|
| ПРЕМИЯ - 2004 | ПРЕМИЯ - 2005 | ПРЕМИЯ - 2007 | ПРЕМИЯ - 2008 | Главная страница | АВТОРЫ Тимофей Дунченко Антон Очиров Елена Круглова Евгения Риц Дмитрий Зернов Мария Глушкова Василий Бетаки Григорий Злотин Ксения Щербино Марианна Гейде Янина Вишневская Вадим Калинин Полина Филиппова Денис Осокин [pdf] О.Фролов Валерий Нугатов Светлана Бодрунова Юлия Шадрина Олег Панфил Сергей Чернышев Александра Зайцева Федор Сваровский Резо Схолия Сергей Михайлов |
Номинация от журнала «РЕЦ» № 36, 2006
Выпускающие редакторы Гали-Дана Зингер, Некод Зингер Автор: Григорий Злотин Биография:
(1970, Ленинград) – писатель, переводчик.
Учился на инязе Герценовского института (специальность – немецкий). С 1991 – в США, где учился в аспирантуре, а затем в докторантуре Калифорнийского университета. Магистр искусств, кандидат философии. Пишет докторскую диссертацию о мотиве экзистенциального омерзения у Кафки и Набокова. Переводит с немецкого. Живет в Лос-Анджелесе. Кюне и Лаубе
(из переписки) I. Kuehnes Streben, inacheve ... с одной стороны, Кюне считал чтение газет избыточным, а, с другой стороны, он был не в состоянии отложить даже малую часть дородного воскресного номера непросмотренной... обильное, хотя и по-прежнему неизбирательное самотекстирование с годами представлялось ему тем более необходимым, чем более редким удовольствием оно по прошествии времени, увы, становилось... (что в отдаленной перспективе, в совокупности, разумеется, с другими, хотя и вызывающими неменьшее недоумение, особенностями (или даже, лучше сказать, точками идиосинкразии) Кюне, не могло не привести к его общему и терминальному недочиту, как количественному, так, что особенно важно, и качественному, подробности позже...) II. Socialization is vastly overrated По мере убывания еще остававшегося у него врем., Кюне все меньше беспокоило отсутствие общения. III. Сивка и крутые горки Как и иные прочие другие, Кюне поначалу состоял из общего и частного: Со временем общее, накапливаясь, раздражало, Необщее же, уходя, причиняло все меньшую боль. IV. Und in der Zukunft liegen Leichen Кюне не берег своих старых фотографий: «К чему, – недоумевал он, – ставить мертвеца на костыли?» V. Бессилье автобиографий Кюне не писал автобиографий. Ну скажите на милость, о чем он мог бы написать? Провал – потом глубокий вдох. распахнутые очи, дрожащие ноздри, холодок в груди, мир, полный упований и грез – – и снова в полынью. VI. Denn wir fahren gegen Legoland Кюне жил головой, и это мешало ему понять, что для такой, как у него, формы туловища гнезда просто не предусмотрены. Когда, осознав это, он перестал втыкать себя в гнезда, изготовленные фабричным способом, вся деревянность враз сошла с него, как с исцеленного – проказа. VII. * * * У Кюне была небольшая, но досадная особенность: деревенеть лет на десять кряду. Очнувшись, он всякий раз находил, что в мире живы цель и красота. Но сделать что-либо при таком расписании было невозможно. Так, поплакать иногда. VIII. Finis Rutheniae Кюне не любил России. Он находил ее дикой, грубой, странной страной, где ковры вешают на стену, а посуду ставят в шкаф и не достают ее оттуда никогда. Этим Кюне отличался от своего друга Лаубе. Лаубе полагал, что Россия – родина света, очаг доброты и духовности, последняя надежда мира. Впрочем, Лаубе уже давно жил у кн. Курбского, в Литве, и письмами баловал редко. IX. О бремени времени «Дольше всего, – думал Кюне, им щадимы камни. Но и они, остывая, становятся немы. А тем, кто у него в плену, та немота не впрок». X. Unterschiede Кюне людей не любил, хотя терпел. Он рассматривал их в качестве неопасной, но досадной огрехи мироздания, вроде моли. * * * Лаубе, напротив, не просто любил людей, но и верил в их высокое предназначение. Лаубе лишь беспокоило их количество, их почти неизбежное соседство. «А так, – писал он из своей занесенной снегом башни под Мемелем, – так-то пожалуйста. Пусть себе делают что хотят». XI. Святаго Франциска Пражскаго imitatio Однажды Кюне отправился было на прогулку в город, но с удивлением обнаружил, что город совершенно опустел. Даже в церкви не было ни одного человека. Тогда Кюне порылся в кармане пиджака и нашел там последнее предотъездное письмо Лаубе, остававшееся доселе непрочитанным. В письме Лаубе писал, что уезжает, так как в городе уже давно никто не живет, а здания заменены на макеты, сделанные из фанеры с известкой. «Лаубе прав, – подумал Кюне. – И понятно, что при этом остается только одно – – определиться на службу в страховую компанию, а по ночам писать». Именно так Кюне и поступил. XII. An die Kunst Кюне и Лаубе спорили об искусстве. Густав Иванович Кюне (1883-1952) считал, что в изголовье творческого духа – – гармония незыблемых законов, а наш удел – вычитывать слова на занесенных временем скрижалях, под шум прибоя белой пустоты. Вся новизна есть логово химер, а поиск нови – ересь, суета. Эдуард Николаевич Лаубе (1884-1948) отвечал, что нет искусства разве удачливой ловитвы незаветрившихся слепков естества. Живая жизнь (sic!) диктует все искусство, а повторитель пройденных канонов есть чучельник, удушливый педант. Так из своей занесенной снегом башни под Мемелем, так отвечал Лаубе. XIII. Вообще же Кюне занимало наблюдать повадки муравьедов, причем в тех местах их скоплений, где самцы и, тем более, самки ищутся друг у друга в магазинах. Особенно любопытно ему отчего-то было следить за выражением лица самки муравьеда, пробирающейся по лабиринту магазина сети УУХ!* (*Устройство Уютного Хнездышка!™) : как, работая мощными, когтистыми задними лапами, она лавирует среди бесчисленных островков Архипелага Блаженства, как придирчиво выбирает, одну за одной, прелестные вещицы: как топорщатся жесткие волоски на холке, как блестят проворно бегающие глазки, как цепко хватают передние лапки, как проверяют товар на зубок... У Кюне было странное хобби. XIV. О самоценности решений Кюне и Лаубе спорили о самоценности решений. Кюне выступал апологетом недеяния и просвещенного равнодушия (equanimity). С редким даже для него красноречием он обрушивался на гордыню, которая, по его мнению, являлась побудительною силой всех решений. Письма Кюне были проникнуты глубочайшим пессимизмом в отношение перспектив рациональных усилий. Он хвалил секту столпников. Он буквально молился на Жана-Батиста Буридана, основателя курляндской философской школы недеяния. Он приводил знаменитую цитату из св. Франциска Пражского (Hl. Franz K. von Prag) о том, что жизни недостанет и для поездки в соседнее село. «Усиливаться увидеть свое последнее благо, не тратя при этом сил на годы тщетных упований, – писал Кюне, – вот удел мыслящего человека времен Гуннского Нашествия». А Лаубе полагал, что невыбор подобен гангрене. XV. Nietzsche Да, по бессмертному слову Туннелепроходца, писал Кюне, следует учиться стоять без костылей, причем учиться этому следует сызмальства, для того, чтобы потом, уже на карачках вползая в темнеющие на глазах годы, не было мучительно больно за необретенную вовремя крепость ног. Стойте, писал он в одном из писем к Лаубе, стойте одни. XVI. Ящик У Вульфи в детстве был ящик, в котором жили пластилиновые солдаты. Когда Вульфи хотелось играть, он выдвигал ящик из-под кровати и устраивал плац-парады. Постепенно игра усложнялась: Вульфи повышал солдат в чинах, строил им дома, кормил их, шил мундиры. Казнил и миловал. Со временем образовалось целое королевство, а затем и целая вселенная из высокоразвитых, часто воевавших между собою стран. Но когда игра надоедала Вульфи, ящик задвигался обратно под кровать, и мальчик бежал к другим своим занятьям: книгам, песням, мечтам... В холодной комнате пластилин не тек, и цвета мундиров не линяли от времени. В любой момент ящик можно было открыть, и игра начиналась снова, ровно с того места, где Вульфи ее оставил. * * * И как ни искал он его в позднейшие годы, другого такого ящика больше нигде не было. XVII. Von der Einsamkeit Кюне и Лаубе, кроме того, расходились во мнении о сравнительных достоинствах относительного и абсолютного одиночества. Кюне считал, что абсолютному одиночество следует во всех случаях предпочесть относительное, ибо последнее обратимо, тогда как первое тождественно тому покою, который наступает при тепловой смерти. А Лаубе находил, что предпочтительнее все же абсолютное одиночество, с угашенными надеждами и выполотыми ожиданьями; да, лучше совершенство покоя, потому что куда горше знать, как преодолеть, и не мочь, и не мочь. XVIII. Жизнь как инвертированная ипотека Жизнь обрыдла Густаву Ивановичу Кюне, и он решил заложить ее. За некоторую стипендию, обеспечивающую покой, можно, оказывается, сбыть ее с рук, даже довольно надолго. В ссудной кассе «Изидор Кон и Co» ему предложили следующие условия: как и при сдаче в ломбард одежды, когда сдатчику дают напрокат всякую рвань, при отдаче жизни в залог, клиенту выдают на руки поджизние, с помощью которого он так и перемогается, до поры, до срока. Поджизние позволило Кюне как бы спать, доставило ему некую форму гибернации, при которой возможно слушать музыку или даже книги, записанные на граммофонные пластинки. Тем временем, настоящая жизнь Кюне, исчисленная по всем законам теории вероятности доктором К. из страховой кассы, под высокие проценты ссужается третьим лицам, которым по тем или иным причинам мало своего. (Бывают же такие.) Потом, когда она вся изотрется на сгибах, ее снова привезут из ломбарда и выдадут Кюне взамен ношеного поджизния. Он и не заметит подмены. LA, MMV |