ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 39 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


УБИТЬ ДРАКОНА (как не писать стихи)


* * *

Это подборка стихов, предваряемая чем-то эссе-подобным. Подборка составлена так, чтобы не включать в неё, во-первых, стихи, вошедшие в мою книжку «Ритуальные числа», вышедшую в 2008 году в издательстве «Art House Media», а, во-вторых, хокку. За несколькими исключениями в подборке оказались стихи, написанные уже в этом веке.


Меня как-то спросили:
– А Вы можете не писать стихи?

И я ответил:
– Конечно, могу. И каждый это может. Другое дело, что кому-то это удаётся легко, а кому-то – с большим трудом. Но есть масса способов.

Например, можно смотреть телевизор. Вы садитесь в кресло, берёте в руки пульт и нажимаете кнопки. От цветного калейдоскопа на экране и какофонии звуков в динамиках желание рифмовать сразу пропадает. Правда, у других, наоборот, от всего этого в мозгу что-то завихряется, и слова так и выскакивают наружу. Тогда можно пить водку. Выпил водки – и никаких стихов не надо. Правда, другие как раз в опьянении находят вдохновение и тут же сочиняют поэтические циклы, которые так и озаглавливают – "За вином". Тогда можно попробовать секс. Некоторые считают, что это лекарство – от всех болезней. Правда, другие так возбуждаются, что начинают строчить сонеты "К прекрасной даме". Можно попробовать заниматься детьми: с маленькими – играть, постарше – учить. Вы раздражаетесь, и вам уже не до стихов. Правда, некоторые становятся от этого детскими поэтами. Ещё бывает полезно заняться хозяйственными делами: вымыть посуду, подмести пол, протереть пыль с полок, сбросить бумаги со стола и вынести помойное ведро. Хотя для других подобные приготовления оказываются прелюдией к творчеству: когда вокруг ни пылинки от внешнего мира, они приходят в возвышенное состояние, и их уже не остановить. Одни перестают писать стихи, когда оказываются на природе, – видимо, от переизбытка кислорода. Другим, наоборот, стоит увидеть берёзку или речку, как они тут же пишут об этом стихотворение, – таким лучше жить в городе.
По этому поводу у меня есть вот такое стихотворение:

На берегу Оки
в камнях известняка
шумели родники
с холодною водою.
И чтоб наверняка
затронуть за живое:
старинной ивы ствол,
и мостик, и скамья.
И солнце шло за холм.
И сумерки тихи.
Уже скучаю я.
Уже пишу стихи.

В общем, здесь нужен индивидуальный подход. Поэтическая болезнь только по внешним симптомам у всех одинаковая, а причины могут быть самые разные: несбалансированное питание, вредные привычки, переутомление, стрессы, детские травмы. Кому-то в детстве дали конфетку за случайную поэтическую строчку, и он полюбил сладкое. Кого-то, наоборот, обругали за то же самое, и он хочет доказать. Стихи пишут от радости или от горя – как здоровые люди плачут или пьют вино. Сочиняют из ревности: "он может, а я чем хуже". В стремлении к общности: "мы, поэты". Или в стремлении к одиночеству: "я, единственный". Я знал одного поэта, который сочинял стихи из-за несварения желудка, – это его как-то отвлекало от неприятных ощущений.

Только познав истинную причину вашего личного вдохновения, вы сможете избавиться от стихотворчества. Прежде всего, нужно выяснить направление: вы поднимаетесь до поэзии или опускаетесь до неё? В первом случае вам нужно что-нибудь тяжёлое на ноги, какой-нибудь груз забот, дел, ответственности. Это вас остановит. Во втором случае, наоборот, вам требуется что-то окрыляющее: пойдите в сауну, заведите любовницу, отправьтесь в путешествие. Это вас поддержит. Во-вторых, определите сексуальный характер вашей музы: вы мучаетесь над строкой или испытываете радость и удовлетворение? Попробуйте кожаную плеть: либо пусть вас бьют, либо вы бейте. Многое зависит от ритма и размера поэтического недуга. Вопреки распространённому мнению, сочинителя длинных поэм вылечить проще. Старайтесь почаще его отвлекать, постоянно давайте ему разные мелкие поручения: сходить в магазин, постирать носки. Это выведет его из равновесия и после шести-семи неоконченных поэм он бросит это занятие. Гораздо тяжелее случай любителей хайку: на вид это вполне здоровые люди, приступы болезни неожиданны, непредсказуемы и скоротечны. Как я написал по другому поводу:

Как вода в пруду
безмятежна жизнь моя.
И вдруг – лягушка!

Писать стихи – не преступление. Общество, и особенно близкие поэтов, должны понять: поэзия – это болезнь. Тяжёлая, но излечимая. Не писать стихи может каждый. Нужно только поверить в себя, в свои силы и способности, не останавливаться на достигнутом и много трудиться. И тогда, может быть, вы тоже найдёте хороший способ не писать стихи. Главное – правильно определить природу вашего личного творческого вдохновения. Об этом у меня тоже есть стихотворение:

Ты знаешь, друг мой, вдохновение похоже
на голод никотиновый заядлого курильщика,
на соловьиную тоску,
на муку долгую разлуки,
на детский страх – внезапный, беспричинный,
и на того, кто получил возможность
прощаться с миром накануне казни.
Еще оно похоже на державу,
что в утреннем туманном полусне
поводит чутко ушками антенн
и вздрагивает рыльцами орудий.
Еще похоже на отца,
которого я видел слишком мало,
чтоб счесть родным и близким человеком,
лишь голос крови – вроде предрассудка –
мне на губной гармошке напевает
какой-то старый и унылый марш.
А впрочем, друг мой, ты прекрасно знаешь,
что вдохновенье – это одуванчик:
в траву бросают голенькое тельце,
а душу ветер поднимает в небо.
Но мудрецы считают прозорливо:
душа – лишь семя новой жизни,
и место ей не в небе, а в земле.
Засим прощаюсь, передай поклоны
твоей родне. Особо – дяде Ване:
мои стихи он слушал и молчал,
не проронив ни слова.
Post scriptum: Впрочем,
может быть, он спал.

Конечно, в наш просвещенный век для борьбы с поэтическим недугом нельзя ограничиться только методами традиционной медицины. Вы должны пойти к гадалкам, колдунам, астрологам, магистрам белой и черной магии, а также магии всех других цветов. По мнению многих авторитетных специалистов, поэзия имеет неземное происхождение. В своей астральной сущности поэзия – это белый дракон.

В 5-м веке китаец Лю Се написал трактат "Вэнь синь дяо лун". Вэнь – значит узор, сотканье знаков, изящная словесность, письмена, литература, культура. Синь – значит сердце-сознание. Дяо лун – значит вырезание драконов или резной дракон. Это переводят как "Резной дракон литературной мысли" или как "Дракон, изваянный в сердце письмен" или как "Дракон, изваянный сердцем письмен".

Дракон – символ творчества, творческой мощи, энергии и вдохновения.

Поэзия – это белое на белом
Белый звук тишины, рождающий музыку
Белый свет Луны, влюблённой в ночную Землю
Белый сон в ночи, который мы смотрим, закрыв глаза
Белки глаз, которыми смотрит на мир мудрец
Белое пятно на карте старинной с пометками на испанском языке
Белый снег бесконечной зимы
Белый ветер бесконечной весны
Белое небо бесконечного лета
Белая вода бесконечной осени
Когда умирают драконы мира
рождается белый дракон поэзии
Он летит и машет крыльями
И оживают мёртвые
И умирают живые
И приходят ещё не рождённые
И поют песни

Белое – это не то, что покрашено белой краской. Это прозрачное. Это невидимое. Это отсутствие цвета. Это видимое отсутствие цвета.

Драконьи вены гор, ветвей деревьев, морщин на лицах и судеб умерших. Такими же бывают строки стихов.

У дракона нет крыльев, потому что они ему не нужны. Для полёта дракона не нужен ветер. Он сам создаёт ветер. Он сам – ветер.

"Человек, человек, человек, человечность по всей странице, земля и деревья..." – так сказал Эзра Паунд о философе Мэн-цзы. Я, пожалуй, продолжу:

Человек, человек, человек,
человечность по всей странице, земля и деревья,
горы и воды, ветер и поток ручья,
отражение облака, капли дождя, прикосновение листьев травы.
И снова деревья, и тени деревьев.
Мокрая земля.
По тропе идёт человек.
По тропе идёт человек.
Строки кончаются рифмами.
Дождь, снег, град.
Читать знаки на спинах деревьев.
Лица в тумане.
Кто облако? Кто холм? Кто дорога?
Кто старик? Греет спину на весеннем солнышке.
Доклад императору. Отнесись с почтением.
И наказания применяются правильно.
С клёна падает лист. Шелохнулся камыш.
Возвращаются рыбаки.
В твоём сердце проснулся белый дракон.
Он взлетает.

В общем, как сказано в знаменитом чаньском гун-ань:

"Встретишь Будду – убей Будду, встретишь дракона – убей дракона".

1999


Три коровы в блюдце воды

Три коровы вверх ногами
плавали в блюдце воды.

Я спросил: – Коровы, что вы
плаваете вверх ногами в блюдце воды?
Три коровы отвечают,
что, мол, ноги им мешают
плавать в блюдце воды.

Я спросил: – Коровы, что вы
плаваете в блюдце воды?
Три коровы отвечают,
что ничто им не мешает
плавать вверх ногами в блюдце воды.

Я спросил: – Коровы, что вы
разговариваете человеческим языком?
Три коровы отвечают:
– Му-у-у...

Я спросил: – Коровы, что вы
говорите этим "Му"?
Три коровы отвечают:
– Му-у-у...

Я спросил: – Коровы, что вы,
не хотите говорить?
Три коровы отвечают:
– Му-у-у...

Ждал ответа я напрасно,
рассердился я ужасно,
я схватил столы и стулья,
я им ножки оторвал,
я ногами грозно топал,
по-звериному рычал.

И сказали три коровы: – Что Вы
волнуетесь по пустякам?
И тогда я понял ясно:
жизнь по-прежнему прекрасна.
И, отбросив стыд и срам,
я залез на блюдце сам.
И, мягко покачиваясь на волнах,
поднял ноги вверх...

февраль 82


ЗАДУМЧИВЫЙ КИТАЕЦ

поэма о Конфуции

Лидии Ивановне Головачевой,
переводчице "Лунь Юя",
с симпатией и уважением


Тот, кто переводит Конфуция, становится похожим на Конфуция, даже если не разделяет его причудливые взгляды.

Я знаю женщину, переводившую Конфуция, хотя, казалось бы, Конфуций – мужчина, огромного роста, с отвислыми ушами, толстыми губами и выпученными глазами.

Все переводчики Конфуция похожи друг на друга, но отличаются своим жэнь. У одного это любовь к человеку. У другого – милосердие. У третьего – следование правилам. У четвертого – дружелюбие. У пятого – гуманность. У шестого – способность управлять людьми. Для женщины, о которой я говорил, жэнь – это совесть. Конфуций первым ее придумал.

Жэнь самого Конфуция неуловима как лунный луч, подобна туманной дымке.

Его учение подобно лису-оборотню, который только кажется человеком, а сам только что вышел из леса. Хотя в глубине леса, в самой чаще его, меж корней тысячелетней сосны как раз и скрывается природа человека. Хотя раскрывается она лишь в городах великих, на поприще государственных дел, что создают Историю и славят Имя и Род в веках.

Лис, совершенствуясь в течение веков, достиг пределов высших.

О, горные кручи и чащи лесов! О, дикие звери и птицы! Человек покинул вас навсегда. Теперь он живет там, где жизнь невозможна.

О, мудрые старцы, вернувшиеся назад! Конфуций, сложив ладони, почтительно кланяется вам, и наставляет учеников: "Держитесь от них подальше!"

В наш просвещенный век, когда стерильная природа вступает в город, идет по улице, и входит в дом, а, если что не так, зеленые грозятся терроризмом, Конфуций выпячивает губы и развевает бороду по ветру, совсем как старый лис, взобравшийся на дикую скалу, нависшую над пропастью, в которой клубятся белые туманы.

Все переводчики Конфуция немного диковаты, и танец иероглифов для них – как ритуал, настолько древний, что кровь трансцендентировалась в киноварь, кость – в кисть, плоть – в тушь, и дух – в движение запястья.

Подобная культура в наш век компьютерный подобна горным кручам, чащам лесным, диким зверям и птицам.

Лис улыбается с экрана монитора – портрет Конфуция я сканером в компьютер ввел.

В кругу друзей беспечно рассуждая о неисповедимости Путей, об Истине, Начале и Конце, в кругу семьи привычно практикуя заботу и любовь, и пряча труп в шкафу, идя на выборы неслитною толпой, или поодиночке в храм вступая, кто думает из нас о Кун-Фу-цзы, почившем двадцать пять веков назад?

Да, никто не думает.

Лис-оборотень видит в зеркале лишь гладкое бритье мужчины и крем тонированный женщины.

А между тем причудливый философ, для славы которого, как высказался Гегель, было бы лучше, если бы он ничего не написал, опять вселился в чью-то душу. И переводчик неизвестный, остановив перо, задумавшись над странным словом жэнь, выпячивает губы, глаз таращит, и мочка уха уже почти касается плеча.

Ну что за вычурная мысль, считать обычные любовь и дружбу, почтение и уважение, и вежливость, и просто правила приличия за Высший Смысл и Ценность Бытия!

А как же запредельные высоты, глубины духа, Смерть, Душа и Бог?

Лис, возвращаясь в лес дремучий, свой след хвостом заметает. Но все же можно три иероглифа, написанные в древнем стиле, на снежном поле разобрать: "Держитесь от них подальше!"

Обманщик!

Он идет дорогой, прямой и ровной, хотя кругом так много троп, кружащих в поисках добычи! Все переводчики Конфуция от чего-то грустны и задумчивы.

Задумчиво летит по небу самолет
Задумчиво ругается усталый Президент.
Задумчиво снимает одежды стриптизерша.
Задумчиво стреляет печальный террорист.
Задумчивые птицы клюют зерно из рук.
Задумчивый китаец рисует свой бамбук.

1997



Что думали о Гомере древние греки?
Что думали о Будде древние индусы?
Что думали о Конфуции древние китайцы?
Что думали о Христе древние евреи?
Что думали о Магомете древние арабы?

Бессмертные среди нас. Будьте бдительны.

11 января 1998


Мужчина Коля

По деревенской улице
шагал мужчина Коля,
ещё не сильно выпивши
и в светлом строе чувств.

И плыли вдоль по улице
лучи горизонтальные,
вечерний свет космический
заборы озарял.

Задумавшись над судьбами
людей, цветов и птиц,
рукой мужчина Коля
престранно шевелил.

И, сам того не зная,
магическую формулу,
могучую и страшную,
он пальцами сложил.

И тут ему навстречу
по проводу лучей
скользнуло Чудо вечное
в сиянии огней.

Исследовало Колю,
и дух его, и тело,
и что-то подкрутило,
как шестерни машин.
И мысленно сказало,
а Коля всё услышал:
"Живи покуда, Коля,
но больше не шали".

И вот уже полвека
по деревенской улице
идёт мужчина Коля,
ещё не сильно пьян.

Не то он стал бессмертен,
не то рождался вновь.
Всё думает о вечном,
о жизни человечьей,

О судьбах удивительных
людей, цветов и птиц,
и о крутых изгибах
космических путей,

И о великой тайне
и смысле бытия.
И пальцами престранно
при этом шевелит.

А старенькое Чудо,
что это всё создало,
задумавшись о Коле,
над звёздами летит.

июнь 98



триптих – Москва-Пекин

1

Шорох тростника.
Бамбук склонился.
Луны – половина постели.
Шумел камыш. Деревья гнулись.
И ночка тёмная была.


2

У японцев кукушки поют,
а у нас только годы считают.
Хризантемы в Киото цветут,
а в Твери, как всегда, отцветают.

Есть у них Фудзияма и танки,
а у нас только ямы да танки.

Они пьют даже чай с церемонией,
мы же пьём из горла на троих.
Солнце всходит всегда над Японией,
ну, куда нам, ребята, до них!

В небе бродит Луна на сносях,
но гляжу на неё я с тоскою.
Её славят японцы в стихах,
я же просто возьму и завою.


3

Хризантему сорвать
под Восточной оградой хотел.
"Отцвели уж давно" -
мне мой внутренний голос пропел.

2 октября 98


Мише Файнерману

Дюжину лет назад
он всюду ездил с двумя собачками.
Поэтому ездил не в метро,
а на электричках с пересадками.

Теперь вот купил его книжку – всего за семь рублей.
Экземпляр номер 57 – подписан автором.
Через три года после выпуска.
А всего 200 экземпляров – все подписаны автором -
Мишей Файнерманом.

Как получилось,
что такие хорошие стихи
почти никому не нужны?

Как получилось…
Как получилось…

Как получилось?
Ну, ты даёшь, в натуре!
Оглянись вокруг -
одуванчик хренов!

15 октября 1998 года


След улетевшего медленно тающий

След улетевшего медленно тающий
Тень промелькнувшего не поспевающая
Эхо звучавшего долго смолкающее

Эти дни золотые я назову – улетевшие
Эти лица любимых я назову – промелькнувшие
Эти друзей голоса назову – отзвучавшие

Вот художник рисует картину – это следы, следы
Вот поэт сочиняет стихи – это тени, тени
Музыкант ударяет по струнам – эхо, эхо

Вот идет человек и скрывается за поворотом – жизнь, жизнь

2000


Уже роняет рябина красные слёзы

Уже роняет рябина красные слёзы.

Берёза-женщина жёлтые юбки надела.
Берёза-мужчина жёлтую, жёлтую бороду
Окутал дымом-туманом.

На повороте тропинки пьяный
старик стоит, похожий на Бога-отца.

Я мимо прошёл. Я не дал рубля.
Быть может, в карманах пусто.
Быть может, душа пуста.

Но я тоже роняю слёзы,
похожие на будущий снег.

– Не плачь, сынок.
Вот выпей – осталось малость. -

Но я скрываюсь в дыму и тумане.
Я трезв и пить не хочу,

А с ним мы даже не родственники...

И там, где рябина увяла от слёз,
в белые глаза берёз
я кричу:

– Мы с ним даже не родственники!

2002


Китайский музыкант играет на бамбуковой флейте

Под небом белым как белый свет
Открытый ветер летел один
Над дорогой пустынной как ночная пустыня.

Мы тронулись в путь...
Китайский музыкант играл на бамбуковой флейте.

Мы захлопнули двери наших домов и тронулись в путь.

Так быстро вставала трава, и цветы расцветали и вяли,
и стебли сухие лежали повсюду.
Так быстро дожди поливали пыль и солнце сушило пыль дороги.
Так быстро шагали и землю тянули назад
придорожные камни.

Китайский музыкант играл на бамбуковой флейте.

И вот мы пришли и упали в пыль,
словно придорожные камни.
И кто-то сказал:
– Но ведь это еще не конец!
Дорога уходит вдаль и скрывается за горизонтом.

И кто-то ответил:
– Ты просто забыл.
Мы здесь начинали свой путь и теперь завершили круг.

– Но где же наши дома, в которых мы захлопнули двери?
Здесь только пыль и сухие стебли, и ветер один
над дорогой пустынной, как ночная пустыня.

– Ты просто не видишь. Ведь мы придорожные камни
и у нас
нет глаз.
И у нас нет ушей, чтобы слышать

Как китайский музыкант играет на бамбуковой флейте.

28 октября 2002


Долговязый китаец

Долговязый китаец смотрел, как падает снег
С ветки, на которой сидела ворона.

Он потом нарисует на белой бумаге белою тушью снег
И напишет в углу, что ворона уже улетела.

Так и я нарисую на белой бумаге свою жизнь
И белою тушью напишу в углу.

Я сниму костяные застежки с коробки, обшитою белой парчой,
И достану белую кисть.
И в углу напишу.

Я три дня буду пить только чай
И смотреть только птиц, что летят в далеком небе.
И в углу напишу.

Белой кистью белой тушью на белой бумаге
В углу напишу.

В правом верхнем углу.

Отступив на дюйм.

10 ноября 2002


В Рукуновом переулке

В Рукуновом переулке
Во дворе седого дома
Старый тополь бросил тень.

В той тени сидел китаец,
Опечаленный донельзя
Оттого, что слишком выпил
Нехорошего вина.

Он потом домой вернется,
Нарисует горы-воды,
И в беседке над обрывом
Будет долго созерцать.

И тогда напишет гатху
На углу своей картины

Про вино и тень, и тополь
Во дворе седого дома
В Рукуновом переулке,

Где обрел он просветленье
Неожиданно совсем.

12 ноября 2002


Тоже люди

Как-то утром я подумал:
А ведь негры тоже люди!

И арабы тоже люди.
И индейцы тоже люди.
И калмыки тоже люди.

Англичане тоже люди.
Эфиопы тоже люди.
Австралийцы тоже люди.
Египтяне тоже люди.

Жители Берега Слоновой Кости тоже люди.
Жители Островов Зеленого Мыса тоже люди.

И французы тоже люди.
И казахи тоже люди.
И суданцы тоже люди.
Мексиканцы тоже люди.
И эвенки тоже люди.
Даже чукчи тоже люди.
Кстати, греки тоже люди.

И датчане тоже люди.
И грузины тоже люди.
Папуасы в чем-то люди.
Немцы, в общем, тоже люди.
Латыши – и те ведь люди.

Кто живет в Заире, люди.
Кто живет в Монако, люди.

Уругвайцы тоже люди.
Белорусы тоже люди.
И бельгийцы тоже люди.
Мавританцы тоже люди.
Гватемальцы тоже люди.
И бушмены тоже люди.
И пигмеи тоже люди.
И татары тоже люди.

А тогда евреи люди.
И цыгане где-то люди.
И чечены как-то люди.

И китаец – человек!

И тогда я взял скорее
Авторучку, кисть, компьютер,
И скорее, и скорее,
Пока мысль не улетела,
На бумаге записал.

12-13 ноября 2002


Как надо писать стихи

Наконец я научился
не писать стихи как надо,
а писать их как не надо!

Только в этом отрицаньи
есть поэзии мерцанье.
Только в этом отреченьи
есть поэзии свеченье.

Я теперь не стану строки
заострять привычной рифмой.
Надоевшие размеры
не буду больше использовать.

Про подобный стиль речи, кажется, что-то такое писал еще Мольер.
Только я забыл, как это называется.

12 ноября 2002


Вы говорите, что город ужасен

Вы говорите, что город ужасен.
Что только грязь и пыль, и нечем дышать,
вместо воздуха пыль, и стекло, и бетон, и сталь,
нет ни шелеста ветра, ни шёпота листьев, ни шороха трав речных...
Но ведь небо всегда над головой
В нём плывут облака и птицы летят...

Вы говорите, что люди ужасны.
Что только грязь и вонь от немытых душ, и в амёбах тел
только опухоль сердца, и лезвие рта, и дрожащие свёрла глаз,
и грохочет пустой барабан...
Но ведь небо всегда над головой
В нём плывут облака и птицы летят...

Вы говорите, что жизнь ужасна.
Что только грязь и дым от сгоревших надежд,
и обломки людей, и безумная дробь барабана,
и щёлкает тысячью жвал насекомое-время...
Но ведь небо всегда над головой
В нём плывут облака и птицы летят...

Вы говорите, что небо ужасно.
Что только грязь и обман, только холод и мрак,
ничего, кроме дырок звёзд,
и воняет елеем...
Но ведь... но ведь... но ведь... но ведь... но ведь... но ведь...
– это нечестно...

30 января 2003


Не птенцы, не взрослые

Не птенцы, не взрослые,
вроде как подростки,
летят две птицы,
крыльями машут,
по небу голубому
в синюю полоску.

Не саженцы, не взрослые,
вроде как подростки,
стоят на тонких ножках
две белые берёзки
в платьицах зелёных
в солнечный горошек.

Не мальчик, не девочка,
не мужчина, не женщина,
вроде как подростки,
лежат под берёзками,
смотрят в небо,
думают о будущем,
а оно круглое и мягкое,
сделано из воска:
у неё – в горошек,
у него – в полоску.

Не мужчина, не женщина,
не вдовец, не вдова.
уходят по дороге
старик и старуха,
думают о прошлом,
что возьмут с собою
в квадратное и твёрдое,
сделанное из камня...

2005


Что может знать китаец

Что может знать китаец
О русском бытии?
Когда метель играется
В печной трубе...

И белым иероглифом
Кружится за окном.
А красный иероглиф
Горит огнём...

Дрова подбросит в печку.
Допьёт свой крепкий чай.
И выйдет на крылечко
Вдыхать печаль...

Смотреть на бледной тушью
Плывущие поля.
А лес темнее туши,
Черней угля.

Что может понимать он
В загадочной душе?
По Богу ли, по матери,
И вообще...

22 июня 2006


Картина 8-го императора династии Сун Чжао Цзи (1082-1135)
называется "Журавли".

Старый клён похож на крышу
Императорского дома,
И взлетающую выше
Стаю диких и красивых.

А мы бродим по колено
В отсыревшей позолоте,
Из фарфоровых осенних
Пьём тяжёлое вино.

В небе, разом потемневшем,
Тело белой и холодной.
Будто целый год не евши,
Ветер рыскает голодный.

Неприкаянно-крылата,
Что украла нашу душу.
Тает бледная над сушей,
И над морем, и над небом.

13 октября 2006


Под небом Италии
(итальянский сонет)

Где-то под небом Италии
Есть город, которого нет.
Ни улиц, ни стен, и так далее:
Один только воздух и свет.

Великие здесь не бывали:
Ни шпага, ни меч, ни стилет,
Художники не рисовали,
И Данте не трогал сонет.

Я мог бы здесь жить на природе:
Рассвет италийский встречать,
Фонтан провести в огороде,
Забор крепостной починять.
И хоть не великий я вроде,
Но тоже мог кем-нибудь стать.

16 октября 2006


Когда, по-вашему, расцвет небытия?

Когда, по-вашему, расцвет небытия?
Нет, не тогда, когда природы увяданье,
И не когда всей жизни угасанье
Холодной ослепительной зимой.

То только сон, он кончится весной,
Когда задышат листья на ветру.
Приходит смерть обычно поутру
С внезапностью проклюнувшихся почек.

И мир сожмётся в маленькую точку
Сверхновую на синеве небес.
А в новой пустоте сейчас и здесь
Проснётся кто-то вдруг вместо тебя.

31 марта 2007


Ужасней одинокого цветка

Поэзия – прекрасная как смерть,
Ужасная как полная Луна.
То волком рыщет в поисках,
То плачет на ветру.

Она подобна вьющейся верёвке,
Свисающей с дубовой высоты.
И свисту старого металла,
Целующего старые узлы.

Где скачет конь, вбивая эти звуки
В упрямый череп каменной земли?
Где падает в потоке полусвета
И полутьмы небесное крыло?

Разложены на белых простынях
Сверкающие никелем устройства.
Палач натянет красный капюшон,
Хирург поднимет белую повязку.

Идущего последнею тропой
Босые ноги холодит роса.
В конце пути в тени и тишине
Следить скольжение плывущих лепестков.

Над вечностью смеясь и потешаясь,
Слова плывут, неверные как дым,
Что вьётся над костром пустынным,
Где булькает отшельника похлёбка.

Струится нежный шёлк зари и девы
Над грубой твердью серого гранита.
Не перейти за грань бумажной ширмы,
Не остудить разгорячённый меч.

Скажи, рыбак, ты всё ещё плывёшь
Над тихою водою в тростниках?
И белого тумана сладкий яд
Вдыхаешь...

Поэзия – безумная девица.
Поэзия – безумная старуха.
Прекрасней термоядерного взрыва,
Ужасней одинокого цветка.

май 2007


Что мне Балканы? Что я Балканам?

Что мне Балканы? Что я Балканам?
Что я забыл в пустыне гор?
Там скал седые обезьяны.
Старославянский разговор

Ведут без слова и без жеста,
Общаясь с Вечностью самой.
Там горы обрели покой.
Лишь человек не знает места:

Бежит-шумит людской поток
И пенится у края моря.
Что там на ухо шепчет Бог?
Являет что в небесном взоре?

Стремится в небо монастырь
И льнёт к груди горы высокой.
Монах из кельи одинокой
Цветущий край или пустырь –

Что видит он? Ответа нет.
Смешала всё веков трясина.
Стремится в небо минарет.
И плачет голос муэдзина.

О чём он плачет? Мне ли знать!
Я здесь турист: дышу, купаюсь,
Не плачу, не зову, не каюсь...
Но что-то не даёт мне спать.

Быть может, в море много соли?
Ракия слишком хороша?
Или полна чужою болью
Дурная русская душа?

Здесь слишком жарко обезьянам.
А у меня мороз по коже.
Мы с обезьянами похожи:
Что мы Балканам? Что нам Балканы?

октябрь 2007


Отчего белеют травы?

Отчего белеют травы?
Отчего вода темнеет?
И куда бегут так быстро
Крошечные человечки,
Что несут над головами
Листья клëна, листья дуба?

Лишь когда утихнет ветер,
Успокоятся как-будто...
Только вздрогнет лист кленовый,
Покачнëтся лист дубовый,
И ещë чернее станет
Почерневшая вода.

Отчего белеют травы?
Отчего звенят подошвы?
Где нашëл колючки ветер?
– Не рассказывай мне сказки...
Это просто скоро осень
Познакомится с зимою.

– Ну, конечно, дорогая,
Ты права: всего лишь осень.
Ты устала, дорогая,
Я возьму твой лист кленовый.
Нам осталось жить недолго,
Донесу уж как-нибудь...

31 октября 2007


Я теперь не пишу о смерти

Я теперь не пишу о смерти,
Я теперь не пишу о любви.
Я пишу о дожде за дверью,
Я пишу о Луне в окне.

Смерть в моем поселилась доме:
Пьет мое пиво
И смотрит мой телевизор.
А любовь за моей спиной
Положила мне руки на плечи,
Что-то шепчет мне тихо в ухо.

Я бы вышел за дверь,
Но там дождь, дождь…
Я бы выбил окно,
Но там ночь, ночь…

ноябрь 2007


Измерения Вселенной

Как видятся года и десятилетия,
японский садик жизни и рождения,
и смерти каменистая пустыня,
и времени ползущая змея
из пятого глухого измерения?

Среди травы, камней и старой пыли
прокладывают кабели Вселенной,
чтоб подключить к обзорному экрану,
где бесконечно долгий сериал
уныло смотрит мутными глазами
небритый и обкуренный божок.

А в пустоте шестого измерения,
свободной от бессмысленных вещей,
их сверху беспристрастно созерцает
влиятельная важная персона,
склонившаяся в долгом размышлении
над пятимерной шахматной доской.

Седьмое измерение очень мило:
в садах цветущих тихие дорожки,
гуляющие бледные создания,
высоки белокаменные стены,
и золотом сверкают купола.

В просторной трапезной
божественно и чинно
вкушают хлеб и пьют вино из кубка,
с любовью наблюдая, как играет
прелестное невинное дитя
забавной шестимерною игрушкой,
и тычет пальчиком в отверстия её.

Восьмое измерение пропустим:
здесь был пожар недавно,
всё дотла
сгорело.

В девятом измереньи тоже пусто:
сейчас здесь ночь,
и слышен только храп
и чьё-то шумное тревожное сопение,
чему причиной стало сновидение,
кошмарное такое сновидение
в убогом восьмимерном исполнении
подобно тени на стене.

В десятом измерении только двое,
что пьют девятимерную текилу,
и спорят бесконечно и уныло,
пытаясь объяснить, как надо было
Вселенную творить из ничего,
чтоб не случилось всяких безобразий,
и вообще чтоб было хорошо.

В одиннадцатом мрачном измерении
все померли – лежат в своих гробах.
Лишь ветер стелется по плоскому граниту,
цепляя чёрточки и завиточки
в десятимерных нарисованных крестах.
И больше ничего.

В двенадцатом весёлом измерении
уже двенадцать вечностей подряд
бушует сумасшедшая попойка,
все под столом довольные лежат
в одиннадцатимерном просветлении,
а может, затемненьи, как сказать.

В тринадцатом: а, впрочем, всё уж ясно:
всё это мы могли бы испытать
в японском садике – пускай в миниатюре.
А всё-таки, ну что там – за пределом?

Там только пыль, такая красноватая,
что отшелушивается от змеиной кожи,
давно отброшенной,
и бесконечно долго оседает
в двумерной плоскости пустыни каменистой,
не знающей годов и десятилетий.

осень 2007


Господин Индеман

Господин Индеман выходит из здания
Цвета цветной капусты.
Он намедни вернулся из Дании
И увидел, что в доме пусто.

Господин Индеман идëт по тропинке,
Запорошенной свежим снежком.
Как иголки, мелькают его ботинки,
Оставляя стежок за стежком.

Господин Индеман отворяет калитку,
Калитка скрипит, как скрипка.
В машине, похожей на домик улитки,
Он едет исправить ошибку.

Господин Индеман заправляет бензин
И смотрит на карту мира.
Он ищет на карте такой магазин,
Чтоб не было пусто в квартире.

Рассеян за облаком солнечный свет,
Колышется зимний туман.
И тихую песню о том, чего нет,
Поëт господин Индеман.

10 марта 2008 года


Уже полна стихами

Уже полна стихами
берëзовая роща.
Органные дубы
звенели тишиной.

И мокрая тропа,
на солнце согреваясь,
парила и дрожала
на землëй.

Траву косили –
запах сумасшедший
пришли послушать
люди издалëка.

И я, не выдержав
положенного срока,
как будто умер
и родился
в тот же час.

Из мятых трав
уставились на нас
ни разу не моргнувшие
цветы.

И с яблони
слетали лепестки
и рисовали
небо на земле.

18 мая 2008 года


Бесснежная зима

Бесснежная зима.
Зеленая трава
ждет снега.
Снега ждут деревья.
Недвижимые ветви,
лишившиеся крыльев,
не чуят ветер.
Ветер
уныл и однозвучен.
Я был научен
не любить
зимы бесснежной
неочарованье.
Когда не радости -
хотя бы состраданья -
душа в природе
не находит.
Как медленно
переставляет ноги
старик, бредущий
вымершей дорогой.
И будущего снега
веселая поземка
и неуместна,
и не весела.

2 декабря 2008 года


Миша Вяткин написал стихотворение "ШТАНЫ".
Я ему ответил:

К ВОПРОСУ О ШТАНАХ

Некоторые считают, что на штанах не должно быть ни пылинки.
Другие считают, что, наоборот, под штанами не должно быть ни пылинки.
Третьи говорят: штаны не важны, важно то, что под ними.
Четвёртые: нет никаких штанов! А может быть, и под ними ничего нет.
Пятые: пока есть штаны, некорректно говорить о чём-либо другом.
Шестые: штаны – это завеса, мешающая созерцанию.
Седьмые возражают: это чтобы не ослепнуть.
Восьмые: каковы штаны, таково и их содержание.
Девятые: штаны есть, а больше ничего нет.
Десятые ничего не говорят, просто снимают штаны и делают своё дело.
И т.д.

И только Миша Вяткин, переворачивая мир,
становится на точку зрения самих штанов
и в их высоком полёте заново обозревает бытие.
Есть ли что-то за пределами штанов?
Можно ли испачкать штаны грязью мира?
В чём смысл существования штанов?
Какова их цель?
И первопричина?
И т.д.

27 августа 2009 года


Памяти Валеры Красильникова

Где пустота? Мир плотен так,
Что руку некуда просунуть, –
Так говорил он накануне,
Со мной болтая просто так.

Сухой пигмент втирал он яростно
В живую плоть льняного масла.
Так он допытывался смысла,
Так он допрашивал пристрастно
Упругой сталью мастихина,
Как страшным скальпелем хирурга.
Он стал обратным демиургом,
Из праха сотворившим бога.

А в жизни – просто верил в Бога.
И тихой верою своей
Он не шокировал друзей.
Из смерти он не делал культа
И умер просто – от инсульта.

С тех пор прошло уж много лет.
Картина спит на антресоли.
Но всё хранит его секрет
И глухо просится на волю.

15 октября 2009 года


Отчего берёзы могут

Отчего берёзы могут
Под дождём стоять, не дрогнув,
Под холодною водою,
Хорошея с каждым днём?

То белея свежей кожей,
То чернея тонкой нитью,
То усыпаны сусальной
Золотеющей листвой.

Отчего берёзы могут,
И созвучные осины,
И струящиеся ивы,
И стремящиеся сосны,
И приземистая ель?

Только я брожу без толку,
Я кружу по мокрым тропам.
Лижут лужи мои корни,
Гложет ветер мою кожу,
Вяжут травы подорожные
И дождь, и жизнь, и смерть.

23 октября 2009 года


Перевал Гезе-вцек

Р.

Песку морскому был подобен
горный снег.
Как море долго обмывало
песчинки,
Так небо долго проникало
в снежинки.
Пока тяжёлые ботинки
не раздавили их,
едва заметную тропинку
торя всё выше,
где воздух вился.
На перевале ветер стих,
был, да весь вышел,
или забылся.
И от причала перевала
вдаль уплывали
корабли.
Их каменные паруса
в туманной дымке исчезали,
как исчезают голоса,
что никогда не исчезали.
Или как ветхие страницы
какой-то каменной скрижали,
чьи знаки, бледные как лица,
о чём-то горестном молчали.
И только две далёких птицы
круги по небу нарезали,
не поднимая тёмных крыл.
И я одной из них не был,
а ты – другой.

5 ноября 2009 года


Пусть утонет в речке мячик

Пусть утонет в речке мячик,
Пусть бычок с доски – бултых!
Как красиво Тани плачут –
Залюбуешься на них...

25 ноября 2009 года


Крыши вырезаны из синего неба

Крыши вырезаны из синего неба
Кружит пряжа троллейбусных проводов
Деревья без листьев мокрые тёмные трещины света
Плачущий снег на ожившем асфальте твои промокшие ноги
Полупрозрачны вспорхнувшие руки твои
Кружат твои электрические губы
Высоко-высоко синее небо твоё

3 марта 2010 года


Ну что говорить

Ну что говорить,
перебирая осколки
Ты и так всё знаешь-помнишь
С высокого берега
можно было
взлететь под облако
Или прыгнуть в горячий песок
и холодную воду
Годы –
всего лишь хвоинки
под лапами душно-тяжёлых елей
было легко-свободно
Не угодно ли
взлететь к звёздам
Со стартовых установок сосен
Просим
посетить иные
миры бесконечно-вечные
Пиры беспечные
трав и цветов
в лугах мгновенно-синих
печально-счастливых
Сливы
в глубокой тарелке
сладкие как твои губы
целующие
Грущу о них
в центрифуге лет,
в батискафе жизни,
в адронном коллайдере судьбы
Кабы мы
были грибы
мы бы
не расставались
связанные грибницей
На границе
жизни и смерти
сидит Бог
и стругает палку
Жалко
мы не увидим
что же он там выстругает
в конце-то концов!

11 марта 2010 года


Я шёл по дороге и нашёл слова

Я шёл по дороге и нашёл слова.
Они лежали на земле.
Можно было бы просто пнуть их ногой,
Как это обычно делают с ненужными вещами.
Но что-то на меня нашло:
Я их поднял
И, вертя в руках, вдруг залюбовался.
Они не сверкали никакими гранями,
И никакого света от них не исходило.
Просто слова, которые валялись на земле.
Наверное, с неба упали.
Я поднял голову вверх –
Там были только звёзды.
Потому что уже наступила ночь.
И по обеим сторонам дороги
Стояли слова, тёмные как тени.
Я понял, что слышу чужую речь.
Но я не понимал в них ни слова.
Только некоторые мелодии казались знакомыми.
Где я их слышал? Когда?
Ещё немного и я бы полетел над дорогой
Как ещё одно причудливое слово.
Не сверкающее гранями,
и не источающее свет.
Но тут дорога кончилась.
Я поднялся на крыльцо
И зажёг электрическую лампочку.
И на меня обрушился поток
Знакомых и привычных слов.
И речь умолкла, скользнув во тьму.

май 2010 года


Мне нравится вода

Мне нравится вода,
Когда она не мчится,
А будто тихо спит,
Недвижна и черна.
Мне нравится когда
Мне тихий голос снится,
Не голос даже –
Просто тишина.
Мне нравится в воде
Такое отраженье
Как будто на земле
Лежу и вижу небо.
И хочется упасть
И где-нибудь на дне
Беспечно разрешить
Тревоги и сомненья.
Мне нравится воды
Ладонями коснуться
И видеть, как кружится
И как, кружась, крушится
И сон, и мир, и смысл.

май 2010 года


В аллее тёмной и сырой

В аллее тёмной и сырой
Я шёл без цели и без смысла.
И листьев молодые числа
Повисли в небе надо мной.

Я звуков мира не бежал,
Летали звуки средь ветвей.
Там арифметик-соловей
Слагал и снова вычитал.

И не пытаясь угадать
Итоги сложных вычислений,
Я словно таял в странной лени
До неспособности дышать.

Наверное, так умирают,
Подумал я и встал у края
Живой тропы, ещё дрожащей
И уводящей дальше в чащу.

И в тени гаснущего дня
Я сигарету закурил.
Прохожий мимо проходил
И робко глянул сквозь меня.

май 2010 года


Издалека

Издалека. Издалека приходят мысли.
Рябина зимняя несклёванно краснеет.
И сбросив. И сбросив пыльные плащи.
Инопланетно над землёй зависли гроздья.
Проходят в залу.
И на снегу.
Молчат. Молчание тревожно.
И тонкий зимний луч.
Задумайся о необытии.
Задумайся об инобытии.

январь 2011 года


я касаюсь тёмной кистью

я касаюсь тёмной кистью
белизны твоей груди
на другом конце вселенной
я касаюсь… и немеет
и огонь руки сгорает
леденеет лёд руки
на потрескавшейся фреске
на обугленной иконе
в бездне памяти моей
я твоей груди касаюсь
улетевшими губами
в бесконечности мгновенья
в промелькнувшей вечности

февраль 2011 года


пью твоё обнажённое тело

пью твоё обнажённое тело
как мёртвую воду
как воздух чужих планет
слизываю с кожи твоей твою росу
вдыхаю твой голос с губ твоих
дрожу в паутине рук твоих
блуждаю в тумане твоих волос
падаю в колодцы твоих глаз
умираю в тебе
без тебя
я даже люблю твоего мужчину
который всё это делает вместо меня

февраль 2011 года



следующая 5+7+5
оглавление
предыдущая ШЕСТЬ МЕЛОДИЙ ДЛЯ ШЭНА






blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney