Тамара Бараненкова
Зима Гурзуф-Остоженка
Зима Гурзуф – Остоженка
Белая голова авторства Бранкузи –
Спящая муза в музее, на побережье – солнце.
Я вспоминаю тебя, ты, пожалуйста, тоже грусти.
Волны несутся по гальке со скоростью марафонцев,
Чертят множество новых границ без конца (без конца!) за раз,
Ветер гуляет в короне бессмертной юкки.
Камни из рук вылетают как птицы и тонут, пишу про нас,
Но обретаю себя – а кого обретать на юге?
Как вспоминаю себя, начиная с того, что имя мое –
Пальма. Что если холод прозрачной пыльцой засыпает берег,
Лучшее средство – мускат, высочайшего жанра вино
Красного камня: и веселит, и греет.
День ото дня галька крошится, как просахаренные коржи,
Пачкает руки и куртку пудрой. Я так хотела,
Слишком хотела: скажи да скажи, скажи,
Но поцелуй приходился в висок головы цвета белого мела.
В полдень по берегу ты не найдешь ни души,
Гнутся лучи о накрывшую листья воду.
Только грусти, вспоминай о моей глуши,
Девушку Бранкузи, все музейные этажи
Нежной Остоженки в день со свободным входом.
***
Опавшие цветы и град – теперь такой июнь.
От холода острее пахнут ветки,
И острые, и грустные на сломе.
Когда зима пошла в разведку боем,
Я думала, что и меня обронит,
Как пятилистник или мертвый сук,
Давно искавший повод отделиться,
Решивший крепко, полетевший вдруг
Мучительно, простреленная птица,
В глухую почву, липовую пыль,
К своим подземным предкам, к соли града.
Как мудрый, только несчастливый лист:
Не мелочись, не выстоял – не надо.
***
Недавнее отходит тяжело: то лист хрустит,
как ветка,
и когда
качается сосна, что продолжение земной оси,
земля кренится круто, как корабль,
под тяжестью «уйди»,
под тяжестью «прости».
Мой тихий лес, в котором я иду,
сбивает с ног: ноябрьская буря,
и птица с дерева сдается на ветру,
роняя телом в землю жар июля,
закапывая в лиственную грязь,
укрытие для мертвых и унылых,
непрочную,
мучительную связь,
тоску сорок, не рассчитавших силу крыльев
под этим ветром,
прячет по земле
остатки оперений и побегов.
И иглы на клонящейся сосне
Отчетливее пахнут скорым снегом.
Иерусалим / О далеких странах и людях
Твой адрес – Митудела, 11.
Цифры тонкие, как твои пальцы.
Как клавиши.
Как ноги твоей салуки.
Как город чист в проницательном свете апреля.
Тени приклеены к стенам, как пластыри,
по гладким камням дробятся цветущие ветви.
Митудела, 11.
Музыка может ранить, но пространство внутри
превращается в пряные соты,
фортепиано, как тысяча пчел,
наполняет его сладким медом.
Митудела, 11.
Звуки и звуки.
Митудела, 11.
О далеких странах и людях.
У этой музыки нет названия,
но ты говоришь –
Шуман.
Ты говоришь –
когда ты улетаешь?
О московском лете
Я не шутила, солнце взойдет над Москвой, огромное и розовое, как пион, прыгнет на небо, ухватит за крышу, другую, третью, солнце подскажет: последний вагон, перрон. Слушай меня, приезжай: я тебе расскажу о московском лете.
Гостиница Пекин ждет, грустное каменное изваяние, в его голове есть волшебная комната, и я назначу тебе там свидание.
Не шути так, ты приедешь обязательно, ты так много читал Булгакова, так много слышал от приятеля, я покажу тебе, где концертный зал, я налью игристое, я так давно не говорила по душам с пианистами.
Некоторые дома в центре похожи на десерты и пасхи, случайно зачатые травы, мятные краски, они все разомлели, полторы недели их целует ветер с юга, улица плавится, как свеча, на радости, некоторые дома тают, как восточные сладости.
Небо перемололо столько душ за столетия, за тысячелетия, мы не то что не первые и не последние, нас просто почти нет, может, только на мгновение, и в это мгновение, я голос и выдох, ты – ухо и плечо – ты здесь, так слушай! – я расскажу тебе о московском лете.