Светлана Бодрунова
[ПРОГУЛКА] УСЛОВНЫЕ НАЗВАНИЯ II
ПРОГУЛКА. Книга стихов. СПб, "Геликон+Амфора", 2005
УСЛОВНЫЕ НАЗВАНИЯ. Часть II
***(кто камушком...)
кто камушком морским, кто пеною к ногам:
продолжиться, ожить, переродиться.
Усталые тела лежат по берегам
потерянного девства или детства
и шепчут: принимай; и шепчут: пеленай.
Как колыбель, поскрипывает галька.
срастание с землей, слияние с волной:
последний атом. ничего. нисколько.
***(птенец)
Пещерная нежность, и грубый помол поцелуя,
И голый птенец — да святится, аминь, аллилуйя!
Что нужно еще, кроме сырости, мрака и глада,
Чтоб странные счеты сводить в глубине Ленинграда,
В замшелом колодце, в надтреснутых дланях святого,
Как утлая лодка, несущих последнее слово…
Молчащий поведать, уснувший прозреть-оглядеться,
Что нужно поверх непокрытой головки младенца —
Мое ли весло над водой, ремесло ли отцово —
Последнее слово, последнее первое слово.
лермонтов
1
Я ехал на перекладных из Тифлиса.
Да что там, в неведомом этом Тифлисе?..
Ныряет повозка с повадкою лисьей
Меж гор разномастных, зубасто-скалистых:
Какая картина!.. дневная картинка:
Грузинка в начале, в конце осетинка,
Кокетка, красотка, крестьянка, кретинка,
И контрабандистка, и полу-блядинка -
В тифлисской одышке, на съемной квартире,
Где вонь изо рта, как в солдатском сортире,
И винные пятна на сальном мундире,
И дрожь хохотка: поделом же задире! -
А мне бы - черкеска, и конь незашорен,
И зову обучен, и мягко пришпорен!..
Пусть взгляд осетина прищурен и черен,
Пусть Фридрих рисует, пусть пишет Печорин -
Бумаги в дороге размокли, размякли,
И жалкие люди ютятся по саклям,
Живут и не ведают слова "не так ли",
Зигзагов позерства, фатальных пантаклей -
А только зигзаг, до оскомы знакомый:
Казбек и Дарьял, и усталые кони,
Я ехал в кибитке, я ехал на Коби -
В обнимку с метелью, в ухабной икоте -
Один над стремниной, ни конный, ни пеший,
Ублюдок режима, осколок имперский,
Рассказчик, узнавший из авторских версий,
Что кто-то умрет, возвращаясь из Персий
куда? - неизвестно куда.
2
зябнут плечи, ладони дрожат, холодеют виски,
а в раскрытые окна летят и летят лепестки -
так описано в книгах, - на горный похожие снег…
застываешь под шалью, по скатерти шаришь пенсне -
и не видишь, а слышишь сквозь сонную, ватную муть:
то ли злится на псарне убитый под Тушином муж,
то ли сосланный сын по-хозяйски стучит топором,
но не вырубит то, что написано этим пером,
и взметнется рука, и захлопнется с криком окно,
и Любовь сернокислую воду добавит в вино,
и война захлебнется нарзаном, шипением пуль,
и закатится сердце за гору, за вал, за патруль,
упадет со скалы офицерик с пробитой башкой,
и не то чтоб сие предвещало вселенский покой,
но коня расседлает последний разбойник и вор;
будет крепость стоять, но внутри не найдут никого;
лишь один еще жив, и лошадка не знает кнута,
и влачится кибитка - куда? неизвестно куда.
случайная реминисценция
про рецензию А.Немзера на книгу З.Гареева «Парк»
я хотела бы познакомиться с Зуфаром Гареевым,
его лет десять назад так мило рецензировал Немзер.
а еще мне хочется в Ревель, познакомиться с Ревелем,
нет, не с Таллинном-АнтиСталиным, компромиссным и компроматным,
матерщинным, смешным, печатным, пустым, бумажным —
а с нормальным городом, где голуби на карнизе,
где легко читается проза конца столетия,
где любое дерево — иллюзорная заграница
(я уж не говорю про Парк, там еще сохранились лебеди,
очень белые, очень вечные, прям как гипсовые бюсты Ленина);
подойди, толкни это дерево — подломится у самого низа,
будто срезанное, и на срезе будут кольца — не поколения,
а скачки инфляции и уколы европейского гормона роста.
ах, Проза Конца Столетия, человек — это звучит просто,
это звучит цельно и поэтому подламывается у основания;
это смотрит в тебя из книги и называет Таллинном Ревель.
мое дерево будет падать, задевать другие деревья,
и откроются кольца, лица, одинаковые с затылка,
потрясенная декорация, пустота листа, недоделка,
заштрихованные лебеди-голуби, городок без свойств и названия,
превращенный в литературку, как любой другой или третий.
я хочу познакомиться с тем, кто стрижет газоны в словесном парке,
кто, как я, подгоняет действительность под прорези в трафарете.
где ты, где ты, Зуфар Гареев, о тебе писали газеты,
я хочу с тобой познакомиться, отзовись мне, скажи мне, где ты,
это, видно, и будет жизнь, если ты отзовешься, парень.
пейзаж после битвы1
старая-старая пленка
скрипач сыграет для зеков
мнущихся на невытоптанном снегу
в автомобиле зеркало
скрипка и поллитровка
профиль искусанных губ
из-за дефектов пленки кажется — снег идет
нет, он идет взаправду
два, получается, снега
тот, что метет косым с неполосатого неба
и тот, отродье варкрафта,
пленочный, черный, мечущийся, как вражеский дзот
в нутре у прицела
я только хочу спросить: зачем там скрипка играет,
зачем там кто-то живет
в сорок таком году живет и не умирает,
когда у любого тела
навеки замер мирный его завод
я буду спрашивать, спрашивать,
там люди в подол набирают книг,
сидят, едят, разговаривают, скручивают папиросы
пустые вопросы
кто наши и кто не наши,
кого не нашли в могиле, откуда там снег возник
ответы написаны, очень прямые ответы
на белом лбу, на саване погребальном
на крыше костела и крыльях родившихся воробьев
никто тебя не убьет
я знаю об этом твердо
и люди стоят, поют, скрипка скрипка орган
люди светловолосы, подслеповаты,
теплолюбивы,
но заметены на треть
я думаю, проще смотреть на темные воды,
чем на пейзаж после битвы
просто так, без, кавычек, смотреть
1 «Пейзаж после битвы» — польский фильм про послевоенное время. «Темные воды» — японский ужастик. Они стояли рядом в программе передач на 20.05.2004.
лойко. "два ангела"
возьми подол, оборви оборку,
и в жгут сложи, и зажми мне рану.
такие руки играют богу –
в борьбе неравной и в юбке драной, –
что злиться глупо, рыдать – неловко.
пусти, пустись – отзвонили звонко,
и, как большак, разовьется локон,
и смех ребенка качнет повозку –
кричит душа у моей зазнобы,
танцует с посвистом на гулянке
золотозубый, золотозобый,
золотопятый цыганский ангел,
гремит мазница, чернит колеса,
и путь оборкою прилипает
к ногам, и музыка, как слепая,
глядит со дна в путевом колодце
рыба рыба
для л.в.з.
Ты дышишь, дышишь: ребро к ребру,
Потом ребро от ребра —
И только так усмиряешь дрожь,
И время сверяешь так,
И смотришь: Господи, я умру?
Поправь же меня, поправь, —
И слышишь вроде, что не умрешь,
Покуда вода чиста,
Пока река голубей небес
И поит мне голубей,
Пока раскиданы невода
И бредни мои святы…
Но реку тронет последний всплеск —
И волны слабей, слабей;
Но те, кто может позвать: сюда! —
Сподобятся немоты;
Но те, кто призван ловить других, —
Не хватятся ни о ком.
В лазури блекнет кусок луны,
Дробится в воде собор,
И рыба спит в глубине реки,
Прикрыв глаза плавником —
Глаза, которые не вольны
Закрыться сами собой.
Чего стоишь? Восходи наверх,
Течение раздвигай,
Скорей насаживай на крючок
Заждавшуюся губу.
Тебе всю жизнь не хватало век,
Но век шагнул через край —
И пусть сольется вода со щек,
Озноб пройдет по горбу, —
И ты ослепнешь, ослепнешь так,
Как будто навек прозрел:
Как мал лоскут водяной парчи,
Как мир смертелен и вскрыт!
И в ребрах будет сплошной наждак,
А в пальцах — ненужный мел.
Ты рыба, рыба: молчи, молчи,
Пока твой рот говорит.
***(виноград)
у кого шиповник, а кому виноград.
ничего не помни, прощай стократ.
никакой любви, никакого зла:
ни как цвел жасмин, ни как жизнь взошла,
ни как падал свет, ни как сад стенал,
как ползла трава по заборам вверх,
как лилась лоза через край стены:
что скажу лозе — не скажу траве,
а траве скажу: лепестки лежат,
семена-кунжут и фундук-орех.
что возьмет земля — не отдаст назад,
никакой любви, никакой не грех,
а лозе промолчу: через край ныряй,
оплетай алычу у дороги в рай.
у кого шиповник, пустоцвет, бесплод —
алычой наполнит увялый рот,
а вот кому виноград: в лозе, на краю,
взял простил стократ, забродил, пропал...
ничего не помню, всё узнаю —
как побег такусенький, как усик мал:
у лозы простившей плодов не рвут,
никакой любви — ко всему готов:
перелей под корни, уложи в траву
молчаливый уксус, лепестки садов.
mafiusi
Делитесь подарками всуе,
Делите с гостями приют…
Она безвозмездно танцует,
Они безмятежно поют
На летнем своем диалекте
С норманно-арабской гнильцой…
Ты взял из шарманки билетик,
Ты вызвал к себе на крыльцо
Непарные ноги тринакрий,
Усталые стопы Харит…
Дели обязательно на три
Всё то, что она говорит,
Дели и на сто и на двести
Веселые взгляды гостей.
Она не приносит известий,
Они не суют новостей
В лукошко пытливой хозяйки,
В ладошки твоих малышей…
Скорее плати попрошайке
Втройне от своих барышей,
Плати — и под скрип «Августина»
Пляши на гончарном кругу!
Она — Розалия, Сикстина,
Но дьявольски гнется в дугу!..
Приходят — а Бог их не знает,
Соседям — и тем невдомек…
Не весть, но примета дурная:
Приснится, что пляшешь, и взмок,
И выпачкан соком черешен, —
А утром в холодном поту
Проснешься — задушен, повешен,
С билетиком счастья во рту.
***(без названия)
....................эпиграф
Во 13-ти субъектах Федерации
население находится в прострации
а в семидесьти шести
жива места не найти
от желающих забыции-надрации
Во 13-ти субъектах нашей родины
озерца из пота, крови и блевотины
мой озерный чудо-край
кого хочешь выбирай
но избавь уже скорей от тягомотины
уж отправимся в круизы запредельные
уж надраим наши снасти корабельные
навигация проста
от купели до креста
под спасите-наши-души-колыбельную
Во 13-ти субъектах Федерации
наша жизнь не подлежит мелиорации
як цидрак и жак ширак
видят гордый наш варяг
и завидуют варяжьей нашей грации
ах шарман открыть кингстон и сделать ручкою
только мэны сиэнэны почемучкают
нам мешают говорить
«мама где ты мама пить»
и тянуться за небесною получкою
доложите президенту и правительству
мы к грабительству готовы и к мучительству
только к смерти не гото
разумеется никто
даже если это вид на небожительство
***(последний герой)
неумелое подражание Юрию Рудису
Ты посмотришь — как спросишь, и что отвечать?
Ты не спрашивал раньше о многих вещах,
А теперь и вопрос наготове,
Но гнездится молчание в слове…
Ты не спрашивал раньше, молчи и теперь.
Что-то варится — ешь, наливается — пей.
Я подсяду за стол… я помою…
Я застыну в тревожном покое:
За спиной телевизор — цветной инвалид —
Про людей говорит, умирать не велит,
Всё твердит «на кого вы похожи»
И «когда это кончится» — тоже.
Ты прости, но решать не ему и не мне.
В этой сонной, укрытой печалью стране
Мы живем — и не то чтоб не чуем,
Но как будто снаружи ночуем,
И молчим невпопад, и сидим в полутьме…
Наше плоское солнце сгорает в момент:
Взорвалось, полыхнуло, распалось…
Кроме нас, никого не осталось,
Так забудь телевизор и вспомни кровать,
Будем жить-поживать, ночевать, горевать,
И родится ребенок в июле:
Баю-баюшки, гулюшки-гули,
В волосах рыжина, на губах тишина,
Словно речь навсегда уже обожжена —
Не спасут ни вопросы, ни строфы
От такой бытовой катастрофы,
Где замкнувшее сердце тихонько искрит,
Телевизор рябит, это снег — говорит,
И шуршит, заминается пленка:
То ли летом не будет ребенка,
То ли осень настанет — и кончится роль,
То ли в телике сдохнет последний герой
На пустой государственной даче,
И никто по нему не заплачет.