Нене Гиоргадзе
Стихи
Мусор
Я была здесь вчера.
И позавчера.
Точно так же навалила машина очередную гору мусора.
Точно такой же запах стоял – горьковатого гниения.
Все равно вернулась сюда,
все равно следы привели.
Что могло это значить? – в который раз спрашиваю себя, –
искать среди мусора?
На глухой окраине города
искать в куче мусора?
Но можно сменить угол зрения,
взглянуть на это сверху,
откуда мусор покажется артистично пестрым,
ни запах не побеспокоит,
ни чувство скопившейся безысходности,
так как не только мусор,
но люди сверху выглядят словно точки?
Любовь
Именно там, где нить рутины – вшитая в ткань кожи – распадается, и приближается к концу любовь, мы фокусируемся на наготе друг друга; глаза, как лупы, начинают неумеренно всматриваться в расщелины морщин: одни – полны мусора, другие – слов, из которых мы никогда не составим предложение
Именно там, где гладкий овал любви искривляется в острый оскал, и звезды, словно тысяча мелочей, складываются в небесный рюкзак, мы отправляемся в неумеренное путешествие в чужом краю; если от пути отклониться, как это свойственно ломаной, звезды нас призывают держаться земли, и в случае трудности кидать за спину по мелочи
Именно там, где между нами густеет воздух, как выхлопные газы дряхлой машины, мы легко скидываем с плеч тяжелые пальто, и, вросшие в костюмы эластичные, спортивные, на велосипедах мчимся по неумеренной дорожке; каждое вращение педали нас приближает к дому, который мы еще откроем в дремучем лесу тела
Именно там, где не осталось ничего, что надо вызубрить друг в друге, и так же бродят по старым классам мертвой школы учителя, – спиной друг к другу, мы продолжаем неумеренное движение до той поры, пока конец не доберется до начала и перетянутые на наших спинах пружины позвоночников, одна с другою перетершись, не разобьются
Пена
Нерушимая реальность ванной –
части голого тела: прорези пены.
Нерушимая реальность выставочного зала –
мраморная статуя пены под названием «Жизнь».
Что такое пена?
В глубине горы подсознания белый тоннель,
выносящий сакральную грязь?
Что бы мы ни говорили,
пена бесконечно импровизирует,
как соединяются во времени и пространстве
тысячи воздушных пузырьков разного размера.
Снайпер
В заряженные от трения голов подушки
смерть откладывает яйца цвета пули,
их под крыльями высиживают куры-генералы,
чтоб снести яйца размером с пулю,
куры-генералы здравы и трезвы,
учат правилам игры птенцов пулеподобных,
все гайки закручены на фабрике войны,
знают дело свое руки безымянные –
в четко выверенную секунды долю
палец холодно жмет на курок,
смерть бессмертна – не убьешь, не оживишь
Парикмахер Рита
Глаза закрывала,
когда рука Риты плавала мягко в моих волосах.
Удивляла ее длинная коса,
парикмахеры редко носят такие.
Та, кто стригла чужие волосы всю жизнь,
свои собирала.
В парикмахерской вечно стоял специфический запах.
Бросалась в глаза пестрота ожидающих Риту.
Хотя людей разных возрастов и интересов
одно, несомненно, объединяло:
что-нибудь изменить, пусть и прическу,
причины общего были различны –
от победы над скукой до самоуверенности.
После внезапной смерти Риты
в ту парикмахерскую не могу заходить,
не хочу увидеть другую у того зеркала,
подумаю, она снова там,
с длинной косой и ножницами в руке –
наверное, так я бы нарисовала богиню жизни,
стригущую в волосах воплощенное время.
После смерти Риты
постоянно меняю парикмахеров.
Когда ножницы приближаются,
закрываю глаза, и появляется коса Риты,
ее мягкая рука плавает в моих волосах,
как посланник, которому возвращаю то,
что еще минуту назад было частью меня.
Тошнота
Долго блуждал по дорогам,
словно нервы, натянутым меж городов.
Маслянистая грязь блестела на улицах и прохожих,
и чистота выпускала стерильный дымок...
Неровные деревья везде оставались деревьями.
Дороги, подобно плывущим облакам, меняли форму,
отражаясь в лежащем зеркале неба.
Иногда он соскальзывал с этой глянцевой поверхности
и падал в небо вверх ногами.
Там слова не походили на себя –
вслед каждому тянулось множество значений,
как солдаты за генералом.
Падения на землю он боялся меньше,
здесь и грязь была родная,
столько наглотался, что его вырвало,
и так избежал отравления.
Его еще много раз вырвет,
и это будет сигналом,
что его организм еще борется
и возвращает пенистую желтоватую жидкость,
запах которой помним мы все.
Дерево
– Не ветки, не ствол,
не корни – косички Земли,
не спелые яблоки, затерявшиеся между листьями,
которые столь успешно лгут,
что дерево познается по плодам,
хотя замечала: чем менее оно плодовито,
тем многозначительней
ломаная его веток;
не шепот шелестящей безмятежности,
не устремленность вверх
(чем превосходит всех, по Земле ходивших);
не ветер, который оно пробуждает,
не тени веток на небе –
разряды молний ночью;
не надписи – как китайские иероглифы,
тончайше прописанные на грубой коре...
(не нуждающиеся в сплетнях истории
и цифровой памяти)...
Но душа Земли – дерево, –
выдохнувшаяся из корней-косичек,
рассказывающая настоящую историю Земли...
Стоят деревья, словно высокие столбы дыма,
и не горят,
мы же привидениями
бродим между этими душами,
и, как неухоженные ногти,
прячем свои души.
Игра
(моему малышу)
Упорядоченную тишину предметов
нарушает стук шарика для пинг-понга.
Маленький белый пинг-понговый шарик
прыгает между тобой и мной,
и это вновь напоминает простую истину,
что любовь необъяснима...
Каждый Божий день,
который крутится быстрее Земли,
на большом столе мы играем в пинг-понг.
Когда спишь, у пинг-понгового шарика вырастают крылья...
Просыпаешься – из глаз катятся белые понги...
Невесомый шарик в твоей протянутой маленькой ручке
всех предметов больше и тяжелее.
Неужели это любовь?
Перевод Инны Кулишовой
***
Разменяй мою любовь –
одну большую золотую монету.
Тяжелая. Не смогу носить ни на груди, ни на плечах.
После размена разложу
все по разным карманам для равновесия.
Кроме того, ты знаешь, я благоразумна –
буду тратить по необходимости.
И если останется лишь одна монетка,
подумаю, что ты рядом, на расстоянии вытянутой руки...
Перевод Инны Кулишовой и Андрея Сень-Сенькова
Песня проститутки
Всё продаю:
Волосы длинные – с ароматом жасмина,
ногти ухоженные – на когти похожие,
шею высокую – в суррогатах бриллиантов,
грудь сластолюбивую –
вожделения взоры сосущую и лучами, как солнце, блистающую,
талии тонкой изгиб –
что мечтает рукой обхватить любой – кого ни спроси,
дуги губ, от бедра мою поступь, лунный взгляд,
слёзы, где нет тебе места...
Стань мне хоть чуточку ближе
(Хор)
Из облаков ты разглядишь
лишь черепицу крыш,
и дым взлетает, как душа
из тела, к небесам спеша...
Очаг зажжён не для меня…
Средь вас скрываюсь в каждом я
Всё продаю:
слова, которые трачу ещё бережливей, чем деньги,
улыбки, которые трачу ещё бережливей, чем слёзы,
сеть раздумий, сотканную в лабиринтах моего мозга,
где нет тебе места,
Книги, где нет тебе места,
и несуществующие крылья, на которых мы никуда не унесёмся...
Стань мне хоть чуточку ближе
(Хор)
Никогда под землёй не бывает покоя.
День и ночь колодцы – естественные или
рукотворные – сплетничают без устали…
Средь вас скрываюсь в каждом я
Всё продаю:
прошлое, где нет у меня больше дома,
будущее, где нет желания иметь дом,
ночь, и в ней, брызгам водяным подобно,
минуты разбросанные, где нет тебе места,
сновидения, где нет тебе места,
и своё выкрашенное одиночество продаю, продаю только потому,
чтобы стал ты хоть чуточку ближе
(Хор)
Ты одинок и так далек
от исповедей незаконных,
грехов легальных, которые несет Земля-
Блудница, и из-под подола
её пар исходящий сонно
туманит головы нам без разбора…
Средь вас скрываюсь в каждом я
Перевод Инны Кулишовой и Владимира Саришвили