Дмитрий Дедюлин
АНГЕЛ СЕВЕРНОГО ОКНА
знаете вы что-то или не знаете – вы всё равно только поплавок на поверхности старого пруда
или может вы знаете какую-нибудь забегаловку где вам хорошо? – тогда
зайдите в неё – сядьте на пластмассовый стул и закажите кофе – осмотритесь
пол выложен плиткой – у стойки стоит пухлая девица и поправляет причёску
и за ней батарея бутылок и светящийся экран на котором то появляются
то исчезают сэндвичи и бургеры с описанием и указанием цены а также
особого предложения от заведения – «купите королевскую пиццу и вы
получите в подарок…» – что я получу в подарок? – несколько минут
блаженного отдыха когда мысль исчезает в знойном мареве июньского
сияющего дня что остался за дверьми и пока тлеет моя сигарета я счастлив –
даже странно что в этом буфете можно курить – наверно договор с ментами
но я курю – официантка меняет пепельницы и я плаваю в густом дыму своего
неземного счастья которое когда-нибудь рассеется и я останусь один –
наедине с пустым столом на котором недопитая чашка кофе и пепельница
с дымящимся окурком и тогда я встану – отодвину стул и выйду в звенящий
полдень чтобы исчезнуть в его разноголосице как случайный звук с каким
какой-нибудь мальчик играет с теннисным мячом ударяя его об асфальт
ангел северного окна
я не верю в фатальность гендерного разделения – пол только необычный
инструмент который актуализирует нас в трёх измерениях– подвешивает нас
на пуповине – верёвочке в мире плоти – мы вовлечены в родовое –
в процессы старения, расцвета и умирания в то время как каждый из нас –
ребёнок живущий до плоти и не понимающий почему он всего лишь предмет
в мире родовых и межгендерно-тварных и товарных отношений но пол
может быть дорогой к тому кто позволил нам войти в этот мир
и определиться пусть даже безвольно и даже если ты опавший лист ты всё
равно оформлен и падаешь в грязь чтобы стать частью потока – мы лишимся
пола и воспарим как птицы чтобы застрять в узких бойницах Верхней
Империи сквозь которые воины смотрят на дневное сражение пыльных
и обезвоженных миров чтобы потом погрузиться вместе с городом в тёмную
ночь и пройтись по узкому лунному лучу протянутому к самой высокой
башне цитадели исчезнув в светлом отверстии тёмного полога сияющем как
щит Небесной Воительницы – Небесной Девы гонящей облака по небу
и опускающей золотую сеть звёзд чтобы выловить краба из тёмных глубин
и отправить его к столу Небесного Императора – Жёлтого Паладина глубин
и тёмных расселин
майн либер августин
ты – ребёнок который заблудился в большом городе составленном из отходов
цивилизации – составленном так как составляет дитя свои большие города
из кубиков чтобы тут же лёгким мановением руки их разрушить и ты –
ребёнок который блуждает в этом городе всматриваясь в витрины
опустевших магазинов – вот старая туфля, вот сумка из потёртой
крокодильей кожи, а вот рожок почтальона когда-то несшего сумку
с письмами в каком-нибудь альпийском селе наигрывая на рожке что-нибудь
из Моцарта а коровы бы мычали от восторга и млели а овцы блеяли и белый
туман окутывал эту сельскую Аркадию – а ты – ребёнок, ничего этого
не знаешь – ты видишь старый потрескавшийся рожок и ты отворачиваешься
от него чтобы взять ложку – ложку для обуви чтобы вдеть свою ногу
в старую туфлю и пошлёпать по лужам – вон видишь – уже осенний туман
окутывает аллеи парка, дождь моросит и ты спешишь к мосту пока его
не подняли стражники города – ведь это город цивилизационных отходов –
сюда пускают строго по пятницам с восьми до восьми и ты спешишь
к мосту – колченогий ребёнок, прихрамывая – одна туфля велика для тебя,
другая слишком мала – ты спешишь и вот ты уже скрываешься
за поворотом – одинокий ребёнок блуждающий в темноте по прелым листьям
в аллее парка – уже зажгли фонарь стражники моста и скоро наступит зима
и укроет всё белым саваном редкого снега который иногда выпадает в этих
местах
holly woodoo
Чехов жил в Чехии – нищенствовал, открывал никому не нужные актёрские
курсы, таскал щиты с наружной рекламой по улицам Праги, писал «Сахалин»
и «Даму с собачкой», а также «В овраге», вместе с Берроузом они мечтали
о покорении Голливуда – они пили абсент и чешское светлое пиво а потом
бегали за местными юбками пока Берроуз не вспоминал о своём мальчике
и не шёл в свою каморку – а Чехов слал резюме в Голливуд тратя последние
гроши на телеграф отправляя телеграммы властным магнатам фабрики грёз
пока в соседней харчевне не загорались огни и молочник не появлялся
на улице со своей повозкой полной бидонов (битюги мимо везли кирпич
цокая копытами) и он выкрикивал по-чешски: «свежее молоко» (мне кажется
это было в другой реальности – не так ли?) а зеленщик отпирал свою лавку –
возможно так оно и было пока Чехов писал свои никому не нужные сценарии
пока господин Рахманинов – великий композитор не сжалился и не сделал
ему протекцию в Холливуде – вот так вот и появилась знаменитая школа –
школа актёрского мастерства Михаила Чехова
я сбросил свой панцирь и просто иду по луне
просто человек занимающийся личностным ростом низводит себя до уровня
оболочки – нет не просто – он и есть оболочка – личность – это наши
социальные умения и мы падаем на дно мусорного бака – скребёмся ногтями
пока на нас вываливают съестные объедки и испорченные предметы
домашнего обихода а мы роемся в них выкладывая на железной площадке
наши вензеля, наши инициалы и наше слово великой любви к жизни –
«дыхание» – какие бы миражи не повлекло вдыхание курительных смесей
и аккуратно запакованный джойнт который уже принёс тебе сосед Васька
и ты поджигаешь косяк и неподвижно вдыхаешь сладкий дым уносясь
в Чёрный Вигвам и Белый Вигвам к миледи Толстый Лёд на котором уже
рисуют узоры проворные руки маленьких детей – любителей Снегурочки
и рождественского Оленя вострящих уши желая услышать далёкий звон
приближающегося Санта-Клауса
тасуйте колоду, неандертальцы
я понял почему большевики расстреливали буржуев – они применяли к ним
пролетарскую толерантность ведь буржуи были неполиткорректны
по отношению к политическим меньшинствам: большевикам, меньшевикам,
анархистам и эсерам хотя последних было много на этом узком пространстве
квазиполитического поля старательно расчищенного царской охранкой
для милых революционеров – революционеры играли в гольф головами
а в футбол царской короной – они перевоспитали человечество – мир никогда
не будет таким как прежде – красная зараза течёт по нашим жилам, красный
петух восходит в нашем сердце и красный май расцветает в голубых облаках
как алый пион – волшебное сердце юного космоса превратившегося
в клубящееся облако нашей любви и сыплющего град на землю чьи
виноградины сладки и хранят тяжесть тяжёлых лет – летнее солнце
Уссурийска, сопки роковой Маньчжурии и роты солдат возвращающиеся
после похода домой и грабящие поезда
я просто смотрю в ледяное окно луны и вижу как жёлтые крабы карабкаются по синим ветвям
стоит только чёрному отчаянию завестись в тебе как возле тебя появляются
кришнаиты, нигерийские спамеры и чёрные покойники атакуют тебя,
проповедники пишут тебе в личку и продают своего Исуса Христа – отдайся
нам и у тебя будет твой личный Исус Христос, очень много денег, «Порше
Кайен», обворожительная семнадцатилетняя нимфетка возляжет с тобой –
только позволь нам конвертировать твоё чёрное отчаяние – подставь нам
свой голый зад и мы поимеем его своим железным прутом – это
прут-мокрощуп – это прут-мокрошут – он шутит и щупает там где
мокренько – там где у тебя трещины как у керамического сосуда – там где
из тебя утекает понемногу жизнь – поэтому отдайся нам и мы приготовим
из тебя лучшее из блюд и съедим на завтрак – я так и вижу тебя – ты –
поросёнок с хреном – молочный поросёнок – в пасти петрушка и мы несём
тебя аравийскому принцу, Ивану Ивановичу Тюдолькову – народному
депутату и индийскому миллиардеру чтобы они скушали тебя и ты
превратился в ту самую субстанцию которой ты и являлся всегда – ты смутно
догадывался об этом но не мог осознать и вот ты – говно – плывёшь
по канализационным трубам в родимую стихию и пускаешь газы и мыльные
пузыри и вот ты падаешь в водопаде говна лучшей обделки в вонючее озеро
чтобы стать частью коричневой массы и чтобы зелёный блик луны
успокоился на гладкой неподвижной и блестящей в лунном свете
поверхности говноёма – поверхности подземного озера утекающего через
очистные сооружения обратно в города
моя маленькая дефективная лениниана
в то время как Владимир Ильич жевал сухую корочку вместе с рабочими
и крестьянами большевистской Российской империи Феликс Эдмундович
жировал на курортах Ниццы и Баден-Бадена, играл в рулетку, волочился
за красавицами – наш мир – это представление – не так ли? и когда всем
миром спасают шахтёров в Чили или туристов в Таиланде отправляя на убой
молодых и здоровых солдат в области локальных конфликтов – большие
войны мы щас не ведём, убивая гражданских «прицельно сброшенными
бомбами» и ракетами с электронным наведением, разрешая фармфирмам
производить лекарства с такими побочными действиями после интенсивного
курса лечения с которыми жить невозможно и вообще поощряя техногенный
прогресс который на самом деле является катастрофой – чем мы
занимаемся? – правильно – играем спектакль «Трое на качелях»: Бог, Сатана
и я, где Бог чертит круги на песке, Сатана раскачивает качели на сиденье
которых болтается тщедушное тело героя а ветер – внезапный ветер
шелестит листьями ивы у реки в то время как Бог вертя в руках самшитовую
палочку удаляется, Сатана бросает раскачивать качели – садится возле них
на песок где играл Бог и закуривает а идиотское тщедушное тело вылетает
из качелей и с глухим клёкотом падает на землю – малиновый закат опускает
солнце в зелёное море и семь всадников Апокалипсиса скачут и скачут вдоль
линии прибоя постепенно растворяясь в набегающей пене и глухом шёпоте
волн
я перебираю мелкие буковки вырезанные из белой бумаги
и кладу их на тёмную дощечку
жизнь и литература играют со мной в кошки-мышки – кто знал что я стану
каким-то писателем? – я был обычным заурядным задротом каких много –
деревянным мальчиком старательно размазывающим свои сопли
по деревянному столу и семенящим в ожидании своей удачи – я был один
из тех что тетешкают свои представления о мире в деревянных люльках
и никак не могут с ними расстаться и эта кукла в колыбели – это
разрисованное окошко в которое мы глядим думая что оно – мир становится
всё призрачнее всё прозрачнее пока наконец чернильная чернота
не проступает сквозь него и вот тогда тебе становится по-настоящему
хорошо и свободно – грудь вольно дышит и ты плывёшь сквозь озон – ты
серебристый лайнер который собьёт молния и он упадёт объятый пламенем
в чёрные пучины моря потому что только чёрная пучина примет тебя таким
каким ты есть – оно оставит твоё настоящее Я среди тысячи других букв –
оставит лежать в этом старом типографском ворохе – лежать в темноте
нежилого и советского помещения – как тёмный ангел лежит в деревянной
люльке раскачиваемой Кощеем чтобы взлететь выше ели чтобы поплыть
в пламенный восход – чтобы исчезнуть в нём так бесповоротно и так
навсегда
оцеола – вождь семинолов
сегодняшний наш гость – предводитель команчей – встречайте! – а скажите,
предводитель, вам часто случалось предварительно водить народ чтобы
потом привести его в кафе и угостить водкой, усадить на крашеные лавочки,
взять мяса, гарнир, десять бутылок «Русского стандарта» или «Хлебного
дара» и запеть песню о том как «летели дики гуси» а потом хлопнуть
по плечу ближайшего соратника и сказать ему: «сыграй нам на гармонике»
и он растянет меха и зальётся про трёх танкистов как курский соловей,
зальётся водкой, а ты будешь улыбаться, будешь тянуть лыбу, будешь
угощать всех мясом сам прожёвывая самые сочные куски и сок будет стекать
по твоему подбородку а потом вскочишь на лавку и запляшешь
комаринского – раздвигая ногами бутылки – ты уже на столе – в полной чаше
и сам не знаешь как там очутился – с притопом с присвистом прихлопом ты
пляшешь выделывая руками кренделя а ногами фиты а потом ты резко
садишься на лавку обрывая танец и тяжело дыша и смотря в пол на какое-то
пятно и размышляя о чём-то своём нынешнем сокровенном о своей тяжкой
доле быть предводителем команчей, руководителем народа и вести его
на Восток к Атлантическому океану там где лежат благородные Аппалачи
и чащи дубов осеняют тихие долины по которым текут ручьи журча
и сливаясь в полноводную реку впадающую в Тихий океан – вру – впрочем
и вы врёте – никакой вы не предводитель команчей а бухгалтер
из «Стройтреста», у вас старая жена и трое детей и живёте вы на одну
зарплату и пьёте вы по вечерам – 100 грамм тайком от жены пряча шкалик
в шкаф – в карман старого пальто и закрывая дверцу которая скрипит
как выпь на болоте а кулики уже взлетают и их бьют охотники влёт – два
помещика из соседней губернии которые приехали вас навестить да так
и остались ночевать не ведая что вам завтра на работу и писать финотчёт
и сводить дебет с кредитом в то время как старая жена звонит и напоминает
что надо купить молока и овсянки в супермаркете а также картошки и целую
курицу так как вы получили зарплату и можно купить мясо и устроить
маленький праздник семерым детям – праздник на троих – их ведь трое
но они двоятся в уставших глазах а седьмой ребёнок вы – лысый бухгалтер
из «Стройтреста» – заложник кропотливой работы и жертвенный агнец
неудач нашей хронически больной и убогой макроэкономики
вечерние размышления на берегу реки
«кастрированный Уэйн Руни – это конечно круто – давайте отрежем ему
яйца» – сказал Мохаммед Али и защёлкал стальными ножницами – в это
время Мэрилин Монро плясала на сцене – её подружка сисястая старлетка
выдувала мыльные пузыри а Харви Кейтель прикладывал ствол к виску Тима
Рота – все веселились по-своему и только меня там не было – я один
и печальный бродил у реки Потомак – зашёл на какое-то сельское кладбище
под старыми дубами и могучими вязами и смотрел на изысканные кресты
покрытые арабской вязью – сарацины-христиане доплыли когда-то
до Америки и все погибли в бою со злобными сиу – я смотрел на эти кресты
похожие на мечи и думал: «вот ещё один народ канул в Лету – не осталось
о нём ни слуху ни духу – Господь оборвал лепесток на своём цветке и подул»
и лепесток полетел несомый ветром под сладкий колокольный перезвон
ближайшей церкви открытой потомками православных эмигрантов и упал
в холодные воды Потомака и скрылся среди мелкой ряби волн а я молчал
и думал о народе погибшем так странно и нескладно на заре Новой Эры
когда христиане ещё не завоевали Америку и толпы краснокожих ещё
скитались по долинам Новом Англии потрясая оружием и молясь своему
богу Маниту да будь он благословен как благословен Господь наш Иисус
Христос – Единый и Всеблагой Господь которого ничто не заменит в этой
Вселенной даже когда лепесток сольётся с волнами и индейцы на берегу
Потомака закричат: «сиу» и разбегутся бросая оружие
мой ласковый май в эдеме
мало ли круглых идиотов – мы живём в разобранном зоопарке – красочный
зверинец вокруг нас где львы катаются на ледяных продолговатых горках
а попугаи бросают лассо в воздух где зебры и жирафы бегут через полосу
препятствий протянутую вдоль улицы и успевают – все успевают в рай –
зелёный рай Господа нашего Ахиллеса – Его поразили в пятку а Он всё
живёт – а Он всё страдает вися на дереве прибитый к стволу копьём –
Господь наш Всевидящий и Всеблагой – в то время как мы раскачиваемся
в наших колясках и кричим: «уа-уа-уа» Господь гладит нас шершавой рукой
по голове и говорит: «на конфетку» – Господь показывает знаками что нужно
как можно быстрее съесть беспонтовую кайфовую конфетку но для этого
надо заткнуться – «не кричите малыши» – говорит Господь и малыши молчат
покачиваясь в своих колясках пока ленивые тигры ходят между ними
а чёрные шимпанзе прыгают с ветки на ветку – подбирает гнилой банан
и сжирает его одна обезьяна – потом торопливо улепётывает к купе тополей
в то время как я смотрю им вслед, ковыряю тростью в песке а после
рисования в сыпучей массе иду поигрывая тросточкой по аллее почти
не обращая внимания на кричащих малышей и высыпая себе в карман горсти
слипшихся шоколадных конфет – я не успел посмотреть – наверно «Красный
мак» или «Белочка» – всё что дал мне Господь я взял и вот иду овеваемый
белыми ветрами и только рука в кармане судорожно сжимает мягкие
конфетки да одинокая зебра всё скачет и скачет сквозь золотой обруч
протянутый одним фокусником в пёстром трико да голодные малыши
разевают рот и таращат глаза сидя в своих колясках без всякого
человеческого усилия катящихся по дорожкам парка
гёте – моя вторая тень
я – агент 007 а Вы – злая чебурашка и когда я прыгаю на одной ноге
я говорю себе «one two three four seven – я иду к тебе eleven» – и пропадаю
во тьме ночной потому что я – железная буратина и я убью тебя, мой
маленький гуттаперчевый слоник и отправлю спать к зелёным козлятам,
к синим слонам, к пьяным мистагогам и весёлым аистам потому что ты
провинился, слоник, ты упал на одно копытце и замахал хвостом а я не понял
тебя потому что был в шлемофоне и летел к далёким планетам ловить белых
чебурашек в песках Новой Англии и вот я здесь – стою перед тобой, мой
слоник, моя золотая звезда, мой юный ангел – дай я прикоснусь к тебе,
забавная мерзкая развратница – кухарка в заштопанном переднике – я –
Иоганн Вольфганг Гёте а ты моя – вечная жена и ты сваришь мне суп
с лавровым листом и белыми пельменями – пардон с красными клёцками и я
нальюсь твоей силой и буду плавать в тебе – вечный советник Гёте –
маленький мальчик который не сделал сегодня домашнее задание а потом
пойду в свою комнату и стану в угол вертя в руке глобус и рассматривая
Южную Африку где находятся копи царя Соломона – моего любимого царя,
который как и я был пленником золотистых кос этих смуглых наяд
спешащих убить своего внезапно выросшего кабана на этой ориенталистской
охоте – потому что они не могут жить иначе, потому что надвигается Ночь
и Южный крест уже ярко сияет в сиреневой темноте, вспыхивают зарницы
и огромные тучи ползут по бледному горизонту
милая коко, я скорблю по тебе
Коко умерла – умерла наша любимая обезьяна – давайте выучим одну из тех
белых горилл что ходят вокруг нас – выучим её английскому – две тысячи
слов и хватит – мы будем объясняться с ней жестами – будем носить ей еду
и воду, убирать за ней кал и мочу – ведь мы посадим её в клетку – нашу
любимую обезьяну – так мы всегда поступаем с любимыми – будем
расчёсывать ей волосы, шептать ей на ухо нежности а потом однажды
возьмём и убьём её – «чтоб ты умерла, наша любимая обезьяна!» –
воскликнем мы и вонзим ей в сердце нож и она медленно повернётся на бок
и упадёт – наша игрушка – наша любимая обезьянка – Коко – наша любовь –
наша раскаяние и наше преступление – Коко умерла – её больше нет и мы
падаем вместе с нашей нежностью выискивая с лупой следы когтей Коко, её
волосы, её запах чтобы забыть её навсегда – отложив это далёкое
воспоминание как слайд в угол нашей памяти – в сущности негатив
или дагерротип – потому что что мы знали о Коко? – она ушла – её больше
нет и только печальный силуэт рекламного плаката белеет вдали – силуэт
созывавший преданных посетителей чтобы полюбоваться творением
природы – нашей любимой обезьяной растаявшей в темноте этого
просторного вольера