Алла Горбунова
Баллада о солнечной химии
1
Лежу в одуванчиках, искрах скворчащего Солнца,
в жжении тёплом ожогов
близ сельских колодцев,
каменных алтарей.
Вкусного золота львиного зева, пчёл, одуванчиков много,
светлые нити барочных артерий, причудливых галерей.
Солнце восходит на востоке, с левого боку,
выходит из сердца,
эманирует вниз до левой ноги мизинца,
поднимается ввысь до ума,
входит и сводит с ума,
и начинает полдень, в который могут
влюбиться в него и согреться,
но Солнце – не человек и не птица-синица,
потому, что Солнце должно ещё закатиться.
2
Солнце заходит в печени, там, где запад,
печёным яблоком усталым,
пьяной ягодой окровавленной.
Сварог и Сварожич, свет-лыко и лапоть,
что угольными сказать я могу устами
о том, каковы твои, Господин, имена?
Солнце заходит в печёнке, и, значит, она
ни алкоголем, ни кофе не будет отравлена.
3
Солнце запечатлевается в кости,
пробирается в спинной мозг,
проходит по пищеварительному пути,
Солнце входит в дыхательные пути,
но Солнцем дышать нельзя,
и рвутся альвеолки лёгких в груди.
Как у цветка силу Солнца
впитывает хлорофилл,
совершается фотосинтез,
выделяется кислород,
так у меня Солнце проходит по нервам,
растворяется солью в крови,
и оседает в недрах, в моих минералах,
среди заповедных пород,
и, гуморальный, выделяется эндорфин.
4
И вот каменею, стала я - золотая принцесса.
(Сюжет О. Уайльда, рецептик от Парацельса).
5
У моего подножия толпа,
хмельные митинги, фаллические танки,
и на Дворцовой я, как ангел
Александрийского столпа.
Пусть Лара Рейснер в меня въедет на тачанке,
пусть спляшут вкруг меня прелестные вакханки:
чекисточки, дворянки, лесбиянки,
чтоб, как октябрьский лист, мой стан в их стан упал…
6
Но вот из кабака шли воры,
обссали мя со всех сторон.
В стыде шептала я и горе:
противные, идите вон!
Но в каменных устах и Слово не живёт,
и выползло невнятное шипенье.
Они в ответ вспороли мне живот,
и опустили, и по мамке крыли,
и золотая тушь текла с ресниц,
и бились, бились золотые крылья,
и Медный Всадник повалился ниц,
и плакали наяды в невской пене.
И стал мой взгляд, - он нежен, как и чист,
как у возлюбленной часовен и больниц,
на то самозабвенное мгновенье.
Я золотой с себя стащила лист,
и вскрыли ангелы мне золотые вены,
чтоб оросились светом дни
сторонки Выборгской, обиженных и бедных.
7
И что мы видим – ну и рожи! –
гудит у памятника сброд
юродивый, офенский, скомороший,
запойный, криминальный, прицерковный,
и толкотня, и празднество на стогне, -
слышь, раздаётся золото в народ! -
и целое паломничество с Пряжки,
и воровской палёный алкоголь…
А у меня за них за всех мурашки
и ангельская золотая боль.
Меня грызут ужасные букашки,
я экстатически срываю с себя бляшки
и листья золота, сокровища Эреба.
Пусть алхимическое Солнце льёт отраду,
пусть кровь цветёт на стогнах Петрограда,
пусть черти жарят буржуинов в аде,
чтобы сиротке Машеньке в блокаду
досталось больше хлеба, больше хлеба.
8
Вы клюйте меня в темя, пичужки воробьи,
а я – о да, я в теме, а Ты уже убит.
Ой, что ли позову я, как тьма зовёт из тьмы,
Ты – волк, а я – овечка, я буду петь псалмы,
Ты - палка, я – дощечка, отзовись, о, отзовись!
А я хочу быть хлебом пичужкам воробьям,
а я хочу на небо, я буду петь псалмы.
Ты слышишь: тут на небо вдруг возжелала я,
ведь я хочу, шоб радость, я буду петь псалмы!
Всего не было и стало, ибо Ты сказал им, ибо
Ты сказал камням и травам, Ты сказал мышам и рыбам,
чтобы стало всё во славу, хорошо всё стало, ибо
Ты сказал, чтобы всё стало –
заебись!
9
Стою без глаз, обшарпанной и чёрной,
из уст златые розы изблевав,
и Солнце мой огрызок обречённый
так стало нежно, кротко заливать.
Есть в светлых нитях галерей подкожных
живые розы, но они не вянут,
есть трепет хрупкой жизни невозможной
в расколотом сердечке оловянном.
Мне пугалом стоять для глаз людских
в страдающем, жестоком, странном аде,
и мёртвые скворцы в ногах моих,
и голуби на голову мне гадят.