Вольфганг Бендер
Сказка о Гюнтере и Керстин
1.
Сказка о Гюнтере и Керстин на солдатском сукне,
пуговице и пуле - литых из оловянной ложки,
крест железный в петлице и русский плен -
позже - сегодня, жёлтый прозрачный воздух
запускает бумажного змея на нитке под облака,
обжигает коленки крапивой, наград репьями -
к платью и куртке липнет, хохотом с языка,
пылью из под подошв - сандалии и башмака -
"хочешь ли леденец? с Успения он в кармане..."
отбедив грача-ворона от колоса зрелой ржи,
слушая горбленно-колкого герра Кобалт-Шёрдера -
"не испугались оборотня, вместе пройдёте жизнь -
рука об руку - через сытость, и зимний голод,
чуть постарев от серой патины, но нежны..."
2.
Платок от слёз вырастает в чайную розу,
шипами впивает пальцы, цедит на губы
мехами сдвинутый вальс из аккордеона -
завита чёлка, воскресные мамины туфли,
мнут танц-мостовую, встречаясь носками,
ступают неловко и каблуки нахтигально-
предательно шлёпают брызгами лужи.
Скользят из потных ладошек узкие плечи,
взгляд ловит перо на тулье тироля шляпы,
герр Шульце - скрипиче, а Майер - кларнете,
фонарь, освещая салфетки узорные яблонь
на скатерти - пенятся площадно в кружках -
глазетами пастор, очков учителя дужки,
фуражка почтовая и полицмейстера сабля.
3.
Стрекот - анимаграф дымом луча – макушки,
плеши, косынки, кепи, ниже – воротники
на папиросных шеях, шепот начала – душно
сердцу в коленях сжатых, юбки гофрее клин,
ниже – закрыть лодыжки, прятанною улиткой,
а на экране драма – слёзный ручей пантомим,
чувствами фортепьяно, клавно-аккордо-выстрел,
бант из чёрной помады, пудрой белёный лик...
Ревность к синема-диве, искоса взор на профиль,
«любит-не любит, плюнет, завтра уйдёт к другой...
Нет, от смущенья потен... хочет поправить кофту,
но не решится, впрочем, в губ уголке восторг...
Млея, дрожу от жара, тесно в дыханья ритме,
Мы – как марионетки... кто же дёргает нити?»
4.
Ульем разбуженных шершней военные марши -
из репродуктора, в рубашках коричневых строем,
выходят на площадь, от локтя и выше - каждый
приветствует утро и небо, гортанное "зиг" из горла
единого, сквозь двери, закрытые ставни в спальни -
"проснитесь! настало время для сбора камня -
изгнания грязи! огня на Содом и Гоморру!"
Не это ли день для свадьбы? звенит колокольня,
жених в узком трауре и кружевная невеста -
фата развевается, на лоб завитки, белокурый локон
струится до платья - пшено, монетки и песни
дорогой не долгой до паперти, медленно в створы
процессия входит, смолкает шум разговоров -
ждут нового счастья - благословения преста.
5.
В пыльном чулане озарены керосиновой лампой,
среди старых вещей целуясь, поскольку места
не найти другого, наощупь бюстгальтер пальцы
расстегнули и ниже - не это ли песня-песней?
Каждый шорох усилен стократно филёнкой двери,
свёкр, шаркая тапками, удаляется по коридору,
в кухне грохот посуды, на разговоре нервном
бьётся об пол тарелка и чувства тыщей осколков.
Слава Богу не ищут, иначе, бездельно-стыдно,
без вины (ведь супруги), увы, всегда виноваты...
утешение слёз на щеке стороною ладони тыльной -
"не отворяй щеколду, побудь минуту под платьем".
И, как будто ничего не бывало, с варенья банкой,
Чуть смущённые, на ходу правя ворот и гульфик -
"Что так долго?" - "Темно. От лампы-то света мало,
Всё почти в слепую... и мешала старая утварь..."
6.
Игла граммофона, хромая толстой соседкой,
спешит по пластинке - ей не догнать гусара
из олова - мундир и кивер краской облезлой
тускло мерцают - от детских сражений раны
не зарастают - хоть вечность лежи в коробке,
где фантик конфетный и гуттаперчевый клоун -
друзья забытья - давно уже вырос мальчик.
Странно смотреть на пилотку, ремень и китель,
всего лишь одежда - предтеча разлуки и боли...
ах, спрятать подальше, под нафталином и пылью,
утихнут рыдания сердца, комок отступит от горла,
останется милый со мною в тёплой постели -
война до победы? - мельканием бликов и теней,
вот нужное слово, для этого - кинематограф...
7.
"Дорогая Керстин! Ужасно соскучился! Русланд,
страна из железного снега, унылого пения вьюги,
на мили окрест нет жилья человечьего - грустно
уставшему взору искать в белом мареве угол,
где можно приткнуться, согреться брантвейном,
свернуться кaлачиком, спрятать ладони в колени,
дремать вспоминая - тебя, родителей, куклу -
ты помнишь? - её наряжали мы в детское время,
кормили стряпнёй из речного песка и водицы,
я шёл на охоту, тотчас возвращался с трофеем -
растением-зверем, пером потерянным птицей...
затем, мы садились, грозили бедняге шутливо
придумав на день, для тряпичной новое имя -
была она Лоттой и Магдой, Мадлен и Мальвиной...
Кончаю писать. Ефрейтор ведёт перекличку -
кто жив, кто замёрз, бывает, исчез без вести -
одни голоса - в трескучем морозе фигуры и лица
узреть не возможно... как чувства на сердце..."
8.
Пируэты танца, атаки, освещённые взрывом,
затяжные, затем, опираясь тростью приклада,
оглушённый, выходит солдат из воронки-могилы,
видит узкое небо, землю, что сыпет ладонью Ангел
на погоны, за ворот, стуча голосами по каске,
земноводных зелёных – по комьям шлёпают ласты –
почему-то их рты открываются, лязгают сталью.
Непонятная речь и щелчки перед носом, и красным,
струйка пота со лба на ресницы, чернильная клякса
собирает знаки вопроса, смешка белобрысого Бога –
«Хенде хох, дурачок!» - указующий перст на дорогу,
где бредут спотыкаясь слепцы, обнимая друг друга,
и, как водится в этой стране, бело-чёрные звуки
на восток подгоняют – за леса чернеюший бруствер.
9.
"Милый Гюнтер! почтальон не приносит писем
от тебя третий месяц - пишу и капают слёзы,
но знаю, что жив, поскольку, голубь с карниза
ворковал поутру и капелей прозрачные грозди
зреют на виноградной лозе, обвивающей стену -
в каждой ягоде - улицы гомон - это наверно -
тайный знак к нам особой милости Божьей.
Посему, расскажу тебе новости, ибо обычно,
ими мерена жизнь - с печалями и сожаленьем...
приходил старый Йонас, просил соли и спички,
ни с того, ни с сего, упал предо мной на колени,
говорил, что влюбился давно, наблюдая однажды
меня у реки - светясь прозрачностью влажной -
я купалась - Сюзанной и Афродитой из пены...
Не ревнуй! просто глуп он, и чуть не рехнулся от горя,
его сын Александер, погиб в африканской пустыне...
у Людвики, родился на Сретенье маленький Готлиб,
Марта и Катарина, чуть не сгорели недавно - примус
заправив купленным где-то эрзац-керосином...
со свекровью и свёкром на фронт мы послали малину,
ту, что летом сушили... обнимаю, целую. Керстина".
10.
Визг пилы, изморозь лепится на ресницах
приоткрытой дверью, с детской латерной
Мартин гоготом - протяни ладонь - близко,
но не тронуть - сыпят ели снег или пепел,
часовой в длинной дохе хлопает рукавицей,
прижимая к груди винтовку, согревая выстрел -
избавляющий души от ставшего лишним тела.
На обед суп замёрзший звенит под ложкой,
Льдинка хлеба липнет фигуркою херувима,
Гот мит унз ознобом царапая створки горла,
расправляет криком бегущие руки-крылья
к солнцу низкому, уходящему за верхушки,
открывая мишенью спину, погони хрустом -
успевая сделать желанной свободы выдох...
11.
По фаянсу тарелки плывут синие лебеди,
мулине по сукну вышивая - их либе дих,
засыпает Керстин, с колен упав рукоделие
на полу оставляет от нитки с иголкой штрих -
се тропинка, по ней, оловянно-гравлёная,
посерев от патины, запылённо-влюблённая,
поспешит обнять-укутать среди зимы.
Вспомив детство, колос спасённый ржи,
слушая горбленно-колкого Кобалт-Шёрдера -
"не испугались, вместе пройдёте жизнь -
через счастье, разлуки и дымный порох -
постарев от серой патины, но нежны..."
12.
Режиссёр, поправляет на носу цветные линзы,
обьявляется перерыв, актёры садятся кругом,
достают бутерброды, говоря неслышно, лениво,
так, что слышен скрип и шарканье стульев,
сигаретный дым сгущается пантомимой -
тянут руки друг к другу Гюнтер, Керстина,
а над ними волшебник - шляпы высокой тульей.
В освещении тусклом - Альпы, сибирские ели,
дом под красною кровлей, ряды бараков,
кинематографа вывеска и часовой с собакой -
нарисованы теней игрой, линией свето-мела -
се рассыпется, или, собравшись в шкатулку,
через сорок лет откроется младшим внуком -
"это, бабушка, пуговка, пуля из раны деда"...