место, где можно посидеть среди моря в полукилометре от берега и выпить вина: где еще такое бывает? Разве что на втором, симметричном молу, но туда добираться дольше. Сидеть следовало не очень долго, потому что ветер тут совсем уже морской, пусть даже и лето. Но чем Рига хороша — тут приличное мерло продается в емкостях по 250, а также по 350, вдобавок — с завинчивающейся крышкой. У Марпла была на 350.

Ход его мыслей был ленивым, отчасти они касались отбытия Q. и развивались вдоль темы отличия российских русских от русских балтийских. Разница-то была ощутима даже в советские времена. Балтийские, что ли, болтались в какой-то промежуточной зоне между тем и этим: между данной территорией и условной метрополией. Даже при самом горячем желании (редком) соответствовать российским, из этого ничего получалось — вписаться-то было возможно, но только без всякого удовольствия. К тому же приходилось вести себя не очень искренне. Вообще, чем тогда те же европейцы отличаются от русских? Возможно, эту глобальную задачу решить проще, нежели локальную. Язык, вот что, — осознал Марпл, глядя в морскую даль. В евроязыках обычно есть перфект, а в русском — нет. В этом все дело.

Если, потому что, есть перфект, то за прошлое можно не волноваться, оно оформится по факту. Есть же разница: I've seen Documenta или «Я был на Документе»? В смысле, в Касселе. Был, и что? Что дальше-то, раз уж об этом заговорил? К чему, собственно, это сообщается? По этой причине непременно требуется оформить факт нахождения где-либо каким-то результатом, итогом: был — пришел к такому-то выводу. Там так-то и так-то. А в перфекте просто: «I've видел», вот и все. Факт оформлен, содержит свой смысл в самом себе. Все, что там было, ты имеешь и сейчас, благодаря вспомогательному глаголу. Вроде бы ты отчужден от этого прошлого, но оно рядом, сохраняясь при этом на расстоянии одной фразы. Скажешь еще раз I've seen, и факт будет извлечен из нужного ящичка, он в мозгу под рукой.

Откуда и социальные последствия. В русском перфекта нет, тогда события надо оформлять выводом и моралью, иначе оно останется расплывчатым. Вот видели в том же Касселе работу такого-то, и что? Придется вести речь к чему-то конкретному. Например — это тот самый, который недавно ушел на Сотбисе за столько-то. И ведь даже имитация перфекта через «я сделал это» — фикция. Тут за совершённым не опускается шлагбаум из служебных слов. Кусок времени не отрезается этим шлагбаумом. Нет грамматической отбивки факта обладания, который остановит процесс и отпустит его на волю, позволив ему быть самостоятельно и не прилипать. Вот и приходится спрашивать самого себя о том, что, собственно, такого ты сделал? От сделанного уже тянется связь к тому, кто это говорит сейчас: как истончающаяся — по мере удаления — жевательная резинка из его рта — прилипшая к предмету речи на другом конце. Да и вообще, сделал ли ты что-то, если возникают эти постоянные вопросы? От сделанного не отделаешься, а если эта жвачка порвется, тогда будто и вообще ничего не было.

А пока она не оборвалась, все длится и тянется. Приходится заполнять дыру в грамматике, чтобы застопорить постоянное трение о прошлое: вот — результат. Теперь прошлое перешло в него, произведя мнение. Придется жить именно с ним, мнением. Но немцы, которые в большом количестве были на той же «Документе», они как? Они haben эту «Документу» gesehen, они ее видели, и этот гезеен у них во владении: спокойное умиротворение, не требующее оценочного итога. «Хабен» оформил им во владение кусок времени со всем его содержанием, а не как частный результат. Там, например, была комната-объект: просто комната, в которой был чрезмерно интенсивный розово-оранжевый свет: как его еще воспринимать и какой смысл из этой комнаты вынести?

Им не приходило в голову искать что-то конкретное для себя: вряд ли все это имело отношение лично к ним, но им было интересно, потому что там они толпились и разглядывали стены. Какое отношение к ним лично может иметь комната, заваленная жестким розовым цветом? Но они в ней побывали, так что, получается, уже имеет, не требуя осмысления этого факта. Просто в тот момент люди стояли в комнате, в которой нет ничего, кроме розового цвета, и, конечно, это были немного другие люди, потому что обычно они в таких комнатах не находятся. Им дали побыть другими в этих художественных обстоятельствах. Но их социальные тушки вовсе не желали получить конкретный результат этого действия. В воздухе совершенно не висел вопрос «что именно хотел сказать нам художник своим произведением?» Их устраивал личный вариант habe gesehen, и что тут было делать другим органам чувств? В Касселе, например, не было даже окружающих выставку аттракционов. В окрестностях «Документы» кормили только в одном месте — на лугу-поляне возле Aue-Pavillon: колбаса, чай-кофе. По минимуму для проголодавшихся, а не как параллельное потребительское мероприятие. Причем, туда же далеко ехать, в Кассель. Не в самом удобном месте город, да и сколько его, этого города, а народу — толпы. Значит, получение данного зрения оправдывало неудобства путешествия и толчеи.

А в русском языке без перфекта ничто не кончается: даже то, что реально закончилось. Что за путешествия, и какие личные перемены возможны в таких обстоятельствах? Единственное — хронологическое путешествие, от которого никуда не денешься, так уж язык подстроил. Да, и в этом тоже проблема: а как повзрослеть человеку, знающему только русский язык, у него же никогда ничего не бывает в закончившемся прошлом?

Ничто не отрезается, нет: издали все тянется да тянется вермишель, истончаясь, не рвется, только наматывается на тушку, решившую осмыслить свое прошлое, а оно все длится и длится. Вот и Q. бормотал про какую-то непрерывность, совершенно тут непонятную. В данном месте не длилось ничего, здесь был край суши, со всех сторон и даже сзади на полкилометра занятый морем. Мол не производил никаких дополнительных мыслей на эту тему, он просто тут был, приглаживая волны и содержа небольшой маяк.

Итак, именно по этой территории проходила мягкая граница. Здесь перфект начинался в латышском языке, но и его отсутствие еще функционировало в русском. Граница распространения перфекта проходила через мозг Марпла и даже через его рот — как и через всех тут живущих. Вот это и была та граница, о которой думал в поезде Q. Остальные — ерунда.

Значит, главное отличие здешних русских от российских состояло именно в том, что они-то перфектом обладали. Что имело свои социальные и этнические последствия: они выходили из-под юрисдикции русской государственной речи и постоянно происходящего прошлого. Они были другой версией. Наличие второго обиходного языка с его отличиями влияло на исходный лингвистический мозг, отчего менялась и окружающая действительность. Здесь перфект имелся, от его наличия не отстраниться, даже если говоришь только на русском. Вот потому-то тыщу раз виденные перекрестки здесь в голове не слипаются, и все истории существуют раздельно.

Но если все отслаивалось и помещалось куда-то подальше от эмоционального переживания, что оставалось для постоянного употребления? Похоже, поэтому Марпл и задался странностями и омниями. Странности пока оставим, а любая созревшая омния на лету сэйвилась деусом, и за ее судьбу можно было уже не беспокоиться. Странности же можно рассматривать как недозревшие омнии: фактически стоящие в очереди на консервирование этим самым перфектом. Так что ура, у Марпла все сошлось, но это был нехороший итог: что ж такое, вся эта история была им затеяна лишь ради самосохранения? Сохраниться, как-то засэйвиться, прислонившись к заведомо консервируемым структурам? Но он же имел в виду вовсе не это? Что тогда он имел в виду? И почему, собственно, он не думал о том, чтобы засэйвиться, ведь это естественное желание каждого мыслящего существа?

Упс, но как эта проблема могла возникнуть у не существующего в физическом виде Марпла? Как он мог думать и рассуждать о таком варианте? Конечно, это тут был уже не Марпл, а тот человек, который еще секунду назад был Марплом, но — сбился и стал всего-то самим собой. Но, значит, тут происходят и такие вещи, сохраняться от воздействия которых не надо, потому что это хорошие вещи. Иногда и человеком можно побыть. К тому же все равно непонятно, на каком уровне надо сэйвиться в каких случаях, и не получится ли так, что при выполнении этой панической процедуры не сотрется сам повод к испугу, а он-то и был рычажком следующего переключения?



следующая Студия моностиха
оглавление
предыдущая Григорий ЗЛОТИН. Кюне и Лаубе.
Курляндские фрагменты






blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney