Джулианна Бэггот
проглоченные камни
КАК ВСЁ НАЧИНАЕТСЯ
Той весной, когда тела моих родителей были девственны,
а в сексе таилась невообразимая новизна, изумляющая их,
они смеялись как дети, держащие бенгальские огни в полной темноте –
может ли она вспомнить свою податливость, зародившуюся в коленях,
податливость, от которой земля прогнулась, и как после
был узнан страх, внимательный ко всему, дотошный страх, что платит ударом за удар –
любовью и миром может обмануть нас, потому что нам что-то
в итоге нужно от страха? Для неё страх был благодетелем,
вечно повторяющим, что мы умрем от самых обычных вещей –
от печных труб, обёрнутых асбестом, от винограда, опрысканного пестицидами,
даже от водопроводной воды, облученной радиацией. И она вечно бросалась мыть руки,
пыталась хранить чистоту, пыталась не рисковать ничем; так зародилась ее гениальность
она открыла однотипное распространение бактерий, от руки ко рту,
далее – к жизненно важному органу; бактерии, лениво кружащиеся,
любят притаиться в полотенцах и умывальниках, и даже чистящие средства могли
быть смертельными.
Она скребла до блеска наши ложки и тарелки, ее руки трескались
и кровоточили; она кипятила и кипятила нашу плоть.
Я поняла, что этой сладости больше никто не заслуживает, её любовь
переросла нас, как слишком большое сердце, все расширяющееся, чтобы
компенсировать слабость одного шепчущего сердечного клапана,
а слабость – это тоже любовь, неустанное падение.
ЗАЧАТИЕ
Я не справлюсь с этой нежной задачей
ведя записи, у каминных часов – солнечный удар,
треснутая супница, гул куполообразного фена,
изливающего жар своего неясного неба сквозь дырочки.
Мои родители занимаются любовью ранней весной,
еще не вечереет, а бабушка, пришедшая в гости,
сидит за обеденным столом, поднося пустую чашу к своим губам
снова и снова, она оглушена
голубым шлемом – этой сушилкой для волос,
электризующей волосы и заставляющей волосы восстать. Я расту
и жду, я тикающее яйцо, извивающийся хвостик,
муха, бьющаяся в сияющее стекло.
Я воображаю, как моя мать спокойно дышит в его ухо,
думаю о его руках, на них вечно вздутые вены от таскания металлических желобов
и работы с острозубыми механизмами, с которыми он возится в автопарке,
а над кроватью висел Иисус, помню наклон его головы
словно он хотел лучше видеть, как мои родители занимаются любовью,
видеть все, что он упустил. Его деревянный крест
подрагивал на цветочной стене. За окном
птица чистит клюв на ветке,
собака лает, ребенок на роликовых коньках
с грохотом несется по тротуару, словно жестяной поезд
и бледно-желтые нарциссы впервые за всю весну
показывают свои толстые зеленые языки.
ИСПРАВЛЯЯ ПАМЯТЬ
Я не хочу знать. Наши щеки были розовыми
Наши колени словно фрукты из воска всегда были лишены царапин и подбитости.
Наши матери щебетали, а наши отцы
Носили носовые платки, сложенные как карты городов, в задних карманах брюк.
Мы плыли на деревянных лодках в школу
и ловили рыбу зубами.
Разве ты не помнишь дома,
пропахшие жареной рыбой
и яблони, их стволы, громадные как печные трубы,
разве не помнишь, как ветви, отягощенные яркими плодами,
заглядывали в раскрытые окна, осыпая наших отцов
белоснежными лепестками, а наши матери с трудом двигались среди залежей лепестков и семян, торили себе путь пылесосами?
Нет, ты должен рассказать мне. Я уже знаю человека. Я могу видеть его следы,
расчертившие город на части; следы извиваются, как угорь с двумя хвостами.
Почему все вечно было влажным – одежда, снятая с бельевых веревок, и простыни – всё постоянно липло к телу?
Спрятав одну руку в нечистых недрах штанов, другой рукой он кормил камнями бездомную собаку, подбрасывал камни, смотрел, как собака прыгает за ними.
Был ли он огромным? Впивались ли камни в твою гибкую спину?
Зажмурься, цветастый мир обращается смертной гнилью листьев
и влажными газетами, из которых крысы строят свои гнёзда.
А где были твои родители?
Потолок подвала был покрыт хаотическим сплетением негнущихся труб,
шкафы темнели непроходимой чащей кожаных ремней.
Но вновь и вновь меня уносила в своей пасти бездомная собака,
я держалась за ее спутанную шерсть, чувствуя собачий живот, отяжелевший от проглоченных камней.
Иногда я нахожу ее на дне гавани –
собака вдавлена в гладкую донную глину. Когда всплываю на поверхность,
и пошатываясь от усталости, вхожу в лес,
я слышу ее собачий стон.
(стихотворения из книги Джулианны Бэггот "Страна матерей", перевод с английского - Алексей Порвин)